Медвежья, волчья, кабанья охоты производились с предосторожностями, увеличенными во сто раз. Несмотря на это, случалось, что звери прорывали цепь и уходили в вольные леса, где за ними охотились крестьяне.
Дамы, принимавшие участие в охоте, должны были одеваться по-мужски, в мундиры, напоминавшие егерские, в замшевые лосины и ботфорты со шпорами. Только безобразно толстым кавалерственным дамам разрешалось поверх лосин надевать короткие юбочки на манер шотландских стрелков.
Императрица, довольно полная, была страстной охотницей. Юбочкой она не пользовалась, находя свою фигуру достаточно привлекательной.
При ярко выраженных молодеческих наклонностях императрицы, пожилые придворные дамы обязаны были от нее не отставать. Туго затянутые в узкие мундиры, в лосины, готовые лопнуть от первого же шага, задыхаясь от ожирения и одышки, с трудом передвигая несгибающиеся ревматические ноги, они, стеная и охая, отправлялись на отведенные им номера.
На таких дамских номерах обычно собирались целые личные штабы охотниц: молодцы, заряжавшие ружья, молодцы, стрелявшие, девки с подбодряющими спиртами, солями и уксусами. Эта личная оборона охотницы размещалась кружком, в центре которого помещалась сама охотящаяся персона.
Накануне охоты по крупному зверю большинство охотниц скоропостижно занемогало. Те, которым это не удавалось, заблаговременно служили молебны и составляли завещания.
Во время травли зверей лихие «амазонки» сидели на корточках, под укрытием своего штаба, и твердили молитвы. Почти все они, без исключения, страдали медвежьей болезнью.
Княгиня Шаховская до того перепугалась подбежавшего к ее номеру любимого медилянского пса гетмана, приняв его за леопарда, что приказала стрелять по нему без сожаления.
Кавалерственную даму Бутурлину ее штаб покинул на произвол судьбы, приметив бегущего медведя. С соседнего номера видели, как покинутая охотница уткнулась лицом в лужу и долгое время пребывала в неподвижности. Подбежавший медведь, обнюхав ее, с отвращении убежал прочь, прямо под ружья группы мужчин-охотников. Кавалерственная дама, при помощи какой-то хитрой уловки, себя спасла, но медведя погубила. Веселый гетман, узнав об этом, собственноручно навесил на пышные формы Бутурлиной медаль «за неустрашимость и отвагу».
Волков уже несколько дней безвыездно проживал в Измайлове, занятый множеством хлопот по зрелищному ведомству.
Как-то утром, когда Татьяна Михайловна собиралась в театр на репетицию, у домика Троепольских остановилась незнакомая карета. Из нее выпорхнула разряженная незнакомая дама и громко постучала кольцом калитки.
— Грипочка, милая, — забеспокоилась Татьяна Михайловна, — коли к нам, проведи в гостиную. Я еще не кончила одеваться.
Александр Николаевич вышел в гостиную, куда Грипочка вводила уже Олсуфьеву через другую дверь.
— Имею удовольствие видеть Александра Николаевича Троепольского? — просто спросила Елена Павловна.
— Да, это я. К вашим услугам, сударыня…
— Я так спешила, опасалась вас не застать. А уважаемая Татьяна Михайловна?
— Жена через минуту выйдет.
— Извините за беззастенчивое вторжение и разрешите познакомиться. Моя фамилия — Олсуфьева, Елена Павловна. Я по поручению общего нашего друга Федора Григорьевича Волкова.
Троепольский поклонился и пожал протянутую ему руку.
— Очень рады. Прошу покорнейше садиться.
— Я таким вас себе и представляла, — сказала Олсуфьева, усаживаясь в кресло. — Мы ведь с Федором Григорьевичем много и часто говорим о вас с супругой. Не имевши еще удовольствия видеть ни вас, ни Татьяны Михайловны, я уже составила о вас самое приятное мнение.
— Вы очень добры, сударыня.
— И милую Грипочку я узнала сразу. Какая очаровательная девочка!
— А вот и жена. Таня, будьте знакомы. Сия обаятельная особа — Елена Павловна Олсуфьева, близкий друг Федора Григорьевича.
Сохраняя на лице приветливую улыбку, Олсуфьева приподнялась и сделала несколько шагов навстречу Троепольской.
— Право, дорогая Татьяна Михайловна, я узнала бы вас при первой встрече, — так часто знакомилась я с вами со слов мосье Волкова. Именно такою я вас себе и представляла.
Татьяна Михайловна была несколько бледна. Наружно спокойно она протянула руку Олсуфьевой:
— Прошу вас садиться. Я, пожалуй, также узнала бы вас без рекомендаций. Я очень просила Федора Григорьевича о знакомстве с вами.
— Вот наше обоюдное желание и выполнено. Правда, без участия Федора Григорьевича, но по его поручению. Я имею комиссию забрать вас с супругом в свою карету и доставить в село Измайлово. Это совсем близко. Мы мило проведем день в дружеской компании и по первому вашему слову эта же карета доставит вас обратно. Так мне было наказано Федором Григорьевичем, и я не приму никаких отговорок. Там сегодня дневное увеселение.
— К сожалению, выходит не совсем удачно, дорогая Елена Павловна, — сказала Троепольская. — Муж безотложно занят днем по службе и не может отлучиться.
— Но вы ведь свободны, милая Татьяна Михайловна?
— Я хотя и свободна, но почитаю едва ли удобным ехать одной без мужа.
— Но к вечеру Александр Николаевич освободится, не правда ли?
— К вечеру — да, — ответил Троепольский.
— Тогда мы пришлем эту же карету за вами к назначенному часу, и она мигом соединит разлученные сердца.
— Как, Александр? — спросила Троепольская.
— Прекрасно. Ты поезжай с Еленой Павловной, а я буду позднее.
Так и было решено. Александр Николаевич отправился в театр, а Татьяна Михайловна пошла одеваться. Олсуфьева осталась с Грипочкой.
— Ну, подойдите же ко мне поближе, дитя мое.
— Извольте, сударыня. Только мне все говорят «ты». И дядя Саша, и дядя Федя, и все.
— Значит, можно и мне? Для меня это будет особенно приятно. А меня все называют Еленой Павловной. Когда поближе подружимся, ты будешь звать меня тетей Леной.
— К вам это не идет, — поморщилась девочка. — Вы совсем, совсем не похожи на тетю. Тети обыкновенно бывают старые и некрасивые.
— А дяди? — засмеялась Олсуфьева.
— Дяди могут быть всякие, старые и молодые. Вот дядя Федя и не старый, а все же — дядя.
— Это ты про Федора Григорьевича?
— Конечно. Он очень добрый, хороший. Мы все любим дядю Федю. В особенности я. А вы?
— Ну, разумеется, и я.
— Когда я вырасту большая, он возьмет меня замуж. Он каждый день обещает. А вам?
— Увы, прелесть моя, мне не обещает.
— Это хорошо. А будет обещать — не верьте. Когда многим обещают, не берут ни одну.
— Откуда ты все это знаешь, маленький философ?
— Так все говорят. И Александр Петрович тоже.
— Мало ли что люди болтают!
— Это правда, мужчины ужасные болтушки. Прямо как бабы. Один дядя Федя не болтушка. Сидит иной раз целый день молча и ни на что не обращает внимания. По-моему, он трагедию придумывает. Александр Петрович придумывает трагедии в карете, а дядя Федя — у нас. И вы, пожалуйста, не думайте, будто я ему мешаю. Ни-ни! Только иной раз вплету ему в волосы красную ленточку, а он не заметит. Так целый день и ходит с ленточкой, как девочка. Ведь невесте позволительны такие шалости, не правда ли?
— Конечно, невесте позволительно все, прелесть моя. Да еще такой счастливой невесте. Можно мне поцеловать тебя? Мне, неудавшейся невесте.
Грипочка сама несколько раз поцеловала в губы Елену Павловну.
— Но только обещай, — прибавила та, — что все, о чем мы говорим, ты не станешь никому пересказывать.
— Хорошо, — обещала девочка.
— Ну, вот наш тайный союз молчания и заключен, — сказала Олсуфьева. — Теперь ты обязательно должна бывать у меня, и как можно чаще. Тогда мы уж наболтаемся всласть. Ведь ты обещаешь бывать у меня?
— Если сестрица позволит.
— Мы ее упросим.
— У вас куклы есть?
— Есть, есть. Все найдется.
— Александр Петрович подарил мне дорогую французскую куклу, но боже мой, в каком ужасном виде! Представьте, она путешествовала с ним в карете, но в его кармане и вверх тормашками. Ужасно! Она у меня пролежала в госпитале целых две недели и еле отдышалась.
Вошла одетая по-дорожному Татьяна Михайловна.
— Прошу прощения за мешкотность, дорогая Елена Павловна. Я вас заставила порядочно-таки поскучать.
— Помилуйте, Татьяна Михайловна, да я целый день согласна беседовать с милой Грипочкой, и, право, мне это не наскучит.
— Грипочка охотница болтать, и не всегда кстати, — недовольно сказала Троепольская.
— Извините, она рассуждает как маленький мудрец, и каждое ее слово — золото. Смотри же, прелесть моя, сдержи свое слово, — прибавила Олсуфьева, целуя Грипочку.
— Каких она слов успела уже надавать? — слегка встревожилась Татьяна Михайловна.