Здесь Шеель сделал паузу, как бы обдумывая, продолжать или нет, затем спросил.
— Ведь мы работаем над романом, не так ли?
Я кивнул.
— Ведем речь о буднях нелегальной работы? — продолжил допрос Шеель. — О том, на каком пустяке может проколоться самый опытный агент?
И этот тезис я подтвердил кивком. Признаюсь, немецкая добросовестность, с какой Шеель пытался помочь мне написать роман, обезоруживала.
— Поэтому здесь не может быть ничего личного, правильно?
Я был вынужден согласиться, но что-то во мне встрепенулось.
До перехвата дыхания.
Барон с той же простодушной непосредственностью признался.
— В отеле мы с Магди тоже не испытали проблем. Остальное допиши сам. Ну, что-нибудь в таком духе… «они без конца наслаждались друг другом». Нет, слишком напыщенно. Попробуй без литературных всхлипов, что-нибудь вроде «она была молчалива и покорна». Впрочем, суть в том, что Магди, покорившись и отмолчавшись, уложила меня на спину, уселась поверх и спросила — кто он?
«…кого ты имеешь в виду?
— Тот, второй. Кто он? Он как-то попросил передать ему зажигалку. Я бросила. Он поймал ее правой рукой, хотя постоянно изображал из себя левшу. Но это мелочь по сравнению с тем, что у него нет родинки на бедре. Вот этой. И шрамика. Помнишь мою кошку. Кот загнал ее на дерево, я умоляла тебя спасти Пусси. Ты начал взбираться, а я восхищалась тобой — какой ты смелый. А когда ты упал и у тебя пошла кровь, я дала слово, что когда вырасту обязательно поцелую тебя в этот шрамик. Он едва заметен, но он есть, а у него не было. Я ждала тебя, а приехал он. Кто он и кто ты?
— Ты не поверишь.
Она заплакала, потом добавила.
— Я постараюсь. Я постараюсь все забыть, но это ты?
— Да.
— А он?
— А он — это он. Первый. Ты была с ним?
— Нет, я была с тобой! Я ждала тебя и я была с тобой!!
После паузы она спросила.
— Что теперь будет? Ты лег со мной в постель, чтобы завербовать в шпионки? Ты женат? Там?..
— Нет. Уже нет.
— Что же будет, Еско?!
— Это тебе решать, Магди.
Она долго и по-прежнему тихо рыдала. Скорее всхлипывала. Она была плакса, но знала, что я не люблю сморщенных носиков, слез и прочей ерунды, которые могут помешать в космическом полете, поэтому горевала молча, разве что со всхлипами не могла справиться.
Наконец всхлипы прекратились, и я увидел перед собой немецкую женщину, беспощадную к врагам рейха. Его лицо заметно напряглось, взор заострился.
— Ты приехал сюда, чтобы гадить исподтишка? Как ты мог, Еско? Что ты задумал?
Губы у Магди перекосились, она закрыла лицо руками и рухнула на кровать».
— Остальное додумай сам. Кто из нас, в конце концов, литератор?! Почему я должен делать за тебя твою работу?!
— Нет уж! — возразил я и нарочно подвинул диктофон к барону поближе. — Договаривайте!! Я буду считать этот эпизод документальным только в том случае, если вы доведете рассказ до конца.
В этот момент в столику вернулся Анатолий Константинович. Как ни в чем ни бывало предложил тост за «тех, кто не с нами». Это следовало понимать «за тех, кто в море». Мы выпили, и барон отправил Закруткина за очередной порцией. Тот покорно удалился, без всяких шуточек-прибауточек. Может, интуитивно оценил важность момента?
«… я погладил Магди по волосам. Она не подняла голову. Она была умная девушка и понимала, что мы не можем вот так встать и разойтись. Помочь нам могло только согласие. Только такой исход позволил бы обойтись без крови, без психических сдвигов и страха, которые обещала нам эта непростая ситуация.
Я попытался вновь сблизиться с девушкой, но она гневно отпрянула. Тогда я сел на кровати, предложил ей сесть рядом.
Тоже отказ.
— То, о чем я хотел бы поговорить с тобой, можно высказать только шепотом, — признался я. — Поэтому сядь поближе.
Она робея присела.
Вот так мы и сидели, два обнаженных голубка. В самой сердцевине арийского дома, посреди войны, в какой-то занюханной берлинской гостинице, где всем заправляла искалеченная фрау Марта. Когда-то она участвовала в акциях Ротфронта, двое ее сыновей погибли на Восточном фронте, во время бомбежки ей оторвало ногу, поэтому я, применив теорию Трущева и советы этого подлого Мессинга, быстро смекнул, что она неодобрительно относится к режиму, следовательно, даже если услышит что-то подозрительное, не помчится в гестапо. Но береженого Бог бережет.
Магди поинтересовалась.
— Ты убьешь меня? Дашь яд или будешь душить?
— Нет, я расскажу тебе о мальчишке из хорошей семьи, помимо воли выброшенном из родной страны и нашедшем приют в русской пустыне. Отец не спрашивал моего согласия, сказал — «это приказ фатерлянда!». В России я тоже часто слышал — «это приказ родины!» Я успел побывать в Швейцарии, там собрался бежать, спрятаться и от красных, и от этих… но меня попросили спасти Нильса Бора. Знаешь такого?
Магди кивнула, затем подняла голову и резко выговорила.
— Не надо обращаться со мной как с ребенком. Я уже достаточно взрослая, чтобы самой разобраться что есть что.
— Вот и хорошо. Эти, на Потсдамплац, хотят заставить Бора призвать датчан сплотиться с гражданами рейха и всем как один встать на защиту арийского дома. Либо Бор подпишет воззвание и переедет в рейх, где его подключат к какой-нибудь военной программе, либо его жена, сыновья, семья брата Гаральда, но, главное, все его соотечественники по матери, вместо Швеции отправятся в Терезиенштадт. Ты слыхала о Терезиенштадте?
Магди кивнула.
Я профессионально уточнил.
— От кого?
— У нас в доме бывают большие шишки. Они не очень-то стесняются меня. Терезиенштадт — это где-то на севере Богемии. Туда свозят евреев со всей Европы.
Помолчав, она спросила.
— Теперь ты заставишь меня записывать все их разговоры и спать с ними, иначе меня ждет пуля?
— Нет, я не стану заставлять тебя подслушивать у дверей и соблазнять эсэсовских недоносков. Ты могла бы помочь мне в другом.
Она нахмурилась.
— Чем немецкая девушка может помочь отъявленным врагам рейха и обманщикам?
— Спасти Бора.
— Что для этого требуется?
— Отправиться со мной в Данию. На заводе в Вестербро кто-то сжег цех вспомогательного производства. Завод встал. Дорнбергер приказал мне отправляться в Данию и на месте принять меры для восстановления поставок насосов. Ты могла бы сопровождать меня в качестве невесты. Из Копенгагена тебе придется вернуться в Берлин и передать Первому мои документы. Всякие иные варианты связаны со срывом задания и гибелью Бора и его семьи. Сама останешься в Берлине.
— Я не хочу оставаться в Берлине без тебя.
— Значит, придется провести несколько часов в купе с Первым.
— Ты готов оставить меня на ночь в купе с этим большевиком? С этим представителем низшей расы?
— У нас нет выбора.
Она подозрительно глянула на меня.
— И ты так спокойно об этом говоришь?
— А как я должен говорить об этом?
— Эта поездка поможет Бору?
— Да.
— Хорошо. Я согласна. Если папа отпустит.
— Давай вместе попросим его. Но будет лучше, если это сделаешь ты. Будет полезно, если он позвонит в Копенгаген, мол, его дочь решила побывать в датской столице, вдали от бомбежек… Тут как раз случай представился, ее жениха направляют Данию в служебную командировку. Он хотел бы встретиться с Бором.
— Хорошо. Если хочешь знать, я их не одобряю.
— Что не одобряешь?
— Ну, все это. Особенно, когда берут в заложники детей. Мне жалко Бора, он такой великий. Ребята с физического факультета упрекают его в происхождении, но никто не отрицает, что голова у него золотая. Только учти, — Магди принципиально посмотрела на меня. — Мне очень хочется быть с тобой, но я никогда не буду навязываться.
— Это благородно, Магди. Это вызывает уважение, но сейчас главное дело».
Подошел Первый, принес виски. Я предложил выпить за госпожу баронессу Магдалену фон Шеель.
Выпили стоя.
«…тот же обеденный зал, та же унылая Геба, молочный мрамор, искренняя радость хозяина. Затем разговор по душам в лаборатории, где любезный хозяин показал мне нобелевские медали и продемонстрировал, как надежно спрятать их, чтобы они не достались оккупантам.
Медалей было три — собственная, Бора, а также двух других, доверивших ему свои награды лауреатов, пострадавших от смены режима в Германии — фон Лауэ и Франка.[65] Профессор на моих глазах растворил их в кислоте, затем не без удовольствия заверил.
— Самый надежный способ избежать конфискации.
Он приставил стул к стеллажу, забитому склянками с реактивами, влез на него и поставил пробирку на самую верхнюю полку.
