вас. Он пишет: намекнуть чёрному духовенству о льготах, белому о наградах, народу о свободе, всем о рабстве греков. Как много всего: и рай небесный и ад кромешный, — горячился Гермоген. И мало кто видел его таким возбуждённым. Он продолжал читать-пересказывать грамоту иезуитов: — Сикст советует своим слугам учредить на Руси семинарии и поставить над ними учёных католиков. Он велит строить для желающих населить Россию поляков костёлы и католические монастыри. Вот какой соблазн, какое порабощение и поругание православия готовит нам папа Римский, какое посягательство на духовную свободу россиян!
— Воспротивимся! — крикнул митрополит Пафнутий.
— Да слушайте! — продолжал Гермоген. — Новый самозванец уже покинул Почеп, идёт на Брянск. С ним тридцать тысяч поляков, столько же изменников. Ещё Казаков атамана Заруцкого тысячи.
Гермоген отдал грамоту иезуитов Николаю, сам прошёлся по амвону и, встав вплотную к архиереям, заговорил снова:
— Зову вас, братья, постоять за Русь-матушку не щадя живота. И пусть наш сговор будет нерушим, дабы никого из нас не достала клятва. Опора у нас, братья, одна — Северная Русь. Её и поднять нужно. И на восток идите. Зовите на битву с иноземцами вологодцев, тверичей, новгородцев, псковитян, владимирцев, костромичан и всех иже с ними! Готовьтесь в путь. Грамоты получите и — в дорогу. И пусть хвала Всевышнему будет у вас на устах. Идите, братья, к христианам.
Проводив архиереев с наказом к россиянам, патриарх и сам не мешкая собрался в путь. Уже вечерней порой он уехал в Троице-Сергиеву лавру, провёл в пути всю ночь и на другой день прибыл в обитель, чтобы уведомить царя о заговоре иезуитов, прочитать ему грамоту, потому как, считал Гермоген, речь шла о спасении России.
Государь воспринял грамоту иезуитов серьёзно. Он знал их коварные происки. Ещё в молодости, при царе Иване Грозном, ему довелось познакомиться с тонким и хитрым иезуитом Антонио Поссевино. Тот упорно добивался обратить в свою веру государя России.
Выслушав Гермогена, который читал грамоту, царь Василий сказал:
— Ты, святейший, ещё раз прочитаешь её сегодня. Я сей час повелю архимандриту вывести на площадь к соборам всю братию и духовенство, а ты и скажешь своё слово. Знать нам следует, что они подумают о злых умыслах иезуитов.
За час до обеденной трапезы на площади перед Троицким собором собрались все обитатели лавры, более трёхсот иноков и священнослужителей, многие послушники. За ними стеной встали ремесленники из посада, крестьяне, кои приехали в посад на торжище.
Царь и патриарх поднялись на галерею, опоясывающую здание трапезной. Стояла тихая и ясная погода, площадь лежала как на ладони. Патриарх поднял руку с посохом, громко сказал:
— Дети мои, слушайте!
И внизу над толпою монахов воцарилась тишина. Патриарх, напрягая голос, стал читать грамоту иезуитов, ещё не ведая, что его гневное слово вдохновит иноков Троицы на подвиг, равного которому не было во все века на Руси.
Монахи слушали затаив дыхание. И сама природа способствовала тому, чтобы было услышано, где бы кто ни стоял.
И никто не ожидал, что благодатный конец августа, когда всё окрест отдыхало от зноя последних летних дней, вдруг обернётся великой страстью. Над куполами соборов и церквей, над колокольнями неожиданно загудел ветер, солнце стало меркнуть и скрылось за чёрно-лиловыми тучами. Ветер с каждым мгновением крепчал и нанёс с западной стороны тьму воронья. Тысячи чёрных птиц пытались задержаться у лавры, падали стаями с истошными криками на купола, на кресты, на колокольни и нигде не могли задержаться, порывами ветра их уносило прочь, но появлялись всё новые огромные стаи и кричали ещё пронзительнее.
Косматая туча уже закрыла небо над лаврой, с порывами ветра, ломающего деревья, налетел ливень и обрушился стеною на людей. Но на дворе лавры никто не дрогнул. Иноки ещё ловили слова патриарха, которые пробивались сквозь шум дождя и ветра, и молили Бога, чтобы патриарх не прервал чтения. Но стихия взяла верх, Гермоген спрятал грамоту под одежду, оберегая её от дождя. И тогда монахи воздели руки к небу и зачали молитвы. Молились и патриарх с царём. И в сей миг вознёсся громовый голос ясновидящего инока Нифонта, богатыря духа и тела.
— Братья во Христе, вижу сонмище бесов! Они кружат близ обители, они лезут на стены! Зову вас, братья, встанем! Встанем у них на пути! Силою креста и Божьего слова остановим!
И монахи двинулись за Нифонтом на крепостные стены, поднялись на них, вскинули на все четыре стороны кресты нагрудные, послали заклинания. И буря потеряла силу, и ливень прекратился, и вороньё улетело, и небо очистилось от чёрной тучи, и вновь над лаврой воссияло солнце.
Вымокшие до нитки царь и патриарх тоже поднялись на стену. Туда же игумен и монах принесли икону преподобного Сергия Радонежского, заступника лавры и её основателя, символ стойкости и мужества. И никто в обители, кроме ясновидящего Нифонта, ещё не знал, что, воодушевляемые образом святого Сергия, монастырская братия и крестьяне из окрестных деревень выдержат осаду тридцатитысячного войска поляков, которая продлится год и четыре месяца.
Вскоре, как солнце набрало силу, царь и патриарх спустились с крепостной стены и поспешили переодеться. А после трапезы Гермоген и царь Василий покинули лавру и поспешили в Москву, которая пребывала в тревоге от надвигающихся грозных событий.
Эти грозные события развивались стремительно. Положение в державе к середине сентября 1607 года было настолько шатким, что царь Василий пребывал в страхе и растерянности. Он только что побывал под Тулой и возвратился в Москву, чтобы объявить о новом наборе ратников. И уже близ села Чертанова царя Шуйского нагнал сеунч от воеводы Михаила Кашина из Брянска. Воевода писал царю о том, чтобы слал помощь войском, что Брянск осаждён отрядами Лжедмитрия II. Царь не хотел отдавать Брянска в руки нового самозванца. Знал он цену этому ключевому городу центральной России. И лишь только появившись в Кремле, царь Василий велел найти своего младшего брата воеводу Ивана, который собирал в Москве полки, и приказал ему:
— Иди, дорогой братец, к Брянску и защити его. А войска возьми пять полков, кои стоят на Ходынском поле.
— Исполню, царь-батюшка. Да пушек в полках нет, а без них никак нельзя. А с пушками я Брянск никому не уступлю.
— Ладно, — согласился старший брат, — возьми дюжину орудий с припасом. А коль потеряешь их, не помилую.
Воевода Иван Шуйский ушёл. Да тут же в царских
