настоящий змеевник, — усмехнулся Карпилин.
— Вот и наведи в нем порядок. А я тебе помогу. — Гонория нежно прильнула к его плечу.
— Подска́жешь, в кого направить копье?
— Аха-ха-ха. Подскажу, если хочешь, но не копье, а ко́пья. Как только мы обручимся, у нас появится много врагов. Какое счастье, что у них нет армии, как у твоего отца.
Насмешливая хохотунья порхнула с ложа и хлопнула в ладоши. На зов прибежали рабыни, чтобы её одеть. Вместе с туникой для госпожи они принесли одежду Карпилиону.
— Что это за тряпки? — поморщился он, увидев узорчатый край, весь в золоте и рубинах.
— Не тряпки, а наряд моего жениха, — поправила его Гонория. — Роскошь, подобную этой, не носит в Равенне даже высшая знать. Одевайся и жди, когда тебя позовут. Сегодня Валентиниан не отвертится от разговора про обручение. Мое терпение лопнуло. Берегись, император! Ха-ха-ха…
* * *
Покинув спальню, Карпилион отправился в перестиль, где всегда было много вина. Перед ним приветственно расступались слуги. Они смотрели на него как на любовника хозяйки, не первого в этих стенах.
«О, превосходная мирная жизнь», — с иронией поздравил себя Карпилион. По крайней мере, понятно, почему здесь так много пьют.
Когда враги незаметны под масками добрых друзей — от страха смерти спасает только вино.
Спустя какое-то время он и сам был пьян. Сидел, прислонившись к каменному вазону, похожему лепестками на раскрывшуюся кувшинку, глотал вино, закрывая глаза при каждом глотке, и видел перед собой Ильдику. Но не ту, что оставил в Кийгороде, а ту девчонку, которую встретил когда-то давно, до того, как уехала с братом …
— Вот чем ты занимаешься? — услышал он голос отца и поднял голову.
Аэций вырвал у него из руки серебряный кубок, поставил к подножию вазона и помог подняться.
— Куда ты? — буркнул Карпилион.
Аэций заставил его повернуться к вазону, в который из белого львиного зева стекала вода, и с силой мокнул в него головой.
Карпилиону попало и в нос, и в глаза. Он отпрянул, утерся ладонью и, моргая отяжелевшими веками, с которых стекали крупные капли, уставился на отца.
— Как ты мог? За моей спиной! — сквозь зубы промолвил магистр.
— А у меня был выбор? — сплюнув, ответил Карпилион. — Когда напиваюсь, по крайней мере, не чувствую себя идиотом. Разве ты сам не видишь? Такому как я здесь не место. У меня в голове мутится от всей этой шелковой жизни.
— Поэтому приказал войскам напасть на Италию?
Карпилион нахмурился.
— Что?..
— Ты слышал. Не притворяйся, что ничего не знаешь.
— Но я… действительно ничего не знаю, — ответил Карпилион. — О чем ты говоришь? О каком нападении?
* * *
Спустя какое-то время отец и сын разговаривали в таблинуме магистра армии. Их тени чернели на стенах, как громадные пальцы одной руки.
— Сначала я думал, что это очередной самозванец, и не придал большого значения, — чеканил слова Аэций. — Но потом мне стало известно, что войско ведет твой давний друг Онегесий, и у него полно степняков, отлично вооруженных, готовых на все.
— Он мне не друг, — угрюмо ответил Карпилион. — Мы с ним давно не виделись. Не знаю, откуда он взялся.
— Однако на тайных переговорах его посланники требовали выдать аттилу. А когда получили отказ, захватили Медиолан и Тисинум. В Медиолане они разорили дома и разрушили храмы. Перебили всех, кто там находился. Конечно, свидетели этих событий могли и приврать, но даже если верна половина того, что они говорят… о такой жестокости я не слышал давно. Полусожженные трупы лежат на улице. Их терзают собаки. А выжившим нечего есть, потому что их выгнали в лес…
— И как я должен вмешаться? — воскликнул Карпилион. — Поехать туда? Но ты ведь меня не отпустишь.
Какое-то время Аэций смотрел себе под ноги, потом похлопал его по плечу.
— Поезжай. Другого выхода нет. Постарайся, чтобы тебя не узнали. Ну, там, шлем, накидка. И поменьше стой у всех на виду. Для связи я дам тебе голубей. Если что, они вернутся в Равенну. Надеюсь, и ты последуешь их примеру.
Голос отца звучал неуверенно.
— Так и будет. Даю тебе слово, — ответил Карпилион.
В покоях императора Валентиниана
Недолгое пребывание Гонории в золоченых овеянных благовониями покоях императора вызвало такую бурю негодования у последнего, что он накричал не только на слуг, но и на попавшегося под руку Ираклия.
— Кто тебя так раззадорил? — удивился евнух, привычный к истерикам своего повелителя.
— Сестра! — мучительно произнес Валентиниан, от злости кусая губы.
— И что она вытворила на этот раз?
— Заставила согласиться на обручение, — был ответ. — А когда я лишь заикнулся о переносе на более поздний срок — пригрозила, что откроет Аэцию правду, которую будто бы рассказала ей мать!
— Правда бывает разной, — спокойно заметил Ираклий. — А эта какого рода?
— Откуда я знаю. Она ведь ему собирается рассказать, а не мне.
— Тогда почему ты так испугался? Может, это какая-то глупость.
— Нееет. Я уверен, Гонория намекает на маски, — замотал головой Валентиниан. — Только представь, как поступит Аэций, если услышит, что я на него покушался!
— Ты знаешь, что надо сделать, чтобы он ничего не узнал, — отозвался евнух, продолжая вести себя, как ни в чем не бывало.
Валентиниан посмотрел на него, как на врага.
— В твоих советах ни капли здравого смысла. Аэций теперь не один. У него появился заступник, с которым должна обручиться Гонория.
— Вот с заступника и начни, — возразил Ираклий. — Подсунь Гонории зелье под видом средства для зачатия сыновей. А в зелье добавь отраву. Какой-нибудь сильный яд, от которого рвется желудок.
— Хоть бы они отравились оба!
— Погоди бушевать, мой возлюбленный император. Сначала Гонории надо исполнить свой долг. Раньше она не хотела замуж. А теперь, смотри-ка, какая прыть. То предлагает себя аттиле. То сыну Аэция. Так может и за сенатора Херкулануса выйдет, за которого прежде не соглашалась, и нарожает Империи сыновей?
Спокойный уверенный тон
