— Говорят, — сказал он, разрывая мясо руками и пододвигая куски к Вителлию, — будто император вместе со своими возлюбленными и евнухами устраивает во дворце умопомрачительные пиры. Таких роскошных пиршеств не бывало будто бы со времен Калигулы, которому каждый кусочек подавался завернутым в листочек из чистого золота.
— Что ж, — возразил Вителлий, — император, который любит жизнь, намного лучше того, который ее боится. Императоров, не умевших жить, у нас было уже предостаточно.
Язык у Вителлия ворочался все с большим трудом. В углу харчевни, пощелкивая трещоткой, танцевала какая-то темноволосая девушка. Гости то и дело бросали ей под ноги монетки. Вынув из пояса золотую монету, Вителлий швырнул ее точно в том направлении, откуда доносился звук трещотки.
— Танцуй, женщина, танцуй! — крикнул со смехом гладиатор.
— Это совсем юная девушка — лет семнадцати, самое большее, — шепнул своему господину Корнелий Понтик.
— Так что ж, — возразил Вителлий, — разве из-за этого она перестает быть женщиной?
Хозяин, наблюдавший из-за стойки, подошел и негромко, чтобы никто посторонний не мог его услышать, проговорил:
— Если захочешь, она будет твоей. Она не дешева, но зато занимается этим далеко не с каждым здесь!
— Ха, — фыркнул Вителлий, — что значит «далеко не с каждым здесь»? — Он хлопнул писца по плечу. — Мы знаем другие адреса, где можно найти совсем других женщин. Верно, Корнелий?
Корнелий Понтик болезненно воспринимал пьяную болтовню своего господина, опасаясь, что гладиатор выйдет из роли, которую с таким успехом удавалось играть последние полгода.
— Нам пора уходить, господин! — тихо проговорил он, подвигая хозяину золотую монету.
Вителлий, пошатываясь, поднялся на ноги.
— Да, мой друг, мы уходим, но не домой. Carpe diem! Сейчас мы отправимся в «Ауреум». Красивейшие женщины — это как раз то, что нам сегодня нужно.
Расставшись с двумя сотнями сестерциев, Вителлий и Корнелий Понтик получили доступ в аристократический дом наслаждений. С мраморной лестницы навстречу им плыл волнующий аромат благовоний. Темнокожая рабыня усадила их на шелковые подушки, разбросанные по всему атриуму.
— Мой господин выпил чуть больше, чем следовало бы, — извинился писец, который, держа Вителлия за руку, следил за каждым его движением.
Смуглая хозяйка заведения, понимающе улыбнувшись, осведомилась о пожеланиях гостей. Ее интересовало, какой тип женщин они предпочитают, какие ароматы сильнее всего их возбуждают, какого цвета должны быть подобраны ковры и какие им нравятся вина.
— Все красное! — не раздумывая, ответил Вителлий. — Красные ковры, красное вино и аромат красных роз!
Зато с описанием женщины, которую ему хотелось бы иметь, вышла заминка. Казалось даже, что гладиатор внезапно протрезвел.
— Когда-то, — начал он, запинаясь, — я знал девушку…
— Как она выглядела? — спросила хозяйка. — Полагаю, мы сумеем выполнить любое твое пожелание.
— Она не была римлянкой, ее родители были иудеями. У нее были черные, как смоль, волосы и темные глаза, вокруг которых, когда она смеялась, появлялись крохотные лучики. Маленькая, изящная. Ее грудь была похожа на две чаши из матового стекла, а ее талию я, наверное, мог бы обхватить пальцами…
— Ты получишь то, о чем мечтаешь, — сказала смуглая хозяйка. Взяв гладиатора за руку, она провела его в покои, где все было выдержано в красных тонах, и усадила на мягкие подушки ложа. — Надеюсь, ты останешься доволен.
— Не сомневаюсь, — ответил Вителлий, прислушиваясь к удаляющимся шагам.
Он слышал и потрескивание фитиля масляной лампы, и шорох гладкой ткани подушек. Рабыня принесла вино.
— Налей мне, — попросил Вителлий и взял наполненный кубок. Рабыня вышла.
— Ave… приветствую тебя! — услышал он нежный женский голос. Как женщина вошла в комнату, Вителлий не заметил.
— Ave, — ответил гладиатор. — Подойди ближе.
— Надеюсь, ты не разочарован, — произнес голос незнакомки, присевшей рядом с гладиатором.
— Нет, конечно, — ответил Вителлий. — С какой стати?
— Ну, я ведь уже далеко не юная девушка…
— А я разве юноша? Я гладиатор Вителлий, и каждому в Риме известно, что мне уже почти пятьдесят лет.
Ответа не было. Вителлий осторожно прикоснулся к женщине, робко коснулся ее маленькой груди, обнял тонкую талию, нежно погладил густые волосы и благоговейно произнес:
— Как ты прекрасна!
Женщина, не препятствуя ему, молчала.
Чтобы нарушить молчание, Вителлий спросил:
— Ты не римлянка?
— Нет, — ответила красавица, — мои родители были иудеями. Тит привез меня в Рим вместе с другими пленниками.
— И как тебе понравилась столица мира?
— Для меня это не чужой город. Я провела здесь свое детство при императоре Клавдии.
— Тебя увезли отсюда? — спросил Вителлий.
Его незрячие глаза смотрели мимо красавицы, уже успевшей обратить на это внимание. Осторожно протянув руку, она взяла стоявшую на столике масляную лампу и несколько раз провела ею перед лицом гладиатора. Никакой реакции не последовало.
— Да, — ответила она, чувствуя, как невидимая рука все сильнее сжимает ее сердце, — это было во время великого исхода евреев из Рима.
Рука Вителлия дрожала, когда его пальцы погладили ее шею, дотронулись до подбородка, коснулись уголков рта. Затем они нежно скользнули по ее щекам, и тут же Вителлий испуганно отдернул руку. По лицу незнакомки текли горячие слезы.
— Как зовут тебя? — вслушиваясь в темноту, с запинкой проговорил гладиатор.
Ответа пришлось ждать долго. Вителлий беспокойно поворачивал голову из стороны в сторону. Сначала он услышал всхлипывания, а потом нежный голос, произнесший сквозь слезы:
— Ребекка.
— Ребекка!
От волнения Вителлий судорожно хватал руками пустоту.
— Да, — услышал он. — Это я.
Тысяча глашатаев в позолоченных доспехах и увенчанных пучками алых перьев шлемах под звук литавр вышли на арену огромного цирка. В императорской ложе появился одетый в пурпурную тогу и увенчанный лавровым венком Тит. Он поднял ладонь в приветственном жесте.
Пятьдесят тысяч зрителей как один человек выкрикнули:
— Слава тебе, Тит Флавий Сабин! Слава тебе, император!
В то же мгновение на самом верхнем ярусе загремели фанфары, возвещая об открытии стодневных игр в новом амфитеатре Флавиев. Глашатаи словно живой изгородью окружили арену. Заскрипели тяжелые железные ворота, из которых должны были маршем выйти гладиаторы и через которые выпускали диких зверей.
Разумеется, сейчас на арену выходили далеко не все участники игр, ведь пять тысяч гладиаторов заполнили бы ее до отказа. Приветствовать зрителей гладиаторы выходили четверками: четыре самнита, четыре фракийца, четыре ретиария, четыре кулачных бойца… Чтобы дать зрителям почувствовать вкус предстоящих схваток с дикими зверями, рабы провели по арене привязанных к длинным шестам тигров. Цепочкой прошли слоны, хобот каждого из которых был привязан к хвосту идущего впереди. Перед императорской ложей они неуклюже опустились на колени, причем одно из дрессированных животных под аплодисменты зрителей вывело хоботом на песке «Ave Caesar». Гиппопотамов пришлось погонять остриями копий и бичами. Апатично прошествовал носорог со вдетым в нижнюю челюсть железным кольцом. Диким буйволам связанные попарно ноги позволяли идти только мелкими шажками. Медведи в намордниках танцевали на задних лапах. Квестор, распорядитель игр, приветствовал публику, стоя на колеснице, в которую были впряжены две прирученные пантеры. И вдобавок ко всему этому на арене появлялись полуголые негры, светловолосые рабыни в одних лишь набедренных повязках, одетые в доспехи карлики, приговоренные к смерти убийцы, поджигатели и христиане — весь расходный материал для жестокого зрелища.
На четвертом ярусе, не замеченные орущей публикой, заняли места восемьдесят копейщиков. По команде с арены они метнули свои копья поверх голов зрителей так, что те, воткнувшись в песок, образовали правильную окружность. Случайно или нет, но одно копье, отклонившись в сторону, пронзило стоявшего на арене карлика. Зрители со смехом затопали ногами.
«Ave Caesar, morituri te salutant!» — выкрикивали бойцы в сторону императорской ложи. Тит, окруженный красивыми молодыми людьми и богато разодетыми придворными, благосклонно протягивал вперед руку приветственным жестом.
Сорокалетний император был любим народом. Строительство амфитеатра и расположенных по соседству с ним терм дало работу многим безработным мастеровым. Император отменил смертную казнь для римских граждан, и народ, исстрадавшийся при бестолковом правлении сменявших друг друга после Нерона властителей, облегченно вздохнул. То, что император устраивал для своих приверженцев травли зверей и бои гладиаторов, только способствовало росту его популярности.
