Георг Эберс - Серапис

Снова раздались громкие звуки трубы, и победителю предстояло, по старинному обычаю, проехать шагом вокруг всего ипподрома, чтобы показать зрителям своих ретивых коней. Он подъезжал все ближе и ближе. Тогда Димитрий предложил Даде перейти с ним вместе через канал, отделявший подиум от арены, и передать Марку из рук в руки приготовленные лавровые венки, вместо того чтобы бросить их издали. Девушка сильно покраснела, не говоря ни да, ни нет; однако она тотчас встала с места и, застенчиво улыбнувшись, повесила один из венков себе на руку, передав остальные своему спутнику. После этого они оба перешли по мостику на дорогу, где теперь толпилось много христиан. Братья еще издали кивали друг другу, но Марк узнал Даду только в ту минуту, когда остановил свою колесницу, поравнявшись с Димитрием, и когда юная певица, смущенная и радостная, подала ему победные лавры, Марку показалось, что небо сотворило для него сверхъестественное чудо. Никогда еще Дада не была так прекрасна, как в эту минуту. С тех пор как он видел ее в последний раз, его возлюбленная как будто выросла и сделалась серьезнее. Юноше бросилась в глаза благородная осанка девушки и голубые ленты на ее груди и в венке из роз, украшавшем белокурые локоны красавицы.

Неожиданное счастье этой встречи до того поразило Марка, что он не мог собраться с мыслями.

– Благодарю, благодарю тебя, Дада! – проговорил молодой человек, приняв ее венок и пожимая руки девушке.

Он смотрел ей в глаза, позабыв все на свете и не обращая внимания на брата. Между тем Димитрий, неожиданно обернувшись, бросился одним прыжком на какого-то незнакомого человека, который старался от него скрыться, прикрывая голову полой своей одежды. Марк не думал о том, что на него смотрят тысячи людей, в том числе его родная мать. Бессвязно повторяя слова благодарности, он не трогался с места. Вдруг porta libitinaria, то есть ворота, откуда в прежние времена выносили из цирка убитых и раненых, с треском распахнулись, и в них ворвалась толпа разъяренных язычников, которые принялись кричать на весь ипподром:

– Серапис уничтожен, его изображение разбито! Христиане разрушают святилища богов!

Ужас охватил собравшийся народ; язычники бросились со своих мест на арену, чтобы хорошенько расспросить о случившемся.

В одно мгновение густая толпа окружила колесницу победителя. Не раздумывая долго, молодой человек поднял на руки испуганную Даду, тронул вожжи и, проложив себе дорогу посреди публики, погнал своих измученных, покрытых пеной вороных в главные ворота, выходившие на улицу. Проезжая мимо трибуны, он взглянул наверх, отыскивая глазами мать, но ее не оказалось на прежнем месте. Конюхи Марка последовали за своим господином. Юноша отвязал от пояса вожжи и бросил их рабам. Потом, спрыгнув вместе с Дадой с колесницы, он спросил ее:

– Пойдешь ли ты со мной?

– Куда тебе угодно! – отвечала девушка.

Услышав весть о ниспровержении Сераписа, Мария вскочила со скамьи быстрее, чем позволяло ей достоинство христианской матроны, и под прикрытием стражи, сопровождавшей Цинегия, добралась до ожидавших ее носилок.

На ипподроме начался бунт. Враждебные партии с ожесточением бросились одна на другую, и между ними завязалась драка на подиуме, в верхних ярусах и на самой арене. Таким образом нередко заканчивались состязания и в мирное время. Ожесточение противников все возрастало, и только вмешательство императорского войска прекратило кровавую расправу между безоружными бойцами. Епископ радовался победе христиан как в Серапеуме, так и на ипподроме. Однако он с удовольствием узнал, что знаменитым защитникам язычества Олимпию, Элпадию, Аммонию и другим удалось спастись бегством. Теперь они могли вернуться обратно и снова проповедовать, сколько душе угодно, свои философские доктрины: их могущество было уничтожено, они сделались вполне безопасными для церкви, но пастве Феофила не мешало позаимствовать от них ученость и дар красноречия, необходимый для христианских проповедников.

Александрийский цирк находился за Канопскими воротами, к верху от улицы, ведущей в Элевзий, которая теперь была запружена народом. Смятение и беспорядки на ипподроме заставили более спокойных и миролюбивых жителей поспешить домой; к их числу принадлежали преимущественно люди богатые, прибывшие на состязания в экипажах и на носилках. Пешеходов теснили здесь со всех сторон. Тысячная толпа неудержимой волной хлынула по направлению к городу, и язычникам, которые бросились из Серапеума на ипподром вслед за первыми вестниками несчастья, было трудно прокладывать себе дорогу.

Марк и Дада были также увлечены общим людским потоком. Фабий, старый домоправитель Марии, помог своему молодому господину переодеться после бегов; он снял у него с головы агитаторскую шапочку, застегнул плащ и отправился за ним из цирка, когда юноша повел Даду к городским воротам. Этот верный слуга хорошо понимал все происходившее между возлюбленными, потому что недавно сам провожал Герзу к своей хозяйке. Жена Карниса показалась ему женщиной порядочной и рассудительной, и теперь ее слова оправдывались на деле, так как она приписывала Марку неблаговидные намерения относительно своей племянницы. В то время Фабию было трудно поверить ее обвинениям – до сих пор юноша вел себя безупречно, но домоправитель еще не забыл любовных похождений его покойного отца, пылкого, увлекающегося Апеллеса, и не считал удивительным, что сын со временем пойдет по его стопам. Преданный старик не раз выводил из затруднений своего прежнего господина, когда тот затевал рискованные интриги с прекрасным полом. Теперь Фабий предвидел, что Марку придется выдержать упорную борьбу с властолюбивой матерью, если юноша серьезно посмотрит на свою привязанность к хорошенькой певице и вздумает назвать безвестную, бедную девушку своей женой. В Марке не было ни тени отцовского легкомыслия, и он привык строго относиться ко всему в жизни.

Погрузившись в такие размышления, старый слуга следил за Марком, который ничего не замечал, кроме Дады, шедшей с ним под руку. Молодому человеку до сих пор казалось, что небо творит одно чудо за другим. Разве мог он надеяться встретить на ипподроме свою возлюбленную, увидеть у нее на платье голубые ленты и узнать, что она желала успеха и приняла сторону его религии? После утомительной скачки и пережитых волнений Марк почувствовал крайнюю усталость, но едва только Дада прижалась к нему, испуганная уличной давкой и шумом, силы юноши неожиданно возродились. Хотя его распухшие руки горели и ныли, а плечи сводила томящая судорога, но он забывал свое изнеможение и боль, любуясь радостным личиком Дады, чувствуя ее близость и слыша ребяческий лепет прелестного создания. Затертые массой народа, они могли обмениваться только немногими словами, но их взгляды были выразительнее всяких речей.

Таким образом, молодые люди дошли до Канопской улицы, но здесь Дада заметила, что губы Марка побелели и его рука, на которую она опиралась, начала дрожать. Девушка встревожилась, спрашивая, что с ним. Однако ее спутник не мог ей ответить и пошатнулся, схватившись за голову. Молоденькая певица тотчас же поняла, в чем дело. Она предложила Марку зайти в общественный сад близ городских ворот, находившийся между маленьким цирком и меандрийской дорогой для бегов. В этом местечке, благоухавшем весенней зеленью и свежими цветами, утомленный юноша опустился на скамью в тени густых кустарников тамариска. Его щеки были мертвенно бледны, глаза потускнели, и ноги отказывались служить.

После невероятного напряжения, испытанного им в это утро, после всех пережитых тревог Марк не успел даже освежить себя глотком воды, не говоря уже о пище. Сообразив все это, Дада поспешила к продавцу фруктов. Четыре драхмы, подаренные ей Карнисом в ксенодохиуме вдовы Марии, еще не были ею истрачены. Девушка купила целую корзинку провизии: апельсинов, яблок, вареных яиц, соли и хлеба, а в придачу бутылку разбавленного вина и вырезанный из тыквы кубок. Свежая вода привела юношу в сознание. После этого Дада принялась заботливо чистить ему апельсины, и они вместе стали с аппетитом уничтожать незатейливый завтрак.

Вскоре Марк совершенно оправился. Утолив голод, юноша облокотился на спинку скамьи и, взяв руку Дады, с благодарностью смотрел ей в глаза, упиваясь блаженством первого признания. По его словам, он никогда не пробовал ничего вкуснее фруктов, принесенных девушкой, и никогда не пил такого нектара, между тем как на самом деле уличный продавец держал самое плохое мареотийское вино для неприхотливых потребителей. После этого Марк взял из рук своей возлюбленной надкушенное яблоко, принимаясь есть плод с того места, где виднелись следы ее белых зубов; каждый раз, когда наполнялся тыквенный кубок, она отпивала по его просьбе первый глоток. Съев по одному яйцу, молодые люди заспорили, предлагая друг другу третье, и, наконец, Дада вынудила Марка съесть его, так как он больше ее нуждался в подкреплении своих сил.