Георг Эберс - Серапис

– Как я могу явиться с Дадой к матери! – воскликнул Марк. – Каким образом...

– Она примет ее как дочь, будь уверен в этом, – прервал его Димитрий. – Только не проболтайся о случившемся раньше времени, иначе – все пропало! Взгляни: вон долговязый привратник запирает уже епископский дворец. Значит, сегодня никакой слух о нашем успехе не может еще распространиться по городу. До свидания, счастливец! Мне некогда.

С этими словами старший брат ушел. Марку очень хотелось расспросить его о многом, но он покорился необходимости и поспешил к своему наставнику и другу старцу Евсевию.

Пока Марк исполнял поручение брата, молоденькая певица нетерпеливо ожидала его прихода с Евсевием. Горго велела кормилице проводить Даду в ярко освещенную музыкальную залу, сказав, что она выйдет к ней, как только больному отцу станет немного легче. Радушная хозяйка не забыла распорядиться об угощении, но посетительница не дотронулась до вкусных блюд и дорогих лакомств. Ей пришло в голову, что Горго нарочно избегает ее, и Дадой овладело грустное чувство одиночества.

Желая как-то унять невольную тоску, девушка принялась рассматривать произведения искусства, украшавшие комнату, гладить руками обивку мебели и, наконец, увидела лютню, стоявшую у подножия статуи музы. Певица взяла несколько аккордов, которые разбудили в ней множество воспоминаний. Она села на диван в отдаленном уголке зала и глубоко задумалась. За последние дни девушка пережила так много нового, они принесли ей столько неожиданного счастья, что казались скорее каким-то блаженным сном. Перед Дадой разворачивалось блистательное будущее, и юное сердечко невольно замирало от опасения, что ее радужные мечты могут не осуществиться. Но молодая девушка, не познавшая еще тяжелых разочарований, через минуту снова начинала верить в свою счастливую судьбу.

Вспоминая горячую, беззаветную любовь Марка, Дада испытывала такое блаженство, что забывала при этом все на свете: и свою обиду на Горго, и беспокойство о родных, и страх перед своей будущей свекровью Марией. За этими размышлениями застала ее дочь хозяина дома. Горго действительно не могла отойти от больного, который только теперь узнал о смерти матери, бывшей добрым гением его семьи. Пока Порфирий находился в Серапеуме, от него скрывали печальную истину по настоянию врача Апулея. Теперь же один из друзей имел неосторожность сообщить ему и другое, еще более ужасное известие, взволновавшее весь город.

В Фессалониках, где находились сыновья Порфирия, было убито войсками императора более пятнадцати тысяч граждан. Это кровавое дело совершилось по приказу цезаря Феодосия, который велел заманить хитростью мирных жителей города на ипподром, чтобы перерезать их там самым предательским образом, мстя им за своего полководца, гота Ботериха, убитого чернью в Фессалониках. Зная страсть своих сыновей к конским бегам, Порфирий не сомневался, что они вместе с другими присутствовали на ипподроме и потому, наверное, разделили трагическую участь людей, павших от рук наемных убийц. Таким образом, судьба в один день отняла у несчастного и горячо любимую мать, и своих цветущих сыновей – опору приближающейся старости. Отец Горго был готов прибегнуть к спасительному яду, если бы не слабая надежда на то, что его дети, может быть, остались в живых. Но, тем не менее, он предавался порывам мрачного отчаяния, как будто для него погибло все на свете.

Горго уговаривала отца, стараясь поддержать в нем бодрость, напоминая ему о долге философа стоически переносить удары судьбы. Однако Порфирий не слушал ее, переходя от слез и жалоб к вспышкам яростного бешенства. Наконец больной захотел остаться один и отослал свою дочь к ее молоденькой гостье. Горго повиновалась, но сделала это против воли: несмотря на похвалы Димитрия достоинствам и скромности юной певицы, внучка Дамии, воспитанная в строгих правилах, по-прежнему чуждалась девушки неизвестного происхождения. Сблизиться с ней было для Горго так же трудно, как трудно богачу спуститься в мрачное жилище бедняка. Однако отец прав: хозяйке не следовало забывать обычаев гостеприимства. Дойдя до порога музыкальной залы, она вытерла слезы, не желая обнаруживать своего горя перед ничтожной девушкой, в которой было так мало порядочности. Судя по внешнему виду молодой певицы, Горго полагала, что Дада увлеклась ее двоюродным братом, как могла бы увлечься первым встречным, без всякого намека на серьезное чувство, без всякой примеси «стремления к высшим предметам», как выражались философы, занимавшиеся образованием дочери Порфирия. Горго сознавала свое нравственное превосходство над Дадой, но хотела великодушно скрыть это и ласково приветствовала гостью. Однако Дада, со своей стороны, отнеслась к ней довольно сухо.

– Мне очень приятно, – заметила Горго, – что случай привел тебя к нам.

– Я думаю, что обязана этим доброте твоего отца, а не простой случайности, – несколько резко возразила Дада.

– Да, мой отец очень добр, – отвечала молодая хозяйка, не обращая внимания на раздраженный тон певицы. – Кроме того, ему пришлось сегодня пережить тяжелое горе: ты, конечно, слышала уже, что он лишился матери? Моя покойная бабушка очень любила тебя, милая Дада!

– Оставим это! – сказала девушка.

– Ей было трудно понравиться, – продолжала Горго, – но к тебе она чувствовала большое расположение. Неужели ты сомневаешься в искренности моих слов? Если бы ты видела, как заботливо выбирала старушка присланные тебе подарки!

– Оставим это! – повторила Дада. – Она умерла, и я ей охотно прощаю, хотя она имела на меня дурные виды.

– Нехорошо с твоей стороны отзываться таким образом о покойной бабушке! – прервала Горго уже с нескрываемой досадой. – Ты платишь неблагодарностью за ее щедрость и доброту.

– Напротив, я никогда не забываю оказанных мне благодеяний, – с твердостью возразила племянница Карниса, отрицательно качая головой. – Я благодарна людям за малейшее одолжение, хотя мне довольно редко делали добро без всякой корыстной цели. Но уж если на то пошло, то я откровенно скажу, что твоя бабушка хотела использовать меня, как орудие мести против своей невестки и ее сына. Тебе, конечно, это было известно, иначе ты не сочла бы меня недостойной петь с тобой на празднике в храме Исиды. Ты, без сомнения, считала меня легкомысленной, испорченной девушкой, готовой из пустого тщеславия увлечь твоего двоюродного брата? Публичных певиц обычно все презирают, но в тебе я предполагала больше проницательности, потому что ты сумела оценить Агнию и приблизила ее к себе. Если ты не хочешь меня обидеть, то не говори о благодарности к покойной Дамии.

Горго невольно потупила глаза, но потом снова подняла их на Даду и сказала:

– Ты не знаешь, как много выстрадала эта несчастная! Вдова моего дяди Апеллеса нанесла ей столько смертельных обид, что она не могла забыть их. Если бабушка даже и имела в виду избрать тебя орудием своей мести, то все-таки она не хотела причинить этим тебе никакого зла. Кроме того, теперь ее желание исполнилось: ты встретила Марка, и вы оба полюбили друг друга, если не ошибаюсь.

– Если не ошибаешься? – с живостью перебила Дада. – Обмануться в наших взаимных чувствах было бы ужасно! Да, мы нашли друг друга и полюбили. Зачем бы я стала скрывать от тебя истину?

– А как отнеслась к этому вдова Мария?

– Право, не знаю, – робко ответила Дада.

– Однако вы не можете вступить в брак без согласия матери Марка, – серьезно заметила Горго. – Все состояние сына находится у нее в руках.

– И пусть она владеет им! – с жаром перебила девушка. – Чем скромнее будет наше жилище, тем лучше для меня. Я хочу только любви Марка и ничего более. Он желает мне истинного добра и ценит не одну мою внешность. Я с радостью последую за ним. А как относится ко мне Марк, это ты можешь видеть из того, что он намерен поместить меня до свадьбы у своего почтенного наставника Евсевия.

– Так, значит, ты принимаешь его веру? – спросила Горго.

– Конечно!

– Я рада за Марка. Вообще христианская религия очень хороша сама по себе, но жаль, что ее последователи искажают чистоту своего учения. Посмотри, как они теперь неистовствуют на городских улицах, стараясь уничтожить все прекрасное. Тебя воспитал пламенный почитатель муз, почтенный Карнис, и ты, вероятно, возмущена таким вандализмом единоверцев Марка?

– Я? – спросила Дада. – Безрассудных людей можно встретить повсюду. Мне очень жаль, что христиане отрицают все прекрасное, но я и Марк не обязаны разделять подобные взгляды.

– Хорошо, что ты можешь найти всему оправдание! – произнесла Горго с подавленным вздохом. – Счастливы те, кто имеет способность закрыть глаза на возмутительные вещи! Меня же приучили строго вдумываться в каждый вопрос, и это создало теперь преграду между мной и личным счастьем. Я не ропщу и готова доискиваться истины, не останавливаясь ни перед чем. Мой жених – христианин, так же как и твой, однако мне трудно решиться принять его веру. Я не способна без оглядки броситься в воду, где много водоворотов и омутов. Впрочем, здесь речь идет не обо мне. Допустим, что Марку очень хочется назвать тебя своей женой, но если его мать будет против вашего брака, то мой двоюродный брат станет несчастнейшим человеком. Я хорошо знаю христиан: без родительского благословения счастливое супружество для них немыслимо. Вся жизнь Марка будет отравлена, если ему придется устроить вашу свадьбу наперекор материнской воле.