— Ты здесь живёшь? — восхищённо спросил князь.
— Это моя девичья светёлка, — улыбнулась ворожея.
— Тогда приглашай, хозяйка, — склонил голову в учтивом поклоне воин.
— Как же, приглашай, — рассмеялась Ефанда, — погляди-ка на нас, в болотной грязи да паутине, пыли и трухе лесной, куда ж такими-то в светёлку?
— Ой, прости, ты права хозяюшка, вначале Купалу уважить надобно, — смутился Рарог.
— То-то, — с нарочитой строгостью погрозила пальчиком девица, — сюда!
Они подошли к берегу в том месте, где к воде обозначилась едва заметная тропка. Князь на миг задумался: может, для начала проплыть туда-сюда в одежде, пускай прополощется, а уж затем раздеться…
— Э, нет, — будто услышав его мысли, покачала головой девица, — это озеро не простое, в нём в одежде нельзя, тем паче грязной, водяника обидишь!
С этими словами Ефанда стала разоблачаться. Вначале расстегнула и положила на корягу свой узкий пояс с ножом. Рарог следом одним привычным движением стянул с себя рубаху. Горячая волна, снова как тогда в овраге, ударила изнутри, во рту мигом пересохло, сердце заколотилось.
Ефанда присела на корягу и стала такими же плавными движениями расстёгивать ремешки своих расшитых козьих черевичек, изогнув стан так изящно, что князь не мог оторвать от него восхищённых очей.
Рарог стянул свои сапоги, не чувствуя и не ощущая собственного тела. Сердце буйствовало в висках, в голове шумело, всё вокруг померкло и исчезло — кроме Неё.
Она встала с коряги, легко развязала шнурок на груди своего одеяния из тонкой, но прочной кожи, пригодной для хождения по густой лесной чащобе.
Он, путаясь, развязал узел на портах, сердце заколотилось так, что казалось, его биение слышит весь лес, теперь уж точно он ничего не видел, кроме Неё. Вот, ухватив нижние края одежды, она потянула её вверх, медленно обнажая стройные девичьи ноги. Он, наверное, почти лишился чувств, потому что стал недвижим, как каменное изваяние.
Она оглянулась и, смущённо улыбнувшись, изящной ящеркой скользнула за куст, который теперь разделял их, и уже там сняла нижнюю рубаху.
Он каким-то чудом, даже не глядя в сторону разделяющего их куста, продолжал видеть её движения, колени, бёдра, девичье лоно, тонкий стан и небольшую девичью грудь. Вот она вся перед ним, будто освещённая собственным телом в наступающих сумерках, кажется, что-то говорит и смеётся, но он не слышит. Мягко и плавно, будто течёт мимо, ступает босыми ступнями по траве. Он зрит её теперь сзади, даже слышит её слова, обращенные к воде, но ничего не понимает, находясь на меже бессознательного.
Она, чувствуя его горячий взгляд, медленно входит в воду, которая холодными ладонями ласкает её ноги. Вот вода уже выше колен, гладит привычные к долгой ходьбе бёдра, вот холодные струи коснулись лона, и она замирает на мгновение, чтобы привыкнуть, потом идёт дальше, купаясь не столько в воде, сколько в нежнейшем взгляде любимого.
Он оживает наконец и, сбросив порты, идёт следом, не чуя под собой ни земли, ни холодной воды. Вот белое, как бы светящееся тело Ефанды погрузилось в воду, и он тут же окунается в тихую упругую плоть лесного озера и плывёт за ней. Но догнать её не так-то просто. Он старается, напрягает силы, а она будто и не замечает этого. Кажется, что девица вовсе не плывёт, а забавляется, играет с водными потоками, которые послушно несут дивное тело туда, куда ей нужно. Меж тем из-за тучки появляется полная луна, посеребрив всё вокруг таинственным волшебным светом. Ефанда, как русалка, тихо смеётся серебряным призывным смехом, резвясь в чёрно-золотой воде. Она уже совсем рядом, нужно только протянуть руку… И тут она исчезает, мелькнув напоследок гибким телом, как большая белая рыбина под луной: исчезла голова со светлыми волосами, плечи, выгнутая дугой спина, мокрые упругие ягодицы и, наконец, озорно сверкнувшие в лунном свете пятки. Он закружился на месте, ища очами, где же она вынырнет, но её всё не было. Он взволновался не на шутку и собрался уже нырнуть следом, когда услышал сзади шумный всплеск и выдох.
Она радостно рассмеялась тому, что заставила его поволноваться, и быстро поплыла прямо по лунной дорожке к берегу.
Он снова испугался, что вот так, по лунной дорожке, она уплывёт и снова исчезнет, как серебристое призрачное видение. Он заработал руками и ногами со всей силой, на какую только был способен, мощно разгоняя воду, и догнал лунную богиню, когда она уже выходила на мелководье. Не помня себя, подхватил лёгкое светящееся тело и, замирая от счастья, понес к берегу.
Она прильнула к нему и, казалось, не дышала, слушая только гулкий стук его сердца.
Не останавливаясь около лежащей на берегу одежды, он понёс её к избушке.
— Пригнись, не то голову расшибёшь, — шёпотом предостерегла она.
Он послушно склонился, но всё равно ударился о притолоку, но ничего даже не почувствовал, потому что ощущал только бесконечную нежность, струящуюся от одного к другому.
Дверь следом медленно затворилась, и в избушке воцарилась темень. Он осторожно выпрямился, но не спешил отпускать с рук любимую.
— У меня здесь есть огниво, сухой мох и берёзовая кора, если ты меня отпустишь, я разожгу огонь, — тихо прошептала она ему на ухо.
Он не хотел её отпускать, он и так был счастлив сверх всякой меры, но потом захотел увидеть её и бережно, как нечто невероятно хрупкое, опустил на дощатый пол.
Она задвигалась в полной темноте, что-то беря, передвигая, стуча кресалом и, наконец, подув на едва заметный огонёк, разожгла огонь в очаге, а потом зажгла от него толстую восковую свечу. В избушке пахло травами, будто на душистом сеновале.
Он снова, как завороженный, глядел на её стан, освещаемый красным пламенем быстро разгоравшегося очага, потом, подойдя, обнял её сзади, целуя волосы и шею.
Она замерла, потом повернулась, и он увидел в её очах пляшущие зелёные звёзды. Рарог опустился на колени перед зеленоглазой богиней, привлёк к себе и покрыл поцелуями вначале стройные ноги, от тонких лодыжек до бёдер и нервно подрагивающего живота, потом обратно, снова и снова. Она стояла, вначале тихо повторяя, что ей нельзя, что она потеряет дар… Но возражения её потихоньку таяли от его горячих уст, а потом, благостно застонав, она стала в ответ обжигать своими устами сильное тело мужа и воина. Они сплелись в объятиях и со сладостными стонами опрокинулись на деревянный настил, устланный шкурами и выбеленным льняным полотном.
Они потеряли счёт времени, не заботясь даже, в яви они пребывают или уже в нави, поскольку почти не ощущали тел, а наслаждались волшебной неистовой силой чувств, величайшей из сил всемогущего Рода. Когда они вернулись в действительность, он взволнованно снова повторил ей:
— Веришь, милая, со мной случилось чудо, оно живёт во мне, и я могу сотворить всё, я это разумею и чувствую!
— Это чудо живёт в нас, милый, — шепотом поправила девица, поднимая сияющие мягким зелёным огнём очи. — Когда люди любят друг друга, тогда явь становится послушной, и они могут менять её. Если бы не любовь, то я не смогла бы спасти тебя, не узрела вовремя опасность, не появился бы охотник Шмель, и много чего другого не случилось бы.
— Откуда тебе всё это ведомо, ты же так молода ещё? — удивился Рарог.
— Я с пяти лет слушаю и учусь, учусь и слушаю. Бабушка была сильной ведуньей, травознавству, заговорам, костоправству и много-много чему меня учила: слушать и понимать лес, птиц, зверей, небо и землю, а понимать их можно только тогда, когда любишь. — В это время за крохотными оконцами избушки запели птахи, возвещая о скором появлении Ярилы-Солнца.
— Ты можешь рассказать, о чём они говорят? — спросил Рарог, нежно гладя волосы и руки любимой.
— Могу, вот сейчас звери и птицы, ветер и ещё многие голоса говорят, что нас никто не ищет. А ещё… — Ефанда на миг замерла, — я чувствую защиту брата, он где-то недалеко, и он знает, что ты со мной и что мы в безопасности, — всё так же шепотом ответила девушка. Она взглянула на любимого так, что Рарог ощутил: он снова тонет в лазоревой глубине, как в водовороте, всё глубже и глубже. Руки его сами собой обвили гибкий девичий стан, уста вновь коснулись любимого чела, ланит, шеи и приникли к устам любимой, как к светлому роднику в жаркий день… Её тело вздрогнуло, изогнулось и устремилось к нему, очи закрылись, и она снова потонула в его поцелуях и ласках…
Она возвращалась к яви медленно, тело ещё было недвижно. Появилось только ощущение света, тепла и ещё чего-то невыразимо нежного, что разливалось по всему её существу. Она почувствовала, как осторожно прикоснулись к её устам его нежные уста. В маленькие оконца уже пробивался дневной свет.
— Мне пора, — не то спрашивая, не то убеждая себя оторваться от любимой, молвил князь.
— Да, любый, уже пора… Постой! — вдруг воскликнула она и села на настиле. — Я по-прежнему слышу и понимаю голоса леса, сейчас даже яснее, чем раньше! Выходит, что став женщиной, я не потеряла свой дар! — засмеялась она радостно. — И сейчас вспомнила, бабушка мне говорила однажды, что дар остаётся, только когда на двоих одна душа, но это бывает очень редко.
