То, что Мария от побега в США отказалась, Ричарда не удивило, зато изумило, с какой легкостью она согласилась на побег Оксаны.
— Да, доча, езжай, — сказала она. — Там жинкам тоже не сладко, но хотя бы нет войны и бомбежек.
— А ты, мамо? — спросила Оксана. — Як ты одна зустанешся?
— Ни, доча, я не буду одна. Я йду в монастырь.
Она сказала это так твердо, с темными кругами под глазами, что и Оксана, и Ричард тут же поняли — отговаривать ее бесполезно. То, что Оксана улетит с Ричардом, даже облегчало ей это решение.
А потому еще днем, сразу после этого разговора, Ричард привел Оксану к аэродрому, издали показал свой самолет и траншею, по которой ей будет проще простого пробраться ночью на аэродром. А спрятать ее в самолете так, чтобы никакой СМЕРШ не обнаружил — это пустяк, дело техники, «боинг» уже американская территория, смершевцы никогда их не обыскивают, лишь проверяют документы у экипажа перед посадкой.
Короче говоря, все было продумано, оговорено и подготовлено, и теперь Ричард, дежуря у своего самолета, нетерпеливо всматривался в ту сторону леса, откуда ждал Оксану.
А ее все не было. Ее не было ни в час ночи, ни в два часа — то есть в самые темные часы, когда было проще всего босиком проскользнуть мимо редких постов беспечно кемарящих постовых.
Нервно расхаживая под крылом самолета, Ричард не понимал, почему ее нет. Он был уверен, что она его любит и не обманет. Еще и еще раз он вспоминал такое красивое начало их романа — как под дождем бежала она по откосу к Лавчанскому Пруду… как замерла, увидев его… как всматривалась ему в душу своими сливовыми глазами… и как потом доверчиво пошла к нему на первые звуки его кларнета. Так почему ее нет теперь, что могло ее задержать?
В 2:30 Ричард докурил и смял пачку «Мальборо», в три бессильно развел руками в ответ на немой вопрос американского постового. Небо стало светлеть, и бежать за Оксаной было бессмысленно — вдвоем с ним ее тем более не пустят к самолету.
В 3:30 пришлось идти на инструктаж, но он, слава богу, был не в палаточном городке, а здесь же, у самолета полковника Арчи Олда и еще восьми отремонтированных B-17. Полковник объявил им маршрут полета: через польско-украинский Дрогобыч, где нужно разбомбить нефтеперерабатывающий завод, в Италию, а уже оттуда, после отдыха и дозаправки — в Англию.
Эти инструкции Ричард слушал вполуха, а больше смотрел в сторону своего самолета и соседнего леса. Но Оксаны не было.
А в светлом утреннем небе медленно, как надежда, таял тонкий молодой месяц.
В 4:30 все экипажи заняли свои места в самолетах и стали прогревать двигатели, аэродром наполнился ревом и гулом, у края летного поля появились джипы с генералами Перминовым, Уэлшем и Кесслером и два русских кинооператора — Семен Школьников и Борис Заточный с камерами «Аймо» в руках.
Хотя надежды на появление Оксаны уже не было почти никакой, Ричард не поднимался в самолет, а продолжал курить у короткого металлического трапа, спущенного из люка.
И вдруг…
Все мы с детства помним роман «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте и тот пронзительный эпизод, когда в последний миг Джейн слышит донесшийся откуда-то голос возлюбленного Рочестера, зовущий ее — «Джейн, Джейн!». И в 1847 году, когда в Англии вышел этот роман, и сотню лет спустя, когда я читал его в Полтаве, этот эпизод казался мистикой, женской романтической выдумкой. И только в последние пару десятилетий наука подтвердила возможность передачи мысли на расстоянии. Никто не знает, как мощно в последние минуты перед отлетом звал Ричард Оксану в своих мыслях, но…
— Look! — крикнул ему американский постовой и показал не в сторону леса, откуда по уговору должна была появиться Оксана, а в сторону открытого поля между аэродромом и Лавчанскими Прудами.
Там, по этому полю, по мокрой траве стремглав неслась босая и растрепанная Оксана с кровавыми порезами на плечах. О, она была красива! Да, Ричард не обманул Заточного — даже такая, окровавленная и растрепанная, как «Свобода на баррикадах» Делакруа, она была красива, очень красива! Но следом за ней, размахивая пистолетом, бежал майор Козыкин. Он и два его сержанта еще со вчерашнего вечера блокировали хату Марии, и Козыкин, когда увидел Оксану, совершенно обалдел от ее красоты. А когда она его отшила, просто голову потерял — держа обеих женщин под пистолетом, всю ночь пил водку и мстительно усмехался:
— Никуда не пущу вас, блядей! Подстилки американские! Фуюшки вам, а не Америка!
Чем больше пил, тем больше матерился:
— Я сам вас вые… Ох, как вые…
Только к утру Мария додумалась, как отвлечь его — якобы «по нужде» отпросилась в деревянную скворечню-нужник во дворе и… подожгла ее. Сержанты и Козыкин ринулись туда, а Оксане удалось выбраться из хаты через вышибленное при бомбежке окно. Хотя она и порезалась при этом осколками торчавших в раме стекол, но ей уже было не до этих порезов, она, что есть силы, припустила прямиком к аэродрому.
Конечно, через пару минут Козыкин обнаружил побег, и теперь несся следом, пьяно размахивая табельным «тэтэшником» и крича:
— Стой! Стой, сука! Стрелять буду!
Но разве можно остановить влюбленную русскую женщину?
Первый выстрел Козыкин дал в воздух, а когда и это не помогло, стал стрелять Оксане по ногам.
И эти выстрелы услышали все на Полтавском аэродроме.
— Он с ума сошел! Пьяный мудила! — выругался Перминов, издали глядя на эту погоню.
А Заточный и Школьников включили свои «Аймы».
А Ричард…
Рванув из желтой кобуры трофейный бельгийский пистолет, он уже бежал Оксане навстречу, крича:
— Stop! Stop! Don’t shut!
И тут…
Увидев оружие в руке у бегущего к ним американца, рязанский парень — постовой оцепления вскинул свой ППШ и нажал курок. С пяти метров автоматная очередь буквально прошила Ричарду грудь.
…Через час эскадрилья, погрузив труп Ричарда на борт «Летающего джаза», взлетела и взяла курс на юго-запад, в сторону фронта и польско-украинского Дрогобыча.
Сидя на земле, окровавленная Оксана тупо раскачивалась, мертвыми глазами глядя вслед эскадре В-17s, тающей в утреннем украинском небе.
А все покидавшие Полтаву американцы увезли с собой «Особую памятку», подготовленную штабом Восточного авиационного командования США. В ней говорилось:
«Помни:
1. Место, где ты был, раньше было оккупировано врагом.
2. Русские убрали все бомбы и мины, сброшенные немцами 21 июня 1944 г., и, убирая их, понесли большие жертвы. Бомбы были предназначены для американских самолетов и личного состава.
3. Русские проделали большую физическую работу для нас, создавая нам хорошие условия жизни. Они разгружали вагоны, помогали рыть ямы, снабжали нас водой, помогали питанием и т. д. Ни одна другая нация не сделала для нас столько много, сколько сделали для нас русские.
Вы должны быть честными и правдивыми в своих высказываниях о России. Критиковать общее по одному индивидууму нельзя. Помни, что своим высказыванием можешь испортить результат многомесячных работ и усилий всего нашего командования. Придерживайся фактов».
Выполняя этот наказ, я при создании этого романа тоже старался придерживаться фактов. Однако спустя шестьдесят два года оказалось, что история это вовсе не то, что было на самом деле, а то, что записано армейскими писарями или штатскими сочинителями в так называемых «документах».
И вот вам ссылка на такой документ из архива Министерства обороны СССР. Вы и сами можете увидеть его в российском документальном фильме «Сквозной удар. Авиабаза особого назначения», который легко найдете в YouTube. В самом конце этого фильма на фоне уничтоженного немцами полтавского аэродрома 1944 года и покидающих его девяти «летающих крепостей» диктор сообщает: «Напоследок не обошлось без происшествий…». Затем в кадре возникает пожилая женщина по имени Надежда Пека, бывшая в 1944 году начальницей радиостанции аэродрома «Полтава». Она говорит: «Ричард так и не добился разрешения на брак с русской девушкой. И когда их забирали, наши не дали ей разрешения туда [в США]. И он тут на аэродроме застрелился. По-видимому, такая сильная любовь была». Вслед за этим на экране появляется пожелтевший армейский журнал с рукописными строками и голос диктора: «От этой любовной истории осталась лишь строчка в журнале умерших в Полтаве военнослужащих: “Ричард Керчнер, рядовой Первого класса, покончил жизнь самоубийством на аэродроме “Полтава”»…
— Не было никакого самоубийства! — яростно сказал мне Яков Мойер в сентябре 1980 года в Нью-Йорке.
Я изумился:
— Как это не было?
Мы сидели на Брайтонском бордвоке — Мойеру было шестьдесят четыре, а мне сорок два. В конце 1978 года я эмигрировал из СССР и прибыл в Нью-Йорк. Правда, никто на мое прибытие в США не обратил внимания. Это было обидно, ведь я прилетел сказочно богатым — у меня было восемь долларов, тридцать английских слов в словарном запасе, пишущая машинка «Эрика» с выломанными советскими таможенниками буквами и гениальный замысел для голливудского фильма о нашей эмиграции. Но за восемь долларов не купишь билет в Голливуд, а тридцатью словами не изложишь свой замысел даже бомжу в нью-йоркском сабвее. Я оказался на дне эмигрантского варева, булькающего в плавильном котле свалившейся в банкротство картеровской Америки. Инфляция, безработица, забастовки сабвея и автобусов, черные мусорные мешки до второго этажа вдоль всех нью-йоркских улиц. Однако, как поет Эдуард Хиль: «А нам не страшен ни вал девятый, ни холод вечной мерзлоты!» — нас, настырных ребят «семидесятой широты», прибыло в США столько, что уже через год мы стали открывать русские рестораны и аптеки в Бруклине, Квинсе и Манхэттене, сдавать экзамены на врачей и адвокатов, играть в симфонических оркестрах и даже давать сольные концерты в Карнеги-холле. Работавший в такси Борис Меттер финансировал газету «Новый американец» Сергея Довлатова и Евгения Рубина, а я стал главным редактором первой в США независимой русской радиостанции WWCS. И в поисках героев для цикла радиопередач «Легенды Брайтона» приехал на Брайтон-Бич, который в 1980-м еще не был той «Little Russia», как сейчас, хотя там уже жили тысяч десять, если не больше, советских эмигрантов. Одним из них был Яков Мойер, президент Ассоциации эмигрантов-ветеранов ВОВ. Я знал, что это мой герой, ведь именно под его руководством каждое Девятое мая советские старики-ветераны устраивали на Брайтоне военные парады и несли плакаты с требованием, чтобы Америка платила им такие же пенсии, какие она платит своим ветеранам Второй мировой войны.
