На выходе с площади образовалась давка. Работорговцы стремились поскорее оказаться подальше и ломились, напирая на стражников, которые расталкивали их, чтобы добраться до русского и убить его. Наконец им удалось продраться через толпу испуганных купцов. Лучники быстро выдернули из колчанов стрелы и положили на тетиву. Луки натянулись. До уруса не больше трех десятков шагов, а на таком расстоянии только слепой не всадит в цель стрелу.
Тимофей замедлил шаг: напротив него выстроились в ряд семь лучников. Татары — меткие стрелки, и спрятаться от их стрел здесь просто некуда. И увернуться не успеешь, они могут спустить тетиву не разом, а по очереди, учитывая промахи выстреливших раньше. И нет щита, чтобы прикрыть голову и грудь. Неужели конец? Он сумел отомстить за вчерашнюю резню, но и сам ляжет на площади невольничьего рынка. Наверно, пора проглотить сбереженный им знак тайного братства? Казак языком вытащил из-за щеки маленький золотой цветок, но тут совершенно неожиданно между натянувшими луки стражниками и сжимавшим саблю русским бросился толстый Джафар.
Широко раскинув руки, жирный турок встал грудью перед лучниками, закрыв собой урус-шайтана. Лицо Джафара было смертельно бледным, пот струйками стекал по вискам, двойной подбородок мелко дрожал.
— Нет! Нет! Стойте! — закричал он срывающимся голосом.
— Он помешался, — пробормотал кто-то из работорговцев, сгрудившихся за спинами стражников.
— Отойди! — заорал старший стражник. — Он убьет тебя!
— Нет! — с решимостью обреченного завопил Джафар. Опустив одну руку, он выдернул из-за пояса большой кошелек. — Живым! Возьмите его живым! Я дам три золотых!
Натянутые тетивы немного ослабли. Три золотых — хорошие деньги!
— Четыре золотых! — Джафар встряхнул кошелек, и звон золота заставил натянутые луки опуститься.
Турок тут же юркнул за спины стражников, торопливо прикрывшихся щитами. Но идти на сближение с русским им все равно не хотелось, даже за четыре золотых. Зачем покойнику деньги?
— Арканы! — скомандовал старший.
Петлю первого аркана казак ловко рассек саблей на лету, от второй петли увернулся, а третья упала на землю. Но тут же в воздухе вновь зашелестели веревки: сзади бросил аркан уцелевший слуга Джафара, с крыши тюрьмы Тимофея пытались заарканить успевшие забраться туда подручные Сеида, еще четыре аркана бросили стражники.
Головин вертелся юлой, но одна петля уже захлестнулась на правой руке, сжимавшей саблю, а вторая упала на плечи. Он сумел скинуть ее, но набежали стражники, ударили древками копий в живот и по ногам, а за конец захлестнувшего правую руку аркана, что было сил, рванули сразу двое татар, бросив казака на землю.
— Живым! Живым! — топая ногами, истошно орал Джафар — Вяжите его! Крепче вяжите!
Тимофей отбивался руками и ногами, кусался, стряхивал с себя навалившихся татар, но ему сначала стянули веревками ноги, а потом и руки. Вскоре он валялся в пыли, окруженный разъяренными работорговцами, — мстя за пережитое унижение страхом, они плевали ему в лицо, пинали ногами и орали, брызгая слюной:
— Смерть! Смерть ему!
— Выжечь глаза — и на кол!
Растолкав их, Джафар велел стражникам поднять пленника и отнести к его повозке. Но работорговцы воспротивились, загородили выход с площади.
— Он должен умереть!
— Первым умрет тот, кто попробует задержать меня. — Джафар вытащил из-под полы халата большой пистолет и направил на купцов. — Ну, кому нужна еще одна дырка в голове? Сегодня я делаю их бесплатно!
Такого работорговцы от него не ожидали. Неохотно расступившись, они пропустили стражников, уносивших связанного Тимофея, и прикрывавшего их сзади турка с пистолетом.
— Шакалы! — презрительно плюнул им под ноги Джафар. Работорговцев он не боялся: самое страшное уже позади. Он сумел получить пленника живым, а если с ним что-нибудь случится после, в том не будет вины Джафара.
И вообще, что такое стражники с их луками и стрелами и даже урус-шайтан с острой саблей по сравнению с гневом Фасих-бея? Детские забавы! Если евнух прикажет наказать тебя за нерадивость, то смерть покажется райским наслаждением. Лучше разок рискнуть шкурой, чем попасть в лапы палачей Фасих-бея.
* * *
Тимофея привезли на причал, вытащили из повозки и бросили на дощатый настил пристани. В нескольких саженях от нее покачивался на легкой волне тридцативесельный галиот. Большой парус на высокой мачте был спущен, на корме, где располагались каюты, расхаживали пестро одетые турки. Набегавший с моря ветерок доносил до берега исходившее от корабля жуткое зловоние.
Услышав крики с причала, на галиоте подняли несколько весел: они уперлись в край настила пристани, образовав подобие мостика между судном и берегом. Слуги Джафара подхватили Головина и смело взбежали по веслам на галиот. Передали раба в руки боцмана и его помощников и вернулись, чтобы помочь хозяину подняться на борт.
Казаку немедленно надели на щиколотку браслет кандалов с цепочкой и поволокли его в трюм, а там — по проходу между скамьями гребцов: где-то в середине их ряда на одной из скамей было свободное место. В последнее звено цепочки, начинавшейся от браслета кандалов, продели длинный загнутый штырь и несколькими ударами молота намертво вбили его в основание скамьи. Разрезали опутывавшие Тимофея веревки и ушли.
Головин огляделся. Справа он увидел длинный узкий мостик, протянувшийся от носа до кормы галиота. По обеим его сторонам — скамьи гребцов: пятнадцать по левому борту и столько же по правому. На каждой скамье пять гребцов — они размещались на некоем подобии лестницы, соответствовавшей наклону весла и спускавшейся от прохода в середине судна к фальшборту. Место казака было у самого прохода, и ему предстояло первым налегать грудью на тяжеленную рукоять длинного весла, вытесанного из целого ствола дерева. Осадка судна была низкая, и волны плескались совсем рядом, неустанно облизывая солеными языками почерневшую обшивку бортов.
На скамьях сидели полуголые и просто голые, обветренные, дочерна грязные люди. Многие были покрыты незаживающими рубцами от ударов плетей и разъеденными морской солью язвами. Безучастно опустив головы, они скорчились на досках, положив руки на вальки весел, и, казалось, дремали, радуясь отдыху, выдавшемуся после долгого перехода. Доски скамей покрывала несмываемая липкая грязь. Под босыми ногами хлюпала вонючая жижа нечистот — галерный раб работал, спал, ел и справлял естественную нужду, не оставляя своего места на скамье, к которой был прикован. До следующей скамьи не больше полусажени. На этом тесном пространстве рабы должны были провести всю оставшуюся жизнь. Спать приходилось тоже держась за весло — нет возможности ни лечь, ни вытянуться во весь рост.
В ноздри назойливо лез тяжелый запах насквозь пропотевших, давно не мытых тел и отбросов. Казалось, он стоял над трюмом густым облаком, не давая вздохнуть полной грудью, и жестко перехватывал горло удушьем. Ужасающе грязные, со слипшимися от пота волосами и бородами, гребцы сидели лицом к корме. В конце прохода размещалось хозяйство галерного старосты, которого на европейских судах именовали боцманом. Рядом с его сиденьем на стойке висели два бронзовых диска. Правый издавал при ударе звонкий звук, и тогда на весла налегали гребцы правого борта. Левый, глухой, командовал гребцами другого борта. Частота ударов в диски задавала темп. Старосте помогали два надсмотрщика, вооруженных длинными бичами, сплетенными из воловьих жил. Стоило только замешкаться или недостаточно сильно грести, как на спины рабов со свистом опускался бич, до крови рассекая кожу, а то и вырывая куски мяса.
У офицеров флота просвещенных европейских держав были специальные трости с полыми набалдашниками — их наполняли благовониями. Чтобы не задохнуться, когда ветер дул со стороны гребцов на корму, набалдашник трости приходилось все время держать около носа. Турки для спасения от вони часто использовали жаровни, прикрепляя их к кормовому настилу, а капитаны галер носили на груди широкогорлые флаконы с ароматическими маслами.
Скамья, к которой приковали Тимофея, имела в длину не больше сажени, и гребцы сидели на ней практически плечом к плечу. Впереди — голые, потные спины и грязные космы давно не стриженых волос на затылках товарищей по несчастью. Сзади — смрад и тяжелое дыхание. Через проход — то же самое.
Изредка галеры вместе с прикованными к веслам рабами мыли забортной водой, но чаще полагались на дождь, не утруждая себя лишними хлопотами. Бесконечные войны и набеги постоянно доставляли все новых и новых невольников, которых бросали в зловонный ад трюмов, не заботясь об их дальнейшей судьбе: море всегда готово принять тело умершего от непосильного труда или забитого надсмотрщиками, а освободившееся место займет новый раб.
