— Его кто-нибудь знает? — обратился император к стоявшим вокруг него трибунам и преторианцам.
— Я, наилучший принцепс! — выступил вперед преторианец, так и сиявший от счастья.
— Кука… а, ну конечно. Помню славный контуберний — еще с Дакийской войны. Но этот человек…
— Ему нужны хорошая баня, цирюльник и новая одежда… — ответил Кука и не удержался, подмигнул Приску. — Когда-то ты наградил его серебряными браслетами за смелость. Теперь он снова оказался героем.
— А ты как всегда болтаешь больше положенного. Центурион, сменить с караула Куку, — обратился он к центуриону преторианцев. — Пусть займется старым товарищем. Храбрость должна быть вознаграждена. Эти люди бескровно добыли для нас Аденисту.
— Позволь тебе, наилучший принцепс, представить еще одного героя Аденисты, — сказал Приск. — Марк Афраний Декстр, мой адъютант.
— Уж не сын ли нашего Декстра?
— Он самый…
Юноша выступил вперед…
— Ну что, герой, какую награду хочешь? — спросил император.
— Награды мне не надобно. С парфянами биться хочу. И коли ты велел выдать всем пленным новое оружие — так пусть и мне выдадут взамен утраченного.
— Молодец! Оружие тебе дадут — уж поверь, и без вычета из жалованья. А награда тебе будет такая: из сокровищницы Аденисты выберешь самый красивый перстень — какой пожелаешь. Чтобы будущую невесту порадовать.
Марк так и просиял. Почудилось ему в тот момент, что знает Траян про его тайное обручение… Но если Траян знает, то и отец, центурион фрументариев, наслышан. А это уже радует меньше.
* * *
Вечером Приск, отмытый, постриженный и тщательно выбритый (пара свежих порезов в придачу), развалился на походной кровати в палатке, что предоставили в его полное распоряжение. Сабазий, также отмытый и в новенькой тунике, расставлял на походном раздвижном столике яства.
Сабазий, который за проявленную смелость получил право выбрать себе что-нибудь из добычи, выбрал курильницу — пускай не серебряную, но бронзовую, и теперь палатка наполнялась ароматом благовоний. Так что, если кто из пленников и не сумел до конца отмыться, то неприятные запахи забивали ароматы воскурений.
Кука принес вино и всякие вкусности, вдобавок Ликорма потрудился прислать целую корзину припасов.
— Что станешь делать, Гай? — поинтересовался Кука. — Траян чрезвычайно доволен. Легионеры так орали, приветствуя императора, как будто мы взяли не крошечную крепость, а столицу Парфии Ктесифон.
— Полагаю, буду с армией до зимы, но не поймешь, где и с кем, — отозвался Приск. — После сидения в подвалах Аденисты я не годен в бою командовать и декурией.
— Э, приятель, думаю, нам и воевать-то больше не придется. Все эти восточные лентяи сдаются без боя, только увидят вдали облако пыли, что поднимают калиги наших легионеров.
— Никогда не стоит недооценивать противника, — назидательно заметил Приск. — А римляне оценивают врага пролитой кровью.
— Нет, мы его оцениваем золотом, которое нам выплачивают. Мне лично нынешний поход нравится куда больше, чем дакийский. Знай переходи с места на место да собирай добычу. Скоро многим и наклоняться за дарами станет лень…
— За лень платят кровью, Кука! Парфия должна быть разгромлена. Уничтожена, — сказал с неожиданной злостью Приск. — Так, чтобы распалась на десятки крошечных жалких царств, стоящих на коленях перед Римом.
— Гай… — покачал головой Кука. — О, боги, Гай, ты вроде бы никогда не страдал кровожадностью. А наш патрон Адриан — так тот вообще против этой войны. А теперь ты предлагаешь все жечь и крушить…
— Да, я был… и Адриан… — У Приска вдруг перехватило дыхание. — Но все это было до пыток. И до плена в Аденисте. Теперь я хочу одного — увидеть, как владыка Ктесифона ползает перед Траяном на коленях. Я многое отдам за это зрелище. — Приск стиснул кулаки так, что побелели костяшки. Это все, что ему осталось, — бить и разить… рисовать? Нет, такими пальцами не сделать уже тончайший рисунок для новой мозаики… его можно только увидеть в воображении, но нарисовать невозможно. Приск зажмурился, ощущая, как едкая соль щиплет веки.
Ярость, с которой говорил Приск, изумила Куку.
В этот миг полог палатки распахнулся, и на пороге возник Тиресий, а за ним его вольноотпущенник Тит с еще одной корзиной припасов.
— Где наш герой? — воскликнул предсказатель.
Тиресий сильно загорел и сделался почти так же темен лицом, как смуглый от природы Кука. Рядом с ними Приск казался смертельно бледным. И немудрено — подвалы из любого выпьют жизнь за долгие месяцы плена.
— Говорят, намечается небольшая пирушка… — Тиресий поставил кувшин с вином на столик, и без того перегруженный, как купеческий корабль, вышедший из Селевкии на Оронте.
— Наш герой рвет и мечет и жаждет штурмовать Ктесифон, — сообщил Кука и пихнул старого товарища в плечо. — Так и пылает мщением.
— Ктесифон падет, — заверил Тиресий.
— Будут еще гости? — спросил Приск.
— Обещался Фламма. И Малыш.
— О, боги! — обрадовался Приск. — И Малыш здесь?
— Конечно! Вместе со своими машинами. Самыми лучшими, самыми точными. Хотя и не самыми огромными. Что его печалит.
— Ну тогда точно Ктесифон падет! — засмеялся Кука.
— А Оклаций?
— Остался в Троезмисе… — покачал головой Тиресий.
— Жаль…
— А Молчун?
— Про Молчуна никто ничего не знает… — Тиресий отвел взгляд.
— Он прислал письмо, что его переводят во фрументарии к Афранию… — подал голос Фламма. — А после никаких известий не было.
Малыш явился — но не с машинами, а вместе с юным Декстром, в палатке сразу же сделалось тесно, а закусок и вина — маловато. Марк, отмытый и подстриженный, просто преобразился. Теперь стало видно, что за год он вымахал на добрую треть фута и раздался в плечах. Сейчас он смотрелся уменьшенной копией Малыша. Удивительно, что такое произошло с ним в заточении в Аденисте.
— За избавление от плена! — Друзья обнялись.
— Что ты намерен делать? — спросил Тиресий Приска.
— Надеюсь оказаться поближе к императору и Афранию Декстру.
— А еще?..
— Пожалуй, я бы дал моему Сабазию свободу. Ты бы видел — как он храбро сражался, когда нас брали в плен. В него будто тигр вселился. Или лев. Если бы еще хотя бы трое из караванщиков нам помогли, мы бы не попались в эту ловушку.
Лицо Сабазия, который сидел в углу палатки, исказилось.
— Это не проводники караванов и не погонщики, а сыновья тупой свиньи… — пробормотал он с неожиданной злобой. — Они дали слово нас охранять, а потом испугались одного имени Аршакида…
— Не печалься, Сабазий… Все закончилось!
Сабазий что-то буркнул в ответ. Что-то непонятное — на своем языке… но явно — что-то злое.
Потом сказал громко, отчетливо, уже на латыни:
— Эдерат — дурак, как и все Аршакиды.
— Это точно… — засмеялся Приск.
* * *
— Как же ты попал в плен — расскажи, — потребовали друзья.
— Да что рассказывать… Ведь не в бою. А как посланец — то есть подло вдвойне.
Приск поведал свою отнюдь не героическую историю, как их караван на третий день пути из Хатры настиг конный отряд, как римляне затеяли безнадежное сражение, как погиб Максим и с ним под обстрел попали случайно хаммары, а все остальные оказались в плену.
Сначала троих пленников держали несколько дней в палатке, потом в другой. Всякий раз связанными — не удерешь. А потом привезли в Аденисту.
— Я не сразу узнал, как называется крепость. Сказал один ауксиларий. Он через два дня после того, как попал в плен, попытался вырваться, но его убили. Глупо было лезть на охранников с голыми руками. Надо полагать, у того Аршакида из Хатры, с которым я столкнулся, были на меня определенные планы… — Приск помолчал и добавил: — А может — и не было… Может, только жажда отомстить за непочтительность. Я ведь над ним посмеялся. Думаю, это такая страшная месть — бросить меня в подземелье и оплатить мое содержание в тюрьме — до смерти.
— Ты всегда говорил: главное — продержаться на миг дольше врага, — напомнил Кука.
— Иногда миг бывает очень долгим… — скривил губы трибун.
* * *
Наутро Приска вызвали к императору для подробного разговора.
Сложнее всего военному трибуну было пересказывать подробности своего посещения Хатры, опуская детали, связанные с Адрианом. Впрочем, императора интересовало другое. У Траяна вспыхнули глаза, когда он услышал, что через Хатру пролегает короткая дорога на Ктесифон.
— Но эта дорога мало пригодна для большой армии, — уточнил Приск, и тут он не лгал. — Колодцы вмиг обмелеют, и мы останемся без воды. Такая армия, как наша, может передвигаться только вдоль берегов Евфрата.
