вместе с сыном — они прошли через пустынные ворота с некой уверенностью, к которой уже примешивалось волнение вместо чувства греха. Обоих наполняло восторженное желание узнать получше этот мир, что являлся им в виде ворот, площади, какой-нибудь диковинки, здания или многочисленных людей. Она находила невинное удовольствие в том, что вместе с Камалем шла по этим кварталам — удовольствие, что могла испытывать только та, что четверть века провела в заточении среди четырёх стен, за исключением редких поездок к матери в Харнафиш — несколько раз в год — она совершала их в крытом экипаже в сопровождении господина. Смелость её, однако, не позволяла ей даже кинуть взгляд на дорогу… Она принялась расспрашивать Камаля о том, что встречалось им на пути — о разных панорамах, зданиях, и мальчик многословно рассказывал ей, упиваясь своей ролью проводника. Вот, например, знаменитые Красные Ворота, перед входом в которые необходимо прочитать нараспев суру «Аль-Фатиха», как бы предохраняя себя от живущих там злых духов. А вот — площадь, на которой находится дом судьи с высокими деревьями вокруг, — её называют ещё «Борода Паши» по названию цветка, что вился по тем деревьям. Иногда её называли также другим именем — «Площадь Шанджарли» — по имени турка-продавца шоколада. А вот это большое здание — полицейский участок Гамалийи, и хотя мальчик не обнаружил в нём ничего примечательного, за исключением литого потолка посреди вахтовой, мать кинула полный любопытства взгляд на то место, где служил молодой человек, стремившийся заполучить руку Аиши.
Они дошли до начальной школы «Хан Джафар», где Камаль провёл целый год, прежде чем поступил в другую начальную школу, «Халиль Ага», и он указал на исторический балкон со словами:
— Вот на этом балконе шейх Махди ставил нас лицом к стене за малейшую провинность, и пинал нас ботинком пять, шесть или десять раз, как ему заблагорассудится.
Затем он кивнул в сторону лавки, что находилась как раз под балконом, и многозначительным тоном, остановившись, сказал:
— А вот и дядюшка Садик, продавец сладостей.
И в продолжение своей темы он взял пиастр и купил на него красного рахат-лукума. Затем они свернули к школе «Хан Джафар», в отдалении от которой виднелась внешняя сторона мечети Хусейна, а посреди неё было огромное окно, украшенное арабскими орнаментами. Над крышей его высились монолитные балконы, похожие на остриё копья. Она спросила, что это, и ликование разлилось в её груди с вопросом:
— Это наш господин Хусейн?
И когда он ответил ей «Да», она принялась сравнивать это зрелище, при этом ускорив шаги, — впервые с того момента, как вышла из дома, — с теми картинами, что рисовало её воображение, призывая на помощь образцы других мечетей, что находились в пределах видимости, вроде мечети Калауна, которую она воспринимала без всяких прикрас фантазии, ибо та была раздутой и вширь, и вдаль, какой и подобало быть мечети, чтобы соответствовать своему хозяину, что покоился в ней. Однако несовпадение между действительностью и воображением не слишком подействовало на её радость от встречи с Хусейном, пьянившей душу.
Они обошли мечеть и подошли к красной двери, войдя вместе с толпой внутрь. Когда ноги женщины ступили на пол мечети, она ощутила, как тело её тает от порыва нежности и любви, а сама она превращается в бесплотный дух, уносящийся на крыльях в небеса, сияя изнутри, познав пророчество и получив Божественное откровение. Глаза переполнились слезами, что помогли ей впустить струю свежести в бурлящую грудь. Жар любви, веры, признательности, радости — всё вместе кипело в ней сейчас. Она пожирала пытливыми глазами стены мечети, потолок, колонны, коврики, люстры, минбар, ниши, а Камаль рядом с ней смотрел на всё это с другой стороны, по-своему.
Для него это была могила святого, куда и днём, и ночью приходили люди, а значит, это был дом, чей хозяин стал шахидом. Он приходил и уходил, и пользовался мебелью в том доме, как собственник пользуется своим имуществом: обходил все углы, молился в нише, поднимался на минбар, подходил к окнам, чтобы обозревать окрестный квартал. Как же хотелось Камалю в такие моменты, чтобы его оставили в мечети после того, как закроют двери, и тогда он сможет встретиться с Хусейном лицом к лицу, и даже провести с ним целую ночь до самого утра. Он фантазировал, с какой любовью и смирением он встретится с ним, и какие пожелания ему надлежит высказать ему, а после того он надеялся получить благословение и нежность. Он представлял себе, как приближается к Хусейну, склонив голову, а тот мягко спрашивал его: «Кто ты?», и он отвечал, целуя руку шахида: «Я Камаль ибн Ахмад Абд Аль-Джавад», а на вопрос Хусейна, чем он занимается, говорил: «Я учусь», при этом не забывал намекнуть на то, что он отличник в школе «Халиль Ага». Когда Хусейн спрашивал его, зачем он явился в такой поздний ночной час, то мальчик отвечал, что он любит всё семейство Пророка, а Хусейна — особенно, и тот нежно улыбался ему и приглашал сопровождать его в ночной прогулке. В этот момент Камаль поведывал ему о своих желаниях: «Сделай так, чтобы я смог играть и в доме, и на улице, как мне хотелось бы, и чтобы Аиша и Хадиджа остались в нашем доме навсегда, и чтобы характер отца изменился, и чтобы мама жила бесконечно долго, и чтобы я мог брать на карманные расходы столько, чтобы мне хватало, и ещё, чтобы мы все вместе без всякого расчёта попали в рай»…
Поток паломников, медленно теснящих друг друга, подтолкнул их к самой усыпальнице. Мать страстно жаждала оказаться около неё как о несбыточной в этом мире мечте, и вот она уже стояла между колонн, вот припала к самим её стенам и взирала на неё сквозь слёзы. Ей бы так хотелось не спешить, чтобы насладиться вкусом счастья, если бы не напиравшие на неё паломницы. Она протянула руку к деревянной стене усыпальницы, а Камаль сделал то же самое вслед за ней. Затем оба прочли «Аль-Фатиху», и Амина провела ладонями по стене и поцеловала её. Язык её без устали твердил мольбы и просьбы. Ей хотелось задержаться здесь надолго или даже посидеть в уголке, чтобы созерцать, а затем обойти ещё раз. Однако служитель мечети устраивал засаду, не позволяя никому подолгу оставаться там и подгонял
