Они не заметили, как исчез Климов. Трубач любил делать людям приятное, поэтому побежал за Маринкой.
— А вы-то, товарищ командир, как живете? — спросил Лопатин, глядя на Вихрова.
— Заступил на второй эскадрон.
— А Ладыгин?
— Назначен помощником командира полка. А Ильвачев еще весной уехал учиться.
— Знаю. Маринка писала… Где она?
Вихров понял — задерживать товарища было бы жестоко. Однако, ответив ему, что Маринка находится в полковом лазарете, он все же спросил, нет ли у него папирос.
— Сколько угодно, — Лопатин нагнулся и открыл чемодан. Сверху лежал какой-то металлический предмет странной формы.
— Что это? — поинтересовался Вихров.
— Снайперский прибор.
— Прости, в первый раз вижу.
— Ну, прибор такой, для меткой стрельбы. Я снайпер.
— Ну?! Вот это здорово! Вот это удача! — говорил Вихров, весь просияв. — Ты знаешь, как командир полка будет доволен! А ты не охотник?
— Был в окружной команде.
— Следовательно, охотился?
— Конечно. Мы под Псковом сколько раз выезжали.
— На кабанов?
Лопатин засмеялся.
— Ну какие там кабаны. Волки… А кабанов бил, когда жил у дяди на Кубани… Ну, берите папиросы. Каких вам? Тут разные есть.
— Ого, какой ты богатый, — удивился Вихров. — Гляди, сколько папирос!
— А у вас что, с табаком плохо?
— У нас? — Вихров усмехнулся, — Одно время карманы курили.
— Как это? — не понял Лопатин.
— Карманы-то пропитались махоркой. Табаку не было. Вот мы их и курили. Ну, ладно, потом все расскажу. Бери чемодан. Провожу до лазарета. А потом пойдем вместе к командиру полка. Буду просить назначить, тебя моим помощником?
— А разве старше меня нет?
— Нет. Молодежь. Но хорошие ребята. Кстати, в эскадроне есть наш, донбассовский, Кондратенко… Он вчера уехал в Каттакурган. Ну, бери чемодан.
— Да, я все собираюсь спросить, как поживает мой старый товарищ? — спросил Лопатин.
— Харламов? А что ему сделается — солдату революции. Он старшина нашего эскадрона… Ну, ладно, идем!
Вихров расплатился с Гайбуллой, и они, разговаривая, пошли по дороге…
— Товарищ командир, у меня есть к вам частный, но очень серьезный вопрос. Разрешите? — спросил Лопатин.
— Конечно… Ну, говори, говори, — ободрил Вихров, еидя, что старый товарищ мнется, не решаясь спросить. «Как вырос человек! — думал он. — А выправка какая! Ну молодец!»
— Скажите мне, только прямо, как тут Маринка жила?
— А разве у тебя есть основания сомневаться в ней?
— Во-первых, сомнений у меня нет, — твердо сказал Лопатин, сдвинув светлые брови. — А во-вторых, сами понимаете, почти три года не виделись…
— Вот что я тебе скажу… Да, постой. Ты мне веришь?.. Ну вот. Маринка чудная, редкая девушка. Я за нее ручаюсь. Понятно? Верно, за ней пробовал приволочиться Белый.
— А, смазливый! Его у Врангеля взяли вместе с оркестром.
— Он утверждает, что сам перешел.
— Когда другого выхода не было. Ну и что же?
— Его основательно проучили. Да, хорошо проучили. В общем, он теперь за версту обходит Маринку. Неделю обвязанный ходил.
— Побили, значит? А кто?
— Право, не знаю… Так ты что же, всю дорогу с обозом ехал? — спросил Вихров.
— С обозом только один переход. А до самого Мершадэ с дивизионом Туркестанского полка. Малиновые бескозырки, серые кони. Командир у них хороший. Товарищ Куц.
— Куц? Знаю. Он в прошлом году командовал мусульманским отрядом в Западной Бухаре.
— Вот я с ними и доехал. Они проводили обоз через Байсунское ущелье, а потом свернули в горы. Говорили, какие-то базы ищут басмаческие.
— Митя, смотри, — сказал Вихров.
Навстречу им, широко раскинув руки, казалось, не бежала, а летела Маринка.
— Так ты приходи в штаб. Я буду ждать! — крикнул Вихров вслед заспешившему другу.
У мостика через арык он оглянулся.
Маринка и Лопатин, обнявшись, замерли посредине дороги.
Вихров грустно улыбнулся, вздохнул — ему вспомнилась Сашенька — и пошел к штабу полка…
Оказалось, что вместе с обозом прибыло пополнение из пяти человек. Еще в начале лета на полк, как и на другие части, расположенные в Восточной Бухаре, несмотря на усиленную хинизацию, обрушился страшный враг — тропическая малярия. В эскадронах осталось меньше половины здоровых людей. Почти все пулеметчики были больны, и поэтому приходилось часть рядовых бойцов спешно обучать пулеметному делу.
Командир полка Кудряшов был как раз занят вопросом организации пулеметных курсов, когда распаренный от жары дежурный писарь Терешко доложил ему о прибытии пополнения.
— Ну? — обрадовался Кудряшов. — Может быть, пулеметчики? Что ж вы толком не узнали? Позовите их сюда.
Первым вошел худощавый, молодой еще, сутулый человек. На нем был старый, явно не по росту синий пиджак и ярко-зеленые брюки, заправленные в высокие, с загнутыми кверху носками, сбитые сапоги. Пышные огненно-рыжые волосы торчали из-под крепко надвинутой на затылок фуражки какого-то бывшего ведомства. За ним, топоча сапогами, вошли еще четыре человека в полувоенной одежде. Все они молча выстроились шеренгой напротив командира полка.
— Откуда прибыли, товарищи? — спросил Кудряшов.
— Так что разрешите доложить, товарищ комполка, мобилизованные цирковые артисты с Ташкента — бойко доложил стоявший на левом фланге небольшой усатый человек, по виду бывалый солдат.
«Вот тебе и пулеметчики», — подумал Кудряшов. Он встал из-за стола и подошел к прибывшим.
— Вы кто по специальности? — спросил он левофлангового.
— Так что при ковре состоял.
— Как это — при ковре?
— Ну, когда выкатывают его на арену, так я там за главного был.
— Старый солдат?
— Так точно.
— Пулеметчик? — с тайной надеждой спросил Кудряшов.
— Никак нет, рядовой.
— А вы? — спросил Кудряшов следующего.
— Фокусник.
— Гм… Вот повезло… А вы кто же будете?
— Акробат.
— Вы?
— Жонглер.
Кудряшов остановился против обладателя рыжей шевелюры, который с унылым видом смотрел на него.
— А ведь мы с вами где-то встречались. Как ваша фамилия? — спросил Кудряшов.
— Фирсов.
— Фирсов… При штабе Конной служили?
— Нет. Я гражданский.
— Значит, ошибся. Ваша специальность?
— Чревовещатель и звукоподражатель.
— Чему же вы подражаете?
— По-собачьи лаю, петухом пою, курицей кудахчу… Жеребцом еще могу. Да мало ли чего…
— Скажите пожалуйста! — с притворным изумлением произнес Кудряшов. — Бывают же такие таланты. А пулемету подражать можете? — вежливо обратился он к Фирсову.
— Пулемету не выучился, — ответил Фирсов, тряхнув рыжим вихром.
— Та-ак, — протянул Кудряшов со скрытой усмешкой. — А ну, покажите, как это вы по-куриному?
Фирсов мгновенно преобразился, нахохлился и закудахтал, быстро взмахивая сложенными в локтях руками.
Кудряшов закатился оглушительным хохотом.
— Ух ты, черт! Ну и здорово это у вас получается! Прямо в курятник попал! Честное слово, — говорил он, вытирая платком проступившие слезы. — Да, конечно, цирк дело хорошее. Но здесь, товарищи, фронт, а не гастрольное представление. А? Правильно я говорю?
— Так точно, — сказал бывалый солдат.
— И дармоедов мне не надо, — продолжал Кудряшов. — Придется вам, друзья, идти на конюшню лошадей чистить. Старшийа научит.
В кабинет вошел Федин, который до этого стоял за дверью и слышал весь разговор.
— Тебе больше не нужны эти товарищи? — спросил он Кудряшова.
— Нет. Только я еще не распределил их по эскадронам.
— Может быть, после распределим? — предложил Федин, значительно посмотрев на командира полка.
— Хорошо, — согласился Кудряшов. — Идите, товарищи, побудьте пока у дежурного. Я распоряжусь.
— Михаил, я хочу поговорить с тобой серьезно, — сказал Федин, когда они остались одни.
Кудряшов настороженно посмотрел на него.
— Ну, ну, говори, Андрей Трофимович, — сказал он, присаживаясь.
— Зачем ты смеешься над людьми?
— Как это смеюсь?
— Ну вот, заставлял курой кудахтать.
— Так это же его специальность.
— Здесь это неуместно. Нехорошо! Ой, нехорошо, Михаил! Похоже на издевательство.
— Ну, Андрей Трофимович, помилуй! Какое же тут издевательство?
— Не спорь, Михаил. Ты виноват. Потом сам поймешь. А этих людей мы используем. Короче говоря, направим их в полковой клуб.
— А лошадей кто будет чистить?
— Они нужнее в клубе… Выслушай меня спокойно.
Федин взял стул и сел, как бы готовясь к долгому разговору.
— Ты знаешь, у нас не все благополучно с питанием. Второй год люди едят однообразную пищу. Овощей здесь нет почти никаких. Так? Вода часто горькая. Жарища. Малярия. Газеты получаем на второй, — третий месяц. Короче говоря, положение очень тяжелое.
