Гиффорд кивнул. Он был бледен как полотно.
— Я уже говорил вам, сэр Фрэнсис, вы можете на меня положиться. Я исполню ваше приказание, и вы получите и шотландскую королеву, и Бабингтона, клянусь вам.
Однажды вечером в конце марта Елизавета вышла из дворца на Уайтхолле, чтобы поужинать с лордом Бэрли в его доме на Стрэнде. Дворцовый парк был забит придворными, а по берегам Темзы толпы лондонцев ждали появления королевы, которая должна была отправиться на своей барке верх по реке. Ничто было не в силах Воспрепятствовать её желанию показываться народу; Бэрли предостерегал, а Лестер умолял её поберечься, напоминая об угрозе покушения и о судьбе вождя нидерландских протестантов Вильгельма Оранского, убитого испанским агентом в собственном доме. Но королева упорно не желала прятаться. Лондонская чернь любила её, и она не желала превратиться для своих подданных в легенду или появляться перед ними, отгородившись баррикадой из вооружённых охранников, как будто она не владычица, а узница в собственном королевстве.
Елизавета шла по Уайтхоллскому парку под охраной восьми гвардейцев, шагавших впереди и позади неё, два факельщика освещали ей путь; сумерки уже наступили, и освещённая пламенем факелов королева была такой отличной мишенью, что Лестер следовал за ней, не снимая руки с рукояти шпаги. По обеим сторонам дорожки парка плотными рядами стояли придворные и слуги; они встречали проходящую королеву реверансами и поклонами, а она двигалась своей обычной величественной походкой, упорно не желая прибавить шагу. Выстрел из толпы мог покончить с нею в любой момент. С возрастом Лестер стал менее беспечен в том, что касалось собственной безопасности, но Елизавета, которая ненавидела болезни и больше всего боялась умереть в постели, обладала поистине королевским презрением к любой опасности; её мужество было укором для него и многих членов государственного совета, которые после раскрытия заговора Трокмортона ничего не ели, не дав предварительно попробовать специальному слуге, а спать ложились, выставив у дверей опочивален вооружённую охрану. В свете факелов Елизавета казалась обманчиво молодой, она по-прежнему сохраняла грацию движений и девическую осанку. На ней было белое атласное платье, корсаж и юбка которого, расшитые изумрудами и алмазами, ослепительно сверкали, голову обрамлял веерообразный стоячий воротник из накрахмаленных кружев, с плеч ниспадал длинный плащ из зелёного бархата, отороченный белым горностаем. Она улыбалась и махала людям рукой; однажды она, будто почувствовав беспокойство Лестера, оглянулась на него через плечо и улыбнулась. Он был рад, когда она благополучно дошла до сходен и герольды возле барки затрубили в фанфары.
Из толпы за королевой не менее пристально, чем Лестер, наблюдали двое мужчин. Один из них был высок и белокур, с кротким и приятным лицом; второй был бледен, с чёрной как смоль бородой и чёрными глазами фанатика, которые при виде Елизаветы засверкали ненавистью.
— Чего мы ждём, Бабингтон? Почему не ударить сейчас же — или завтра?
То был Роберт Барнуолл — ирландец, отпрыск древнего католического рода, жестоко пострадавшего от карательных экспедиций, подавлявших в его несчастной стране религиозное инакомыслие. Он приехал в Лондон специально для того, чтобы убить королеву, деспотизм которой сделал её в Ирландии самой ненавистной из всех английских государей.
Подобно Бабингтону, Барнуолл был принят ко двору благодаря своей родовитости и был волен находиться там До тех пор, пока у него хватит на это денег. Перед тем как ответить, Бабингтон проводил взглядом удаляющуюся королеву. Он был менее агрессивен, чем Барнуолл, и был в состоянии по достоинству оценить величавый вид Елизаветы и её мужество и признать: не будь она врагом его веры и не лежи на ней вина за смерть столь многих его друзей, он мог бы любить её и служить ей, причём с гордостью. Бабингтон не был ни кровожаден, ни строптив, а понять его почтение к монаршей особе Барнуолл был не в силах. И тем не менее, даже если бы Бабингтон был не католиком, а протестантом, он всё равно не смог бы служить Елизавете, потому что она была врагом женщины, которую он любил с отроческих лет. Он не замечал вокруг себя ни одной женщины, кроме Марии Стюарт, а единственной его целью в жизни была задача освободить шотландскую королеву. То, что единственным средством достижения этой цели было убийство английской королевы, казалось ему неприятным, однако не столь уж важным обстоятельством.
— Чего мы ждём? — злобно прошипел Барнуолл. — Все остальные готовы — Сэвидж поклялся это сделать, я тоже! Во имя Господа, чего мы ждём?!
— Ответа королевы Марии, — вполголоса ответил Бабингтон. — Гиффорд получит его через несколько дней.
— Гиффорд требует убийства, и Гиффорд же требует с ним промедлить. Это ни с чем не сообразно, Бабингтон. Мы должны нанести удар немедленно; чем дольше мы колеблемся, тем больше риск. О нашем замысле уже и так известно слишком многим, если у кого-нибудь развяжется язык, нам всем конец.
— Я не стану ничего предпринимать без согласия королевы, — ответил Бабингтон. — Гиффорд в этом непреклонен, а он к ней ближе, чем мы.
— Она отплывает. — Барнуолл кивнул головой в сторону барки, палубу которой освещали пылающие факелы. Гребцы на минуту встали с мест, дожидаясь, пока фигура в сверкающем белым атласом платье займёт своё место на носу. Толпы народа по обоим берегам реки разразились приветственными кликами. Затем вёсла плавно опустились в воду; снова раздались звуки труб, и ярко раскрашенная и раззолоченная барка отошла от берега и заскользила по воде.
— Молю Бога, чтобы она пошла ко дну вместе с ней, — с горечью в голосе сказал Барнуолл.
— А я молюсь, — пробормотал Энтони Бабингтон, — чтобы когда-нибудь мне довелось увидеть, как на этой барке плывёт на коронацию моя королева.
Они расстались, и Бабингтон направился в своё жилище неподалёку от дворца узнать, нет ли каких-нибудь новых вестей от Гиффорда.
Нау, секретарь Марии Стюарт, покачал головой; он был так взволнован, что ему хотелось упасть перед своей госпожой на колени. Королева Мария, сидевшая за письменным столом, взглянула на него с улыбкой; за последние несколько недель она заметно ожила и, казалось, помолодела на десять лет.
— Ваше величество, умоляю, заклинаю вас — не отвечайте на это письмо!
Королева положила руку на послание Энтони Бабингтона, которое содержало план её освобождения, составленный им во исполнение клятвы, данной столько лет назад в Шеффилде; тогда, напоминал Бабингтон Марии Стюарт, он обещал когда-нибудь оказать ей настоящую услугу.
— Не будьте глупцом, Нау. Уже несколько недель я получаю и отправляю письма, ничего не опасаясь. Этот способ совершенно надёжен. Безусловно, я намерена дать ответ и на это письмо — и меня ничто не остановит!
— Но это не обычная переписка, госпожа, — взмолился Нау. — Писать в Испанию и Францию, поддерживать связь с вашим доверенным лицом — это ваше право; никто не может упрекнуть вас за то, что вы пишете эти письма и жалуетесь в них на условия вашего содержания. Но этот человек предлагает убить Елизавету! Отправив такое письмо, он сделал вас своим сообщником; если вы ответите ему и одобрите его намерения, вас могут обвинить в соучастии в преступлении!
— Только если его раскроют. И не забудьте, я знаю Бабингтона. Ради меня он готов на всё. К чему увёртки, бедный друг мой Нау: до тех пор, пока Елизавета жива, мне не видать свободы, а до тех пор, пока она вешает и четвертует католиков, католики будут покушаться на её жизнь. Бабингтон пишет, что желает получить документ, подтверждающий его полномочия: если я отвечу ему отказом или вовсе не отвечу — он ничего не предпримет, хотя мог бы преуспеть! Нау, Нау, я слишком долго влачила это жалкое существование, чтобы беспокоиться о риске. Я воспользуюсь этой возможностью вернуть себе свободу, как и любой другой, дающей какую-то надежду.
— Ваше величество, такое существование всё же лучше смерти, — проговорил секретарь королевы. — Я знаю что говорю, поскольку много лет жил рядом с вами. И одного слова в этом письме достаточно, чтобы расправиться с вами. «С соперницей-самозванкой должно быть покончено... это трагическое дело исполнят шестеро дворян». Послушайтесь моего совета — отошлите это письмо Елизавете в Лондон!
— Вы шутник, Нау, — отчеканила королева. — Мне это известно, и я вас прощаю. Мне также известно, как верно вы мне служите; нет никакой нужды снова напоминать об этом. Видит Бог, я перед вами в долгу и мне нечем отплатить, кроме благодарности. Я нахожусь в одиночном заключении; если я потеряю надежду и сдамся, меня не нужно будет казнить: я умру сама.
Если вы меня любите, Нау, никогда больше не советуйте мне предать Энтони Бабингтона или любого из моих друзей лишь для того, чтобы спасти свою жизнь. А теперь сядьте, пожалуйста, за ваш стол и запишите мой ответ.
