Слушатели были глубоко тронуты, но продолжали колебаться. За речью Камилла последовало долгое, тревожное молчание.
Как раз в этот момент на дальний конец Форума пришел отряд солдат, вернувшихся с дежурства. Те, кому полагалось по графику сменить этот отряд, припозднились, и раздосадованный командир приказал своим подчиненным сделать привал.
– Нет смысла идти куда-то еще, – сказал он. – Почему бы нам не расположиться здесь.
Акустика Форума была такова, что его слова громко и отчетливо долетели до слушателей Камилла, почти так, словно донеслись с небес. Люди в недоумении переглянулись. Послышались нервный смех и крики изумления.
– Это знамение! – выкрикнул кто-то. – Знамение, посланное богами! Невидимый голос, в начале всей этой истории, был услышан Марком Цедицием, а теперь он обращается к нам: «Почему бы нам не расположиться здесь!»
– Расположиться здесь! – принялись нараспев скандировать люди. – Расположиться здесь! Расположиться здесь!
А потом грянул взрыв аплодисментов, смеха и радостных слез. Только Камилл, который видел дальнюю сторону Форума и точно знал, откуда донесся голос, был искренне опечален. При всем его красноречии и рвении чашу весов склонила какая-то случайная ремарка неизвестного солдата.
На почетном месте, сохраняя самообладание, несмотря на рев толпы, стояли весталки. Вирго максима напряженно выпрямилась, позволив себе едва заметную улыбку. Фослия, более чем когда-либо пребывавшая под впечатлением от Камилла, с восхищением смотрела на диктатора. Ее рука нашарила руку Пинарии и крепко сжала ее.
– Ох, Пинария! – прошептала она. – Нам так много пришлось пережить, причем тебе – больше, чем кому-либо. И все равно, все снова наладится. Веста никогда не переставала держать нас под наблюдением, и теперь ее слуга, Камилл, снова вернет все на стезю блага.
Пинария промолчала. Потеря ребенка и расставание с Пеннатом погрузили ее в глубокую печаль. Возобновление повседневных обязанностей весталки не принесло ей никакого облегчения. Размышления о священном огне Весты лишь преисполняли ее еще большими сомнениями. Другие весталки уверяли, что за все время пребывания вне Рима этот огонь не только ни разу не погас, но даже не колебался. Горел ровно, словно ничего не случилось. Но как такое могло быть, когда Пинария неоднократно нарушала обет целомудрия? Ее ужасные прегрешения должны были погасить пламя!
Так или иначе, приходилось признать невероятное: кощунственный грех не повлек за собой никаких последствий. Получалось, что либо богине нет до этого дела, либо она простила грешницу, или, страшно подумать, ее самой просто не существует. Если совершен грех, Пинария должна умереть. Если же никакого греха в содеянном ею не было, тогда почему она разлучена с ребенком?
Фослия сжала ее руку и сочувственно улыбнулась: бедная Пинария так много выстрадала в осаде, неудивительно, что она плачет!
Когда Пинария склонила голову и схватилась за грудь, Фослия подумала, что у ее сестры-весталки болит сердце. Откуда ей было знать о скрытом под одеянием юной жрицы древнем талисмане?
Граждане Рима проголосовали за то, чтобы разрушить Вейи и использовать полученные строительные материалы для восстановления своего города. В память о знамении на том месте, где Марк Цедиций сподобился услышать божественное предупреждение, возвели храм, посвященный новому божеству, названному Айус Локутис, или Вещающий глас. Кроме того, Камилл установил ежегодную церемонию в честь священных гусей, которые спасли римлян на Капитолии. Торжественное шествие должен был возглавлять священный гусь Юноны, которого несли на покрытых расшитой тканью носилках: следом проносили насаженную на кол собаку.
Город был отстроен заново наспех, а потому зачастую хаотично. Соседи нарушали границы участков, не говоря уж о том, что многие при новом строительстве посягали на общественные территории, застраивая бывшие улицы и площади. В результате появилось множество узеньких, еле протиснешься, проулков и тупиков. Возникшие в то время споры из-за границ участков затянулись на поколения, так же как и жалобы на канализационные трубы, которые первоначально проходили под общественными улицами, а теперь оказались прямо под частными домами. На протяжении грядущих столетий гости отмечали, что Рим больше напоминает беспорядочное становище бродяг, а не должным образом спланированный город, как у греков.
Сын Пинарии и Пенната, в жилах которого, хоть этого и не знали, текла патрицианская кровь Пинариев и Потициев, был принят в почти равную по древности семью Фабиев, с соблюдением всех должных церемоний. Дорсон назвал мальчика Кезоном и воспитал с такой любовью, как если бы он был его родным сыном. По правде сказать, юный Кезон пользовался даже большим благоволением, чем родные дети его приемного отца, ибо одним своим видом напоминал Дорсону о лучших днях его юности. За всю его жизнь никакое другое время по полноте и насыщенности впечатлениями не могло сравниться с теми месяцами осады на вершине Капитолия, когда все казалось возможным и каждый новый день выживания был даром богов.
Пеннат всю жизнь прожил верным рабом Гая Фабия Дорсона. Его сообразительность и благоразумие на протяжении многих лет не раз выручали господина из многих затруднительных положений, причем нередко Дорсон даже и не подозревал об этом. Особенно заботливо Пеннат относился к Кезону. Никаких толков эта привязанность не вызывала: друзья семьи особую любовь Пенната к его юному подопечному приписывали тому факту, что он нашел и спас Кезона. Приятно было смотреть, как они гуляли по Палатину: Пеннат души не чаял в мальчике, а Кезон смотрел на раба с полным доверием.
Пинария оставалась весталкой всю свою жизнь, и хотя ее терзали сомнения, она держала их в тайне и ни с кем ими не делилась. А вот дар Пенната весталка не стала хранить в тайне: по прошествии некоторого времени, когда прежняя вирго максима умерла и ее место заняла Фослия, она отскребла свинец и стала носить сверкающий золотом амулет открыто. Если другие весталки интересовались им, Пинария говорила, что он очень древний, не вдаваясь в подробности его происхождения.
Фослию особенно заинтриговали защитные свойства Фасцина. Как и вирго максима, она ввела в практику участие Фасцина в триумфальных шествиях. Распорядилась изготавливать копию амулета, которую незаметно для посторонних прикрепляли под колесницей одержавшего победу генерала. Амулет должен был отвращать зло, которое мог причинить злой глаз. Помещение под колесницу этого талисмана, именуемого «фасинум», стало традиционной обязанностью весталок. Подобные амулеты, сделанные из самых разных металлов, быстро вошли в обиход. Со временем почти каждая беременная женщина в Риме стала носить собственный фасинум, чтобы оградить себя и своего ребенка от злых чар. У некоторых были крылышки, но у большинства нет.
Пинария привязалась к Дорсону во время их заточения на Капитолии, но впоследствии старалась держаться от него на почтительном расстоянии, чтобы их дружба не вызвала подозрений. Тем не менее на публичных церемониях их пути часто пересекались. Порой Пинария мельком видела и Пенната, но всегда отводила глаза и никогда с ним не заговаривала.
Подобные общественные мероприятия давали Пинарии возможность видеть сына на разных этапах его взросления. Когда Кезон достиг совершеннолетия и праздновал свой шестнадцатый день рождения, облачившись в мужскую тогу, никто, включая самого Кезона, не усмотрел ничего странного в том, что на этот праздник пригласили Пинарию. Все знали, что весталка была свидетельницей знаменитой прогулки его отца за баррикаду и что его отец питал к ней особое уважение.
Однако юный Кезон был слегка удивлен, когда Пинария попросила его пройти с ней вдвоем в сад, а еще больше, когда она преподнесла ему подарок. То была золотая цепочка с амулетом, который все называли «фасинум».
Кезон улыбнулся. С непослушными, соломенного цвета волосами и голубыми глазами, он по-прежнему казался Пинарии ребенком.
– Но я не дитя. И уж конечно, не беременная женщина! Я мужчина! Во всяком случае, с сегодняшнего дня.
– И все равно я хочу, чтобы ты взял его. Верю, что первобытная сила, более древняя, чем сила богов, сопровождала твоего отца и защитила во время его знаменитой прогулки. Она живет в этом самом амулете.
– Ты хочешь сказать, что этот амулет был на шее моего отца, когда он шел через лагерь галлов?
– Нет, но тем не менее он был близко от него. Очень близко! Это не обычный фасинум из тех, что можно купить на рынке за несколько монет, а самый первый из всех подобных талисманов, первоначальный. Это истинный Фасцин, которого в Риме чтили прежде всех нынешних богов, даже прежде Юпитера и Геркулеса.
Кезон растерялся, ибо слышать такие слова из уст весталки было по меньшей мере странно, как, впрочем, и получить в подарок от девственной жрицы изображение фаллоса. Однако он послушно надел цепочку через голову и, внимательно рассмотрев амулет со стершимися от времени краями, сказал:
