Рыцарь смешал в ведре мякину, толченый ячмень и бобы и отнес все это во двор Клементине. Паскаль и Флер наблюдали, как животное ест. Вернувшись в конюшню, Матиас нашел парусину, которой накрывают повозку, и расстелил ее под Энгелем. Потом он перерезал веревку, и застывшее тело опустилось на ткань, не испачкав ничего вокруг. Тангейзер завернул труп, вынес его на улицу и выбросил чуть дальше, за кучей мусора. Когда он возвращался с парусиной под мышкой, девочки ничего не спросили. Несмотря на мякину, которую иоаннит добавил в ведро, чтобы кобыла ела как можно дольше, ломовая лошадь быстро разделалась с ячменем и бобами. Матиас отвел ее к кристаллам соли, которые она стала лизать. Сестры продолжили с любопытством наблюдать за ней, показывая друг другу на забавные ужимки животного.
Тангейзера тронули их улыбки, эти неожиданные проявления чувств. Ему не хотелось вспоминать ужасы, которые девочкам пришлось увидеть и ответственность за которые лежала на нем. Не следовало позволять Паскаль убивать актеров. Госпитальер удивлялся, почему эта очевидная мысль вовремя не пришла ему в голову. Похоже, он совсем перестал соображать. Теперь рыцарь попытался использовать логику и составить план действий, но любой план предполагал некий результат, желаемый и достижимый, – а сформулировать, чего он хочет, мужчина не мог. Ясно было лишь одно: все, что он делал с момента прибытия в Париж, было неправильным, все его решения оказались ошибочными. У иоаннита возникло ощущение, что он стоит на краю вселенной и ему некуда идти, кроме как за этот край.
Тангейзер сел на скамью и обхватил голову руками с видом человека, пришедшего к концу пути, который он считал бесконечным. Ему пришлось сесть, иначе он бы просто рухнул на колени, придавленный неизмеримой тяжестью своего отчаяния. Ему уже приходилось оплакивать тех, кого он любил. Многих. Это чувство было более сильным, чем скорбь, отчаяние или чувство вины. В перегонном кубе его души бурлили другие, еще более горькие элементы. А дистиллят отравлял его. Матиас сжал голову, словно хотел выдавить из нее этот яд, как сок из граната. Волосы его были покрыты липкой коркой, которая таяла под его пальцами, по шее потекла струйка жидкости. Он содрогнулся от отвращения. Кровавый человек в кровавом городе этого кровавого мира. Госпитальер задрожал, как в лихорадке. Он ждал, когда пройдет этот приступ – если вообще пройдет.
Сестры подошли к скамье и сели рядом: Паскаль слева, Флер справа. Тангейзер не смотрел на них. Девочки осиротели и были выброшены из привычной жизни. Им пришлось видеть и слышать то, что должны видеть и слышать только проклятые Богом. Они сидели молча, сложив руки на коленях. А потом заплакали – одновременно. Обе плакали тихо, с достоинством, словно не хотели беспокоить Матиаса, – им просто нужно было быть рядом с ним.
Рыцарь жаждал одиночества. Забота о сестрах не входила в его планы. Их тихие слезы жгли его сердце. Он хотел, чтобы душа Карлы заполнила его разум и сердце, хотел увидеть ее лицо, услышать ее голос – в отличие от него она знала бы, как утешить девочек. В этом он не сомневался. Горе бурлило внутри, опускаясь в пустоту его души, словно задремавший зверь, который в любую минуту может проснуться, и Тангейзеру стало страшно. Больше всего он боялся, что эта бойня на его совести. Хуже того – что на его совести убийство Карлы и их ребенка.
Ему хотелось рассказать все девочкам, исповедаться перед ними, но госпитальер сдерживал себя. Если он поддастся слабости, значит, он действительно слаб. Это подорвет веру сестер, в которой они так нуждались. Очень хрупкую, но единственную их опору.
В конце концов Матиас заставил себя говорить – неважно, о чем:
– В пустыне…
Произнеся эти два слова, он снова умолк. Но почувствовав, что девочки подняли головы и смотрят на него, он начал опять:
– В пустыне, к юго-западу от Атласских гор, есть безлюдная местность, которую местные племена называют «мур-н-акуш», или Земля Бога. Я путешествовал по ней с племенем, которое пребывает в вечном движении – люди рождаются и сосут материнскую грудь на ходу, умирают и уходят в землю тоже на ходу… На ходу живут, любят и пишут песни. Так было и так будет на протяжении многих поколений, которым нет числа. Они совершают нескончаемые варианты удивительных путешествий по тем же древним, но невидимым маршрутам, и, завершив одну огромную дугу по поверхности земли, тут же поворачивают назад и начинают следующую.
Грязными руками Матиас начертил в воздухе фигуру, напоминающую восьмерку.
– На своем языке они называют себя «свободными и гордыми людьми», – добавил он.
Сестры смотрели и слушали, смахнув слезы со щек.
– Они всегда существовали как племя или клан и всегда будут так существовать, совершая один и тот же путь, начало которого теряется в глубине веков, а место назначения недостижимо, – продолжил иоаннит. – Каждую ночь они разбивают новый лагерь под новым узором из звезд, а каждое утро выбирают новое направление. Маршруты, которыми они следуют, могут быть очень древними, но пустыня находится в вечном движении и постоянно меняется, и нога местного жителя не ступает дважды на одну и ту же дорогу. В каком-то смысле эти скитальцы всегда дома, потому что не покидают места, где родились. Но, с другой стороны, они всегда пребывают в месте, где еще никто не был.
Сестры задумались над услышанным, и каждая на несколько секунд погрузилась в свои мысли.
– Они были добры к вам, эти свободные и гордые люди? – спросила Флер.
– Очень добры, – ответил Тангейзер. – Без них я бы не выжил.
– А вы нашли Бога в Земле Бога?
– Я всегда нахожу Бога в дикой природе. Как все настоящие мужчины. И девушки.
– Я бы хотела побывать в пустыне, – вздохнула старшая Малан.
– Мы и так в дикой пустыне, – возразила Паскаль. – И Бога тут нет. Только дьявол.
– Значит, будем плясать под музыку дьявола, – сказал Матиас.
– Я бы плясала с вами, если вы разрешите.
Рыцарь почесал подмышку.
– Зачем вы нам рассказали о пустыне? – спросила Флер.
Тангейзер чувствовал на себе внимательные взгляды слушательниц, но не ответил – он не знал ответа на этот вопрос.
– Наверное, вы считаете, что мы должны все время двигаться, как кочевники? – предположила старшая из сестер.
– Нужно найти безопасное место, – согласился иоаннит.
– Разве здесь опасно? – удивилась Паскаль. – Клементине нравится.
– Рано или поздно милиция или стражники толкнут эту калитку, – Матиас кивком указал на улицу. – Обнаружив, что она заперта, они захотят узнать, кто прячется внутри. Не получив ответа, они выбьют калитку, чтобы проверить.
– Они вас послушают, – сказала Паскаль.
– Я не могу здесь оставаться. Мой сын на том берегу реки, в Вилле. Он серьезно ранен, а я не знаю ни кто это сделал, ни почему.
– Тогда идем к нему, – предложила Флер.
– Белые повязки у вас на рукавах обманут лишь тех, кто сам хочет обманываться. На улицах нет девушек-католичек. Если вы не дома, значит, вы не те, за кого себя выдаете.
– Вчера мы были просто девушками, которые носят воду, – сказала Паскаль. – Почему сегодня мы стали такими важными персонами?
– С тех пор мы подружились, – ответил Тангейзер. – Вот почему.
– Я имею в виду, для милиции?
– Для них вы не важны.
– Тогда почему они хотят нас убить?
– У них грандиозный план очищения мира, согласно которому вы должны умереть.
– Но они даже не знают о нашем существовании.
– Подобные загадки ставили в тупик более искусных философов, чем мы. Наша задача – выжить и, если хватит сил, начать жизнь заново.
– Вы сказали «безопасное место». Это значит, такое место, где нас можно оставить, так? – продолжила расспрашивать его Паскаль. – Несмотря на то, что мы друзья?
Госпитальер встал, подошел к бочке с водой, набрал ведро, нагнулся и вылил теплую воду себе на голову. Потом он соскреб засохшую кровь с волос, потер лицо и вылил на себя еще одно ведро воды. Ему хотелось принять ванну. Наконец он выпрямился.
– Вы правда хотите нас оставить? – спросила Флер.
– Городом больше не правит ни король со своими слугами, ни церковь, ни закон, религиозный или светский, ни даже милиция, стража или другие банды, которые точат свои ножи, – объяснил Матиас. – Городом правит безумие. Кровавая лихорадка во всех ее проявлениях: замешенная на крови, пропитавшая кровь, вызывавшая жажду крови.
Он посмотрел на Паскаль:
– Разве мы с тобой не заразились этим безумием?
Девушка не отвела взгляда.
– Тем больше причин не бросать нас, – заявила она.
Тангейзер тяжело вздохнул. С мальчиками ему было гораздо проще.
– Если даже у властей есть воля положить конец безумию, в чем я сомневаюсь, сделать этого они не могут, – стал он объяснять своим спутницам. – Убийцы не остановятся, пока у них не закончатся силы – или жертвы. С каждым часом эпидемия будет охватывать все больше людей. Многие – большинство населения города – не поддадутся безумию, но ничего не скажут и тем более не сделают. Они будут шептаться за запертыми дверьми, боясь открыть их таким, как вы, или любому незнакомцу. Они не выйдут за границы той роли, которая им предназначена. Но меньшинства, охваченного безумием, хватит для того, чтобы утолить дьявольскую жажду. Беда в том, что в городе таких размеров на это может потребоваться несколько дней.
