— И не босс Ханна? — спросил кто-то, стоявший в дверях.
— Босс? Я — босс! Хорошо, что вы об этом напомнили. Не советую верить тому, что вы вычитали в газетах Херста. Я исполняю приказы, я получил приказ от президента и я выполню его до конца. Никаких сделок с городскими боссами. Может быть, они и хотят вас, губернатор. Но мы не хотим иметь с ними никакого дела. Ясно?
Рузвельт залился краской и тяжело дышал.
— Моя поддержка — это Запад и мои реформы…
— Платт и Куэй. Платт и Куэй! — Ханна не дал Рузвельту договорить, и на момент Блэзу показалось, что Рузвельт сломлен.
— Я стою там, где всегда стоял. — Рузвельт тронул зуб, который причинял ему неимоверную боль. — Я бы предпочел баллотироваться на второй срок в губернаторы Нью-Йорка.
— Так сделайте такое заявление. К четырем часам дня сегодня, и мы передадим его на телеграф. — Ханна уже вполне владел собой. — Я сообщу это Платту и делегатам штата Нью-Йорк. Вы полагаете, что Запад за вас, но у нас Юг и Огайо. — Ханна подошел к двери в окружении своих воспрянувших сторонников. — Пусть победит достойнейший! — крикнул он Рузвельту, который отсутствующими глазами смотрел на Блэза, не видя ни его, ни других. Зубы, что зловеще стучали несколько минут назад, были плотно сжаты. Тусклые голубые глаза за золотым пенсне расфокусировались. Что же будет дальше? — подумал Блэз.
Следующий день был триумфом Ханны. Когда он появился на сцене в зале конвента в громадном жарком здании на западной окраине Филадельфии, его встретила мощная овация. Блэз сидел на балконе прессы, оттуда делегации штатов внизу были как на ладони. Неподалеку от сцены развевалось знамя штата Нью-Йорк, но лихого всадника в сомбреро нигде не было видно. Губернатор поступил именно так, как сказал ему Ханна; он сделал заявление для печати о том, что предпочел бы и дальше служить на посту губернатора. Когда сенатора Платта попросили прокомментировать эти слова, он сказал, что едва превозмогает боль и ему уже все равно кого и куда выберут. По словам рузвельтовского секретаря, губернатор не пытался настроить делегатов Юга против Ханны; вместо этого он отчаянно пытался найти зубного врача, который сумел бы унять боль в зубе, не вырывая его. Мысль о зияющей бреши в ряду монументальных рузвельтовских зубов была нестерпима для его сторонников.
Блэз сидел рядом с Торном, когда начались речи. Поздно вечером накануне Торн сумел пообщаться с Дауэсом, который был теперь глазами и ушами президента на конвенте.
— Что-то произошло между Маккинли и Ханной, — озадаченно произнес Торн. Но Блэз, который еще неважно разбирался в американской политической кухне, но хорошо понимал, что такое человеческое тщеславие, знал ответ.
— Ему надоели наши карикатуры, где он изображен плетущимся на поводке у Ханны.
Торн, однако, полагал, что тут кроется какая-то темная интрига. Тем временем делегация штата Нью-Йорк пыталась определиться, кого же ей поддерживать. По некой таинственной причине кандидатура Рузвельта даже не рассматривалась; затем, на второй день конвента распространился слух, что нью-йоркская делегация решила выдвинуть в качестве «любимчика»[103] вице-губернатора Тимоти Л. Вудраффа, одного из малопримечательных ставленников Платта. Одновременно распространялся другой слух — что Рузвельт пошел против Платта.
— В этом нет смысла, сказал Блэз Торну; оба тщетно пытались охладить раскаленную атмосферу, помахивая пальмовыми веерами.
Но на сей раз политический репортер мог кое-чему научить светского человека.
— Тедди все это разыграл — вместе с Платтом. Он больше не может себе позволить бесконечно играть роль платтовского протеже, вот они и устроили спектакль, пытаясь убедить Запад, Юг и вообще страну в том, что Рузвельт порвал с боссом своего штата.
— Так все это дело рук Платта?
Торн кивнул и улыбнулся.
— Чистая работа, мистер Сэнфорд. Без единого шва, так сказать.
К середине дня Запад и штат Висконсин высказались в поддержку Рузвельта. Затем сам лихой всадник провел на трибуну своего старого дружка председателя постоянного комитета сенатора Лоджа. Когда Рузвельт и Лодж появились на сцене, конвент взорвался от невероятного шума.
— Дело в шляпе! — крикнул Торн в ухо Блэзу.
Когда Лодж занял место на трибуне, Рузвельт остановился сбоку от него. У Рузвельта был такой вид, будто он не понимает, кому аплодирует конвент. Сначала он посмотрел на Лоджа, затем подал ему знак поклониться публике, но элегантный Лодж лишь еле заметно улыбнулся и, сложив на груди руки, поклонился Рузвельту.
В этот момент оркестр заиграл «Сегодня в городе горячий будет вечерок». Рузвельт снял сомбреро и принялся им размахивать. Под флагом штата Огайо сенатор Ханна плюхнулся в свое кресло и прикрыл глаза.
В четверг все было решено. Блэз разговаривал с Дауэсом, который оказался милым и умным человеком — редкая для придворного комбинация.
— Не секрет, что сначала президент не хотел Рузвельта. Теперь он думает, что это даже к лучшему.
Сверху, из ложи прессы, зал конвента вдруг расцветился яркими красками — делегаты размахивали или украсили себя красными, белыми и синими цветами. Канзасская делегация, украшенная желтыми подсолнечниками, устроила шествие в поддержку Рузвельта. Затем Лодж ударом председательского молотка призвал конвент к порядку и предоставил слово сенатору от Огайо Форейкеру, который с помпезностью и рвением земляка выдвинул Уильяма Маккинли кандидатом в президенты на второй срок. Началась демонстрация. Оркестр заиграл «Сплотимся вокруг знамени» в память о Гражданской войне, в честь республиканской партии и майора Маккинли. Затем в наступившей тишине Лодж снова вышел на трибуну и в зале прозвучал его хорошо поставленный голос:
— В поддержку кандидатуры президента Маккинли слово предоставляется губернатору штата Нью-Йорк…
При этих словах конвент словно обезумел. Даже Блэз не мог унять возбуждения. Тот, кто все это срежиссировал, был мастером своего дела. Оркестр снова ударил «Сегодня в городе горячий будет вечерок», ставший чем-то вроде гимна испано-американской войны. Размахивая сомбреро, тучный близорукий коротышка побежал по проходу из-под знамени штата Нью-Йорк к ведущим на сцену ступенькам. Снова вспыхнула оглушительная овация, Рузвельт выглядел все крупнее и крупнее, словно приветствия раздували его, как воздушный шар. Сверкнули крупные зубы (боль, видимо, удалось как-то унять), шляпа парила над головой как победный лавровый венок.
Растроганный Лодж взял Рузвельта за руку и подвел к трибуне. Зазвучал пронзительный рузвельтовский фальцет. Он не сказал ничего запоминающегося; запоминающимся был он сам, как… Блэз не мог придумать, с чем его можно сравнить. Если разложить его на части, он являл собой абсурднейшее зрелище, какое только доводилось видеть Блэзу, но в целом, представленный в эту минуту всей стране, он казался воплощением неподкупной честности, человеком, движимым самыми чистыми помыслами, одним словом, существом феноменальным. Поддержав выдвижение Маккинли, он сам себя короновал. Наконец он оказался центром внимания всей республики, и он никогда больше не расстанется с этой ролью, подумал Блэз, вдруг ощутив причудливую неумолимость шагов Истории. К счастью, речь была короткой. История не любит, когда ее поступь подвергается излишне подробному рассмотрению.
Началось голосование по штатам. Но раздалось бесчисленное множество выкриков в пользу единодушного голосования за Маккинли, и Лодж во всеобщем хаосе неуправляемого парламентаризма поступил именно так, и тут, опережая события, Айова выдвинула Рузвельта в вице-президенты. Последовала еще большая неразбериха. Наконец Лодж объявил, что губернатор Рузвельт — единодушный выбор конвента на пост вице-президента, получивший все голоса, кроме одного. В припадке скромности губернатор отказался голосовать за самого себя. В этот славный момент в зале появилось набивное чучело слона, украшенного яркими цветами. История совершила очередной шаг.
Когда Блэз подошел к отелю «Уолтон», из подъезда в сопровождении журналистов появился сенатор Платт. Добренький босс выглядел на редкость добродушным, щеки его уже не были пепельно-серыми, как в конце недели, к ним вернулся нормальный цвет, но двигался он скованно, медленно, словно боялся упасть.
— Вы довольны выдвижением кандидатуры губернатора Рузвельта?
— О, да. Да, — выдавил он.
— Но, сенатор, разве вы были не за Вудраффа?
— Мы все как один — за республиканскую партию, — тихо сказал Платт. — И за полную тарелку к обеду.
— Полную…?
— Тарелку к обеду, — повторил кто-то из репортеров.
По всей видимости, подумал Блэз, это будет лозунг избирательной кампании, прославляющий новое процветание, наступившее благодаря политике экспансии президента Маккинли и, конечно, высокому таможенному тарифу.
