«Что грех!» — подумал и он.
День проходил за днем в сладком очаровании. Ежедневно капитан Эхе или Влас приезжали к князю с вотчины и говорили о положении дела. Наконец медлить более стало нельзя.
— Еду, — сказал раз Михаил рано утром.
Людмила побледнела и пошатнулась. Князь успел подхватить ее.
— Перед походом я, рыбка, еще заеду к тебе, — ласково прибавил он.
Она сладко улыбнулась ему.
— Худое предчувствие сжало мое сердце, — грустно прошептала она, — мне не удержать тебя, только… не забудь ночей этих.
— Что ты! — воскликнул князь.
Людмила вышла проводить его. Он взял коня в повод, обнял Людмилу и тихо пошел с нею просекой. Впереди ехали Влас и Эхе.
— Неделю спустя заеду, — говорил Михаил.
Людмила медленно шла и не поднимала от земли глаз, полных слез.
— Слушай! — вдруг сказала она. — Если у нас с тобою дитя будет, ты не покинешь его?
Князь вспыхнул.
— Разве я нехристь!
— Клянись!
— Всем святым клянуся и Иисусом Христом, и Святою Троицей! Пусть не держит меня земля, если я говорю облыжно. Не покину младенца своего! — твердо произнес князь.
— Помни! — сказала Людмила.
Князь Михаил вернулся в Москву, и в тот же день его зашел в покой боярина Терехова и обратился к последнему:
— Что же, Петр Васильевич, сын мои вернулся с вотчины. Пока что до похода и справим свадьбу, как говорили? А?
Терехов твердо кивнул головою.
— Хоть завтра, князь! Наши бабы, смотри как уже хлопочут. Только поговорили мы, а у них в терему девки уже и песни поют подблюдные.
— Ин так! На неделе и окрутим. Дела теперь такие, что пиры не у места. Мы потихоньку и сделаем. С дочкой-то ты говорил?
— А что говорить с ней? — удивился Терехов.
— Может, не люб ей Михайло?
Боярин даже покраснел при таком предположении.
— Не люб? Да смеет ли она даже такое слово сказать, если ее отец обет дал? Да будь твой сын горбат или умом скорбен, и тогда она выйти за него должна!
— Ну, ну, распалился! — улыбнулся князь. — Так на неделе?
— У баб спросим и день назначим.
В тот же вечер князь позвал вернувшегося сына и объявил ему свое решение.
— Ольга — девка добрая, — сказал он, — с ней тебе мирно и покойно будет. Да и нам утеха. Кроме того, идешь ты на войну. В животе и смерти Бог волен, а мне, старику, на душе легче, что я обет свой выполнил. Так-то! Пока что подыщи тысячника да дружков, а про остальное я сам подумаю!
Бледный, смущенный, растерянный вышел Михаил от отца. Мысль сопротивляться его воле не приходила ему в голову и в то же время казалось ужасным жить с немилою, а ту, которую любил он, как душу, держать, как тайную полюбовницу. На дворе с ним встретился Эхе. Лицо капитана сияло счастьем; он широко улыбался, дружески кивнул молодому князю и спросил у него:
— Что ты такой печальный?
— А чего ты такой радостный?
— Я? О, я теперь очень счастлив, как король! — и Эхе громко засмеялся. — Я люблю Каролину, и Каролина любит меня. Мы обвенчаемся с ней.
Михаил с завистью посмотрел на него.
— Правда, счастливый! А я и не знал! Пойду, сейчас поздравлю ее!
Он быстро перешел двор и вошел в домик Штрассе. Добрый лекарь-цирюльник встретил его как родного сына
— О мой дорогой! О мой любезный!…— заговорил он с волнением. — Я думал, ты забыл своего друга и учителя, а ты и пришел. Садись здесь, рассказывай про себя.
Михаила растрогала эта доброта.
— Я был занят, а вот сейчас узнал, что мой Эхе женится и пришел поздравить Каролину.
— О, да, да! они давно любят друг друга. Я сейчас! Каролина! — закричал Штрасе.
— Иду! чего тебе? — послышался ее голос.
— У нас князь… тебя поздравить хочет. Иди!
— Иду! — и Каролина вбежала в горницу, смеясь и краснея. — Кто тебе наговорил про меня? — спросила она Михаила. — Вероятно, Эдуард?
— А вот и нет! Сам хозяин!
— Ах он болтун! Я покажу ему!
— Ты скажи мне лучше, — сказал Михаил, — ты счастлива?
Каролина серьезно посмотрела на него и кивнула головою, а потом села на лавку и, всматриваясь в лицо князя, сказала:
— А ты нет? Я никогда не видела тебя таким печальным, как теперь.
Ее нежный голос проник в самое сердце Михаила.
— Горе на мою голову! — глухо ответил он.
— Что? Что с тобою? Скажи нам! — встрепенулся Эдуард. — А мы думали, ты счастлив. Твоя невеста приехала.
— В этом и горе мое! Не невеста она, а разлучница! Вам все скажу как на духу.
И он рассказал про свою подневольную женитьбу, про свою тайную любовь, про свои терзания и муки.
У Каролины выступили на глазах слезы, Эдуард тяжко вздыхал и качал головою. Михаил окончил свой рассказ и закрыл лицо руками.
— Бедные вы, — тихо сказала Каролина, — мне Людмилу, как сестру, жаль!
Михаил схватил ее руку.
— Каролина, сестра моя названая, я уеду, посмотри за ней, чтобы ей худа какого не было! Я скажу тебе, где она живет, и ей пред расставанием про тебя сообщу.
— Хорошо, — просто ответила Каролина.
Эдуард глубоко вздохнул.
— Да, — задумчиво сказал он, — трудно… нельзя отцу напротив делать. Нигде этого нет!
— Знаю! — воскликнул князь. — Но вот ни ты, ни Каролина не пошли бы к алтарю клясться ложно?
— У нас нет этого. У нас спросят, мил или нет, и тогда венчают. Без благословения отца никто не пойдет, но и отец не дает слова за дочь или сына.
— Ну, ну, — сердито сказал Эдуард Каролине, — что ты понимаешь! И у нас, и везде так делают. Крикнут: «Иди!» — и идет, как бычок на веревке. Да! В сердце не смотрят!
Михаил вдруг вспыхнул.
— А я, — воскликнул он, — я клянусь пред вами, — и он поднял кверху руку, — если будут у меня дети, вовек не поневолю их идти против сердца. Дочь холопа полюбит — отпущу ее, сын — тяглую — поженю их… не дам испытать такой муки!
Долго сидели они втроем и говорили. Каролина собрала ужин. Давно так задушевно не проводил времени Михаил, и, когда вышел от Штрассе, его душа была покойнее.
Темное небо было все усеяно звездами. Летняя ночь жгла горячим дыханием. В саду щелкал соловей.
Михаил остановился у ограды и замер в сладком мечтании. Пред ним словно встали старая мельница среди густого леса, горницы и Людмила. Воспоминания пережитых ночей наполнили его сердце.
Вдруг до него донеслись рыдания. Он вздрогнул и поднял голову.
Да, это не обман слуха. Из теремного оконца неслись рыдания, глухие, беспомощные. Михаил поднял кверху руки. Ведь это плачет Ольга, его невеста!… Значит, и он ей не мил! Что же это с ними делают?…
Рыдания становились все глуше и глуше. Наверху хлопнуло окно, и все смолкло. Смолк и соловей, вероятно, испуганный выражением человеческой скорби.
Михаил опустил голову и тихо побрел к себе.
Это действительно рыдала Ольга. Михаил угадал. Она рыдала, прощаясь навеки со своей девичьей волей, со своими мечтами и первой, чистой любовью, которой забилось ее сердце.
Боярин Терехов готовился опочить и пил шестой стакан сбитня, приготовлясь к вечерней молитве, как вдруг к нему таинственным видом вошла Маремьяниха.
— Чего тебе, старая? — спросил он.
Маремьяниха вплотную приблизилась к нему и зашептал
— Смотри, шума не делай! Я к тебе с добрым словом пришла. Ведь беда у нас.
— А что? — встрепенулся боярин. — Говори! Какая такая беда?
— Слышь, не шуми, — зашамкала Маремьяниха. — Ведь князь-то нашей Ольге не люб. Вот!
Боярин тряхнул бородою.
— Э, стерпится — слюбится. Что она знает!
— Глупый ты, — заговорила опять Маремьяниха, — я все дознала. Хотела боярыне сказать, да что толку-то в этом!… Сомлела бы она только! Я к тебе…
— Тьфу ты, старая, да скажешь ли ты толком! — рассердился боярин.
— Не шуми, говорю! — Маремьяниха совсем понизила голос и прошептала: — Наша-то Ольга Алешку любит. Вот… верно… Алешку Безродного.
— Врешь, баба! — заорал боярин, вскакивая, но тотчас опустился на лавку, тяжело переводя дух, причем его лицо покраснело как кумач, и он торопливо расстегнул ворот рубахи.
Маремьяниха укоризненно покачала головою.
— Ишь, что вымолвил! В жизнь я неправды не говорила, а он такое!… Нет, не вру. В бреду Олюшка про то говорила. А ты не пужайся. Я ведь с добром к тебе… Ты вот что…
— Ну?
— Напредки отпиши, чтобы Алешке сюда не ворочаться, а там окрутим Олюшку с князем, так у нее и дурь вон. Девичья дурь-то.
Боярин тяжело перевел дух и кивнул головою.
— А промеж нею и Алешкой ничего не было?
— Ни, ни! — уверенно сказала Маремьяниха.
Боярин оправился.
— Ан быть по-твоему, — сказал он.
— Так и сделай! — Маремьяниха поклонилась боярину и вышла.
Терехову было не до молитвы. И досада на дочь, и робкое сожаление наполнили его душу. На Алешу гнева не было. Вспомнил боярин, как сам тайком виделся со своею женою, и понял его сердце.
«Все же старухи послушаюсь, — подумал он, — завтра от пишу, чтобы со своим ополчением Алексей шел прямо на Смоленск вперерез нашим. На дороге и сойдется. Так и отпишу. А с Ольгой…»
