Первый европейский корабль им спущен на воду в Японии! Он оставил все чертежи и все объяснял по приказанию Евфимия Васильевича. Он помог японцам заложить еще две таких же шхуны. Готовы ли они? Может быть, от Колокольцова, как от начала начал, пойдет новое японское судостроение? А ему нет квартиры в Гекусенди и другой не предлагают. А ведь мы знаем, что в Симоде много храмов и в каждом можно дать приют уважаемому гостю. Так бывало, когда сюда наезжали вельможи и дипломаты из Эдо во главе с Кавадзи.
Впрочем, для обиды и волнений Александра Колокольцова могут быть иные, более глубокие причины. Он улавливает перемену отношения, что-то предугадывает, чувства его обострены. Он когда шел сюда, то боялся всего этого. Ясно, он хотел бы в Хэду, под предлогом осмотра – как там продолжаются работы на начатой верфи? – посмотреть что-то иное, повидать ее! Узнать о ее судьбе. Как же она? Жив ли ребенок, его участь.
Но, видно, Уэкава-сама не в чести, не может пока помочь. Что-то произошло и с ним. Час от часу не легче. Был представителем бакуфу, то есть высшего правительства на постройке западного корабля. Это очень большая должность, туз первой величины. Пугало всех чиновников.
– Консулу из Америки будет сообщено, что прибыл посланник императора в ранге, гораздо более высоком, чем консул республики Штатов. Он сразу явится. Он большой ростом и толстый, но очень суетливый. И у него высокая грудь, как будто он ее все время выпячивает, чтобы все видели, какой он сильный. Это, конечно, американский богатырь!
– А самураи, – ответил Посьет, – выращивают для важности брюхо. Как и китайские мандарины?
– Хи-хи! – согласился Уэкава.
Сегодня он рассказывал, как ласково и почтительно проводил в позапрошлом году из Хэды последнюю партию в триста моряков во главе с Мусиным-Пушкиным. Лагерь сдавал и морское войско из Японии повел по улице Сибирцев. Населению Хэды и всем чиновникам жаль было прощаться. Даже сказали Сибирцеву: «Вы, пожалуйста, не думайте, что надоели нам и что мы очень рады, что вы уходите. Это совершенно не так».
Несколько раз Уэкава поминал сегодня Сибирцева.
А теперь Уэкава морской офицер в европеизированном мундире, который он сам при нас изобретал как образец для будущего японского флота, еще когда все мы жили в деревне Хэда. Уэкава явно не на высокой должности. А ведь шел вверх быстро.
Что-то, видно, произошло. Значит, Колокольцова не допустят в Хэду. Да, перемены чувствуются! На берегу в Симоде и то жилья не дают.
Как же быть? А все же хотелось узнать, что там. Из Японии доходили ужасные слухи. Не был никогда Колокольцов хитрецом, да нужда заставляет.
– Скажите, Уэкава-сан, а доится ли корова у Ябадоо? – спросил Колокольцов, выходя с японцем на палубу.
Уэкава мгновенно все сообразил. Для осведомления Кокоро-сан избрал идеальную форму. Ах так? Ясно!
– Знаете, доится! – уверенно отвечал Уэкава, и глаза его стали теплей и добрей. Он радовался: не неся ответственности, мог проявить человечность, которой не полагается по закону.
Уэкава прекрасно понимал, о чем речь. Если ребенок русский, то его и кормят по-русски, молоком. Но Ябадоо никогда в этом не признается, ведь был издан закон: убить всех детей, родившихся от иностранцев. Ябадоо этот закон обошел. Но уж теперь должен держаться крепко и не признаваться, что в семье Ябадоо у его дочери Сайо ребенок родился от Кокоро-сан, с которым она долго жила, все это знают, и Ябадоо ребенка очень любит и кормит молоком, но никогда не признается и никому не отдаст ребенка. Он уже все доказал и деревне, и правительству, и князю, что ребенок – чистокровный японец, и все верят, хотя все знают, что Ябадоо обманывает, но не верить нельзя, это бесчеловечно.
Японцы уехали.
Легок на помине!
На борт «Оливуцы» поднялся мистер Харрис, никто другой тут и не мог быть. Высок ростом, плотен, осанист, быстр, с одутловатым загорелым лицом, верно его Уэкава охарактеризовал, с приятными глазами. «Похож на питерского купца, одетого с иголочки под барина, – подумал Колокольцов. – Буржуа девяносто шестой пробы».
От американца попахивает виски. Прибыл на японской лодчонке, как на корыте, с полуголыми гребцами. Видно, от Управления приемов казенную лодку ему не дают; значит, теснят его господа японцы, это они умеют.
Посьет сказал, что вне себя от восторга.
Римский-Корсаков сказал, что очень рад.
Колокольцов и мичман Коля Ельчанинов также пожали руку консулу.
– А где же мистер Рид? – спросил Посьет в салоне.
Пили довольно много, не желая уступить первенство гостю.
– Рид? – удивился американец. – Кто такой Рид?
– Мистер Рид был назначен первым американским консулом в Японию в прошлом году и жил в городе Симода как гость адмирала Путятина.
– На берегу?
– Да, в храме Гекусенди!
– Вы здесь жили? Здесь? В Японии?
– Мы здесь жили полгода.
– В этом городе? – изумился Харрис.
– Да, неподалеку отсюда мы построили шхуну.
– Какую шхуну? – насторожился Харрис.
– Вот ту самую, которая пришла с корветом вместе.
«Не может быть? Не верится? Потом от японцев узнаете, мой дорогой!» – подумал Посьет.
– Рид не консул. Рид – самозванец, – вскричал Харрис.
– Прекрасный человек, – ответил Посьет.
– Настоящий джентльмен, – подлил масла в огонь Колокольцов.
Римский-Корсаков молчал.
Посьет сказал, что шхуну «Хэда», построенную в Японии, привели теперь в подарок императору микадо в знак расположения нашего государя, благодарности и дружбы.
Харрис стал доказывать, что консул он, единственный. Вся Америка провожала его с восторгом, о нем писали газеты, напутствовал его сам государственный секретарь, поручил заключить трактат с Сиамом от имени Америки. Рассказал, как принял его сам секретарь флота.
Харрис шел через Атлантику, был в Париже, и там произвело фурор его появление. Япония уступила. В Европе никто не ждал, что туда едет посол Америки. Харрис пил и в Париже, появлялся в красной тоге посла в ресторанах с дамами. Всюду хвастался, что едет в Японию.
Он действительно впоследствии был в Сиаме, заключил американо-сиамский договор.
Консул? Нет! Посол Америки! Таунсенда Харриса никто никогда не называл в Париже консулом, он – посол, а не консул, что по сути так и есть.
Харрис стал жаловаться, как ему тяжело в Японии, какое ужасное питание. Нет молока.
Посьет взял тон откровения и держался на дружеской ноге. Сказал, что привез ратификацию русско-японского трактата, заключенного в Симоде.
Харрис попросил снять для него копию трактата, сказал, что капитан Посьет его премного обяжет и что он в долгу не останется.
– Я могу предложить вам самую последнюю новинку – копию договора, который я заключил как посол Соединенных Штатов в Бангкоке с королем Сиама. В придачу – копию американо-японского трактата. И еще копию японо-голландского договора, который только что заключен.
Экземпляр у Харриса есть. Снимет копию для посла Посьета. Новейшие сведения! Прекрасный обмен.
Харрис пожаловался: обхождение японцев доводит до раздражения: переводчика Хьюскена, еще молодого человека, – почти до отчаяния.
Харрису временами казалось, что здесь живет без толку. Посьет ободрил, сказал, что как другу даст полезные советы. И снимет копию договора.
Первое дело, которое Харрис исполнит для государственного департамента, живя в Японии.
Обед продлился с шести до девяти вечера. Для «променажа» съездили на шхуну, и после осмотра Таунсенд Харрис сказал, что восхищен. Было уже поздно, когда он отправился на корветской шлюпке с гребцами и мичманом Ельчаниновым у руля по черной воде к огням храма Гекусенди.
В своем обширном консулате, состоявшем из кабинета, спален и столовой, разделенных анфиладами полупустых комнат, Харрис со счастливым смехом, хваля новых знакомых, рассказывал своему переводчику Генри Хьюскену о приеме на пришедших кораблях.
– Какие приятные и, я бы сказал, воспитанные молодые люди, особенно командир корвета Римский-Корсаков.
Хьюскен – молодой человек из голландской семьи в Штатах. Как голландский переводчик охотно отправился в Японию с первым консулом. В Симоде дел мало, Хьюскен изучал французский и японский, читал привезенную литературу: Кампфера, Зибольта, Гуцлава, вел записки, а иногда скучал, валялся на диванах, закидывая свои длинные ноги на низенькие японские столики.
– Русские уверяют, что японцы притворяются, показывая, что говорят только по-голландски. Я пожаловался, что с нами они только по-голландски разговаривают и признака не подают, что знают другие языки. Посьет расхохотался и стал уверять, что они до поры и с русскими такими же были.
Слуга-японец зажег свечи в кабинете и встретил Харриса с поклоном.
Усевшись за стол, который когда-то сделан был для русского адмирала, Харрис взял перо и, подвинув тяжелую чернильницу с тушью, записал в своем дневнике:
