Когда сели к столу, Иван, как старший и хозяин хаты, разлил всем в кружечки берёзовый сок, а в маленький чугунок положил несколько ложек размазни и поставил в красный угол — домовикам.
Перекрестив стол и еду на нём, сказал:
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа!.. Чтобы всем нам собраться снова после похода да отгулять вашу, Ждан и Любава, свадьбу! А то — как же оно? Уже и поминки справили по дедусе Любавы, и все посты прошли, а вы всё чего-то ждёте… Все соседи уже спрашивают, когда же?
Ждан печально улыбнулся.
— Всем не терпится?… Вот вернусь из похода — поженимся… Недолго осталось… Правда, Любава?
Девушка зарделась. На глазах у неё навернулись слезы. Ей стало страшно от одной мысли — вдруг Ждан не вернётся. Куда ей тогда деваться? У кого приютиться?
— Правда, Жданко, — промолвила тихо. — Я так стану тебя ждать! Возвращайся поскорей! Ведь без тебя…
В её последних словах прозвучала такая безысходная тоска, что душу у Ждана сковал ледяной холод. А ну как он не вернётся? Что ей здесь в Вербовке, среди чужих для неё людей, делать?
Видимо все подумали то же самое, и над столом повисла гнетущая тишина. Потом все вместе принялись за еду.
Маленький Жданчик быстро насытился и принялся шалить: то толкнёт Настуню ложкой под бочок — и та от обиды заплачет, то потянет кота за хвост — и тот дико заверещит на всю хату, то рогачом ткнёт в угол за печь, где в старом решете сидит квочка…
— Вот как возьму веник! — прикрикнула на него мать и шлёпнула ладонью по спине.
Жданчик захныкал, исподлобья поглядывая на взрослых и искренне не понимая, почему вдруг мама на него рассердилась. Потом прильнул к стрыю.
Ждан приласкал его, посадил к себе на колени.
— Не нужно шалить, Жданчик, а не то услышит злой баба-ага[92] и заберёт тебя в кожаный мешок и повезёт за тридевять земель… Аж в половецкие степи!
Глазки у малыша заблестели: послышались слова из сказок, которых так много знал стрый.
— А кто такая баба-яга? — спросил племянник, сразу переиначив непонятное ему слово «баба-ага» на знакомое — баба-яга.
— Не баба-яга, а баба-ага, — поправил его Ждан, улыбаясь сообразительности мальчика.
— Расскажи, стрый, расскажи сказочку про бабу-ягу! — стал просить Жданчик.
— Это не сказочка, а быль-былица, то что вправду было, — пояснил Ждан. — Так вот, слушай… Жила-была когда-то у меня и у твоего папани сестрица Настя… Настуня… Такая красивая, умная, бойкая, но непослушная. Всё норовила меня или твоего папу, то есть своих братиков, прутиком стегануть, за чуб дёрнуть, кота за хвост потянуть, как ты, или квочку с гнезда согнать… Вот и доигралась!.. Однажды налетел на наше село баба-ага — хан половецкий со своей злой ордой. Много людей убил, село спалил, а меня, твою бабушку Якилину и дедушку с Настуней связал и потянул в свою половецкую землю. Но мы с дедушкой убежали, и дедушка по дороге помер. Бабушку мне удалось вызволить, а сестрица Настя, твоя тётя, и до сей поры мучается где-то на чужбине. Не отпускает её баба-ага… Такой злющий!
— Баба-яга — костяная нога! Баба-яга — костяная нога! — выкрикнул Жданчик и погрозил кулачком далёкому страшному ворогу, а потом поднял глаза на Ждана. — А ты стрый убей бабу-ягу и вызволь тётю Настуню! Чтобы не мучилась! Пойдёшь? Спасёшь?
— Пойду, Жданчик, пойду! Вызволю сестрицу!
Догорела лучина в поставце, вечеря закончилась — пора на отдых.
Мать собрала посуду, Любава завязала её в узел, и все встали. Не хотелось расставаться: когда-то ещё удастся встретиться? Но пора…
Возле хатки, пропустив мать в дверь, Ждан придержал. Любаву за руку.
— Соловьи как поют! — и ласково сжал её горячие пальцы.
Они медленно направились по тропинке к леваде. Прямо перед ними за Сеймом, на тёмно-синем небе, как княжеский щит, висела круглая луна и в её ярком свете было видно на огороде каждую травинку. В густых кустах калины слышались соловьиные трели, на заводи — всплески рыб, и тёплый весенний туман нависал над рекой.
Ранняя весна, без затяжных холодов и дождей, давно пробудила травы и деревья. Всё вокруг дышало, буйно росло с неудержимой жаждой жизни, насыщая воздух такими запахами свежей зелени, что голова кружилась. А от стожка, что остался с зимы, пахло далёким прошлогодним летом.
Ждан остановился и заглянул Любаве в глаза. В них отражались луна в окружении звёзд, а в уголках блестели слезинки.
— Любимая моя, как мне тяжело оставлять тебя одну!
— Жданко, моё сердце в тревоге. Ноет оно и болит… Как бы с тобой чего не случилось лихого!
Ждан хорошо знал, что с каждым, кто идёт на войну, может случиться и самое наихудшее, но стал утешать девушку:
— Не тужи, серденько, я не погибну: у меня есть оберега, которая не даст мне пропасть.
— Что это за оберега?
— Ты, моя любимая! И лучшей обереги мне и не надо!
Любава спрятала лицо у него на груди и дрожащим голосом прошептала:
— И ты, Жданко, моя оберега! Ты моя доля и моя зорька ясная! А без тебя и свет белый мне не мил!
Он почувствовал у себя на груди её горячее дыхание и своими губами нашёл её мягкие трепетные губы.
Им обоим показалось, что земля колыхнулась под ними, что небо с луною и звёздами пустились вокруг них в бурный танец, а соловьи заливались и пели, как свадебные дружки.
Они взялись за руки и пошли к стожку, а там упали на мягкое прохладное сено и забыли про всё на свете — и про Кончака, и про князя Игоря, и про предстоящий поход. Только луна и они. Только луна, звезды серебряные, да их двое на всем безбрежном белом свете.
3
В эту самую ночь на далёкой речке Рось, где жили черные клобуки, произошло событие, имеющее отношение к северским князьям с их воинами и к Ждану.
Аяп поставил себе по русскому обычаю деревянную хатенку и в ней проводил всю зиму. Но как только с земли сходил снег и на деревьях начинали появляться почки, как только степь за Росью покрывалась молодой травой, он выгонял туда на выпас коней, ставил юрту и там жил, уже по обычаям своих предков, всё лето. На день его подменяли батраки, и он дневал в Торческе, а на ночь снова возвращался в юрту: там ему лучше дышалось. Да и другие причины, о которых он никому не рассказывал, даже родным, заставляли его это делать.
Юрта стояла на холмике, чтобы не было в ней сыро и чтобы ветром сдувало мошкару. Тёплая лунная ночь наполнилась таинственными звуками, прилетающими из степи и лугов. Аяп, лёжа на тёплой кошме, смотрел через открытый проем юрты на звёздное небо. Ему не спалось. Тревожные мысли сновали в его старой голове. Вот уже больше полугода нет вестей от Кончака. Что с сыном? Здоров ли? Или хищные птицы разнесли его кости по всей степи?
Собачий лай оборвал его думы. Неужели волки?
Он вышел из юрты и посмотрел в долину, где паслись кони. Они спокойно щипали траву. Значит, не волки.
Собачий лай приближался со стороны степи. В синей мгле завиднелась фигура всадника, который длинной хворостиной отбивался от собак. Кто бы это мог быть?
Аяп вдруг ощутил, как у него задрожали ноги. Неужели посланец Кончака?
— Отгони собак, старик! — послышался приглушенный голос. — А то бабки коням обгрызут. Тсе-тсе!
По выговору Аяп сразу понял, что это и впрямь гость с берегов Тора, и прикрикнул на собак.
— Аяп? — спросил незнакомец.
— Аяп, — дрожащим голосом ответил тот. — Кто ты, джигит? Откуда путь держишь?
— Привет тебе от сына Куна, — сказал он, не отвечая на вопрос старика, и протянул на ладони ханскую тамгу.
— Он жив? Здоров? — подался вперёд Аяп.
— А что ему сделается? Неделю назад я видел его, как вот тебя. Велел кланяться…
— Благодарю! Благодарю! Заходи, дорогой гость, в юрту. Попьёшь кумыса, поешь бешбармака — старая готовит мне, чтобы голодным не был… Как же тебя звать, джигит?
— Джабаем.
— Заходи, Джабай. Здесь опасности нет — я один.
Пока изрядно голодный гость ел и запивал из бурдюка холодным кумысом, Аяп молчал. А когда тот закончил, спросил:
— А что хан Кончак — жив, здоров?
— Живой и здоровый, Аяп, и велел тебе, чтобы передал ему через меня все, что ты разузнал. Что делается в Киеве?
Аяп промочил горло кумысом.
— Князь Святослав задумал на лето великий поход.
— Куда?
— Хан Кунтувдей говорит, что на Дон. То есть до самого Кончака.
— Какими же силами?
— Сейчас он поплыл Десною в свои земли собирать войско и договориться с северскими и смоленскими князьями. А князь урусов Рюрик уже готовится — недавно звал к себе в Белгород хана Кунтувдея и приказал в конце уруского месяца мая со всеми черными клобуками собраться возле Заруба на Днепре и ждать его там… Самое малое семь князей — Святослав, Рюрик, Владимир Переяславский, Ярослав Черниговский, Игорь Новгород-Северский, Всеволод Трубчевский и Давид Смоленский, родной брат нашего князя Рюрика, пойдут в поход. Сила большая.
