— Стало быть, его больше нет?
— Кого, сударь?
— Прежнего Джеймса Дайера.
— Совсем нет.
— И вам не жаль его исчезновения?
— Иногда я думаю о той неколебимой уверенности в себе, которой я обладал благодаря своей невосприимчивости к боли. А нынче я стал почти трусом. Меня все время гложет отвратительный страх того или иного сорта. И ежели раньше я был как никто другой свободен от сомнений и колебаний, то теперь я терзаем ими постоянно. Ха! Я с полчаса думаю, какой утром надеть кафтан, а, как вам известно, у меня их всего лишь два.
— Ну, это пройдет. Это просто следствие вашего… плохого самочувствия.
— Не знаю. Я весь переродился, обрел иное «я», коему слабость свойственна в той же мере, в какой была свойственна сила прошлому моему естеству.
— А не свойственна ли этому новому «я» также и некая мягкость и нежность?
— Весьма возможно. Я еще плохо понимаю, кто я есть и что мне от себя ожидать. Конечно, дни, проведенные со скальпелем в руке, канули безвозвратно. Может, я заработаю шиллинг-другой своими картинами?
— Леди Хэллам помнит вас по вашему пребыванию в Бате. Она говорит, вы имели замечательную репутацию.
— У меня было их несколько, и очень мило со стороны леди Хэллам помнить обо мне, хотя, боже правый, как бы я хотел, чтобы мое прошлое «я» было забыто, словно горстка праха.
— Мы не станем преследовать вас воспоминаниями о прошлой жизни, доктор. В конце концов, человек имеет право меняться. Многие оказываются зажатыми в своей старой шкуре, которую лучше было бы сбросить.
— Как это делают гадюки? Надеюсь, сударь, вы не сбросите свою старую шкуру.
— У меня не хватило бы мужества, хотя, по-вашему, это слабость.
— Но мне не пришлось выбирать.
Пастор чувствует, что их беседа в лесу обрела особую сердечность, и, ободренный этим обстоятельством, говорит:
— В России, в покоях на Миллионной, я был свидетелем чего-то такого, что…
Подняв вдруг руку, Джеймс подается вперед и всматривается в темноту, словно в летней ночи он увидел нечто огромное и неуловимое, нечто, подающее какой-то знак, который ему тотчас же надобно разобрать. Пастор, посмотрев в ту же сторону, видит лишь семейство зайцев с серебрящейся в лунном свете шерсткой, которые резвятся в траве шагах в десяти от них. Глядя Джеймсу в лицо, он спрашивает:
— Что такое, сударь?
Джеймс принимает прежнюю позу, медленно качает головой и, втянув носом воздух, берет кувшин.
— Призраки. Всего лишь призраки. Так вы говорили?..
— Пустое, сударь. Совсем пустое.
— Миссис Коул, — утирая рот, обращается к экономке преподобный Лестрейд, — вы умеете не только замечательно смеяться над моими рассказами, но еще и готовить самых сочных голубей на свете. Право, не знаю, что бы мы без вас делали. Доктор Дайер, вы, без сомнения, поддержите меня?
Джеймс поднимает бокал:
— Миссис Коул — самая лучшая стряпуха в Девоне. Истинный художник!
— Верно вы говорите: художник! — наполняет бокал пастор. — Вы, доктор, нашли подходящее слово. Табита, милочка, передай-ка креветок. Благодарствую. А теперь скажи мне, этот твой сержант собирается посетить нас до отплытия к своим Америкам?
— Дай бедняжке спокойно пообедать, Джулиус, — говорит Дидо.
— Разве она не может спокойно обедать и разговаривать? Я просто задал вопрос. Меня интересует судьба этого парня. Он хороший ботаник. Вы хоть знали об этом? О розах ему известно абсолютно все.
— Ты заставляешь ее краснеть, Джулиус. Перестань.
Со склоненного лица Табиты скатывается слеза и падает в масляную подливку на тарелке. Вынув из рукава платок, миссис Коул сует его к носу девушки. Табита сморкается. Дидо сердито смотрит на брата, который, виновато пожимая плечами, потягивает вино. Джеймс же подмигивает Сэму, сидящему напротив. Сегодня у Сэма день рождения. В его честь все домашние — за исключением Джорджа Пейса, который в такой компании чувствовал бы себя неловко, — обедают вместе. На дворе май. Накрапывает легкий дождичек. Рядом с Сэмом сидит Мэри.
— Мисс Лестрейд сказала мне, ваше преподобие, что вы собираетесь в Бат, — говорит Джеймс.
— Быть может, и поедем. Астик с дочерью хотят ехать. И моя сестрица любит этот город.
— Я так хочу снова в театр, — говорит Дидо. — Сейчас там дают «Венецианского купца» с господами Барреттом и Детом. Не желаете ли присоединиться к нам, доктор?
— Театр не интересует доктора, — вмешивается пастор.
— Когда-то я бывал в театре на Орчард-стрит, — вспоминает Джеймс.
— И что вы смотрели? — спрашивает Дидо.
— Боюсь, я не запомнил, — улыбается в ответ Джеймс.
— Мне каждую зиму снится, — говорит Дидо, — что я еду в Бат. День всегда солнечный, все нарядно одеты, а я собираюсь на бал. — Дидо, раскрасневшись, смеется. — А сам город вам интересен, доктор Дайер?
Джеймс разглядывает голубиные кости у себя на тарелке.
— Мне он представляется несколько…
Пастор хлопает в ладоши:
— А вот и кексы! Надеюсь, у тебя хватит места для кексов, Сэм.
Табита и миссис Коул ставят на стол кексы и сбитые сливки с вином. Вокруг распространяется теплый запах миндаля и корицы. Разрезав кексы на части, миссис Коул кладет Мэри большой кусок кекса с тмином.
— Я знаю, она этот любит, — говорит стряпуха. — Ей нравится послаще.
Мэри ест кекс, отламывая пальцами кусочки и скатывая крошки в шарики. Глядя на нее, Джеймс улыбается, и она быстро поднимает на него глаза.
Оправившись от слез, Табита сообщает:
— Сегодня в Кау будет представление.
— Какое? — спрашивает пастор.
— Из Эксетера негр приехал, — отвечает миссис Коул.
— Он бороться будет, — подхватывает Сэм, — телегу с лошадью поднимать и еще по два человека в каждой руке.
— Там и жена его тоже будет, — добавляет Табита, — маленькая такая, ну прямо Дюймовочка.
— А что, жена тоже борется? — осведомляется пастор.
— Табита может пойти на представление вместе с Сэмом, — говорит Дидо. — Так будет прилично, не правда ли, миссис Коул?
— Вполне, — отвечает миссис Коул. — Но на всякий случай я тоже пойду. Мальчик еще слишком молод и может не разобраться, что к чему, а у Табиты и вовсе никакого соображения.
— Да вы просто царь Соломон в юбке, миссис Коул. Ну а теперь, Сэм, коли хочешь съесть последний кусочек кекса, ты должен нам спеть. Я знаю, доктору нравится, как ты поешь.
— Раз уж это его день рождения, — предлагает Джеймс, — то почему бы нам всем не спеть для него?
Пастор кивает:
— Тогда поем все вместе. Сестрица, не начнешь ли, а мы подхватим?
Дождь прекратился. Когда они кончают пить чай, день уже сияет влажным светом. Все выходят в сад. Пастор осматривает свои желтые розы, сирень и глицинию.
— Надобно будет подвязать побеги, — говорит он.
Дидо завязывает Сэму глаза шарфом и дважды поворачивает его:
— Лови!
Все разбегаются в разные стороны, свистят и кличут Сэма, и лишь одна Мэри, к большому удовольствию Джеймса, кажется, по-настоящему озадачена.
— Это такая игра, Мэри, — объясняет он. — Ты не должна попасться ему в руки.
Сэм, стоя в полуярде от Мэри, чувствует чье-то присутствие, протягивает вперед руки, потом вдруг останавливается, прислушивается, повернув голову набок, разворачивается и бежит прямо к тому месту, где за тюльпанами притаился пастор.
— Он подглядывает! — кричит Дидо. — Как не стыдно, Сэм!
— Это не так, — говорит Джеймс.
Сэм снимает повязку и передает ее пастору. Мальчик смотрит на Мэри. Смеется. Пастор в свой черед завязывает глаза и через несколько минут ловит миссис Коул. Миссис Коул ловит Табиту. Табита, в этот раз на удивление проворная, Джеймса. Джеймс — Дидо. Все раскраснелись и немного запыхались. Табита, миссис Коул и Сэм отправляются в Кау. Дидо скрывается в доме и выходит оттуда с книгой в руках. Протягивает ее Джеймсу, и он узнает: «Жизнь и мнения Тристрама Шенди». Последний том. Они читают ее вслух по вечерам два или три раза в неделю, иногда читает Дидо, но чаще Джеймс.
— Желаете немного почитать, мисс Лестрейд? В саду? — спрашивает он.
— Я думала сначала немного прогуляться и почитать у реки. Джулиус, пойдешь ли ты с нами, дабы уменьшить воздействие на свою фигуру кексов миссис Коул? Я найду тебе крепкие ботинки.
— Воздействие кексов миссис Коул крайне благотворно, моя дорогая, чего я не сказал бы о Лоренсе Стерне.
— Чепуха, братец. Ты хохотал как жеребец, когда Джеймс читал в прошлый раз.
— Подозрительным человеком был этот Стерн. Нет уж, идите вдвоем. Мне и здесь хорошо. Заставьте сестру пойти, доктор. Ее-то фигуре как раз прогулка не помешает. Коли на то пошло, почему бы вам не пойти посмотреть на этого негритянского борца и его жену, а?
