– Тогда что вам нужно?
– Воспоминания графа Сен-Жермена. Я желаю ознакомиться с его биографией, изложенной им самим.
– Но…
– Я заплачу вдвое больше, чем лорд Честер. При этом я совсем не настаиваю, чтобы вы нарушили взятые на себя обязательства. Безусловно вы должны представить ему эту рукопись. И вы её представите! Мне нужна копия, но доподлинная! В точности соответствующая оригиналу!.. Как вы сами понимаете, у меня есть возможность проверить её соответствие действительной биографии графа Сен-Жермена. – Я похлопал ладонью по увесистым папкам. Дополнительное условие: если в этих записках можно будет отыскать рецепты его знаменитого эликсира, исправления драгоценных камней, секрет удивительных красок и способы выделки и окрашивания кож, в каждом предприятии, возникшем на основе этих открытий, вы будете иметь законную долю. Кроме того, граф не должен знать о нашем разговоре. Задумайтесь, мой юный друг, почему человек, проживший замечательно долгую жизнь, свидетель века, участник многих его замыслов, войн, идейных течений, борец с иезуитами, путешественник, тайный дипломат, приложивший много усилий для окончания Семилетней, самой бесцельной, самой кровавой и позорной, войны, в конце концов приведшей к бунту во Франции и во всей Европе, – взялся за мемуары? Надеюсь, теперь мы с вами едины в мнении, что имеем дело с личностью необыкновенной, наделенной почти сверхъестественными способностями – и вдруг воспоминания! Возможно, он чувствует приближение смерти? Меня интригует его загадка. Что это – естественное старение организма или нашего героя вконец сгрызла тоска? Вопрос философский. И практический! Доставив рукопись лорду Честеру, вы будете достойно вознаграждены, я не сомневаюсь в этом. Но сама-то рукопись будет укрыта от людских глаз – это тоже ясно, как день. Несколько посвященных, полагая, что только им дано разобраться в мистических построениях чудо-человека, начнут толковать изложенные в воспоминаниях мысли вкривь и вкось. Как кому заблагорассудится!.. Я не уверен, что эта возня в потемках пойдет на пользу и к славе графа Сен-Жермена. Если этой рукописью будут обладать и независимые силы – то есть, я и вы, – в этом мне видится надежная гарантия соблюдения необходимой исторической точности. Пусть его мемуары станут достоянием и французских лож.
Уиздом поморщился, я догадался, что совершил ошибку, упомянув о своих соотечественниках, по мнению гордых британцев, только играющих в масонство, в то время, когда эти надменные островитяне, подлинные основатели и попечители содружества вольных каменщиков, только тем и живут, что свято блюдут заветы их последнего доподлинного строителя и первого Великого гроссмейстера общества, архитектора Рена.[148] Ну и пусть! Я не ждал от Уиздома немедленного ответа. Куда важнее заставить его задуматься, взвесить, сделать выбор. Мне не было нужды в его формальном согласии, выраженным в письменной или устной форме. О его решении я узнаю послезавтра во время назначенного обеда с графом Сен-Жерменом. У меня хватит прозорливости, чтобы определить, сообщил ли Уиздом своему хозяину о моем предложении или нет. Сам дружеский обед при таких обстоятельствах превращался в исключительно захватывающее приключение
– На прощание я позволю себе прочесть сонет, приписываемый Сен-Жермену. У меня есть свидетельство, что это произведение в самом деле принадлежит перу нашего героя.
Пытливым оком вникнув в суть природы,
Узреть старался я исток всего.
Как руды копятся в тисках пустой породы,
Как обретает грань алмазное ядро.
Как вечная душа, созданье мысли высшей,
Во чреве матери приют находит свой.
Крепчает как вино, как эхо оклик слышит,
И налегает ветер чем на парус удалой
Все из небытия? Натуры сотворенье?..
Иль Бога жест, его изготовленье?
Искал ответ, не находил его.
Лишь взвесив мысль, душой проникнув в тайну,
Предвечный приоткрыл секреты мирозданья.
Где замысел душа и плоть всего!1
– Олений парк, Олений парк!.. – досадливо поморщился майор Фрезер. Это не более, чем очередная легенда века. Как, впрочем, и обвинения честнейшего Сальери в отравлении Моцарта!
Барон Ф. невольно отпрянул. В руке его дрогнул бокал, вино плеснуло через край. Он поспешно поставил бокал на стол.
– Послушайте, майор, – обратился барон к собеседнику, – вам известна тайна смерти Моцарта? Помню его концерты, которые он пятилетнем ребенком давал в Версале.
– А-а, так вот о чем вы подумали, когда я упомянул о несчастном гуляке-музыканте, – майор Фрезер рассмеялся. – Я был знаком с Моцартом и не раз предупреждал его, чтобы он был осторожнее в выборе учеников. Один из них и отравил учителя в отместку за то, что застал свою жену в его объятиях. Причем, негодяй выбрал момент, когда у Моцарта не было денег, его реквием ещё не был оплачен, вот почему его похоронили в общей могиле для простолюдинов. Все равно это большая потеря…
Наступила тишина. Барон и майор Фрезер сидели в ресторане "Трое братьев из Прованса" у окна, за которым открывался вид на среднюю галерею и внутренний сад Пале-Рояль. Наконец майор, словно вспомнив об Оленьем парке, с некоторой досадой продолжил.
– Люди в этом смысле ненасытны. Их не устраивают простые объяснения. Непонятное, таинственное должно потрясать, тогда они умолкают в благоговейном восторге. То же самое касается и зла. Конечно, сама мысль о том, что король Франции пользовался интимными услугами малолетних девочек вызывает бурю негодования у добропорядочных обывателей и тем самым как бы оправдывает их. Людовик XV, в свою очередь, искал себе оправдание в проступках людей незначительных, особенно если они имели хорошую репутацию. Знаете, какую забаву подсунула ему маркиза де Помпадур руками своего протеже начальника полиции Беррье? Она додумалась развлекать короля описанием сцен, происходящих в публичных домах. Кстати, Беррье был первым, кто согласился взять на себя этот славный труд. Парижская полиция в полном составе была занята тем, что каждый день отыскивала и собирала сведения о тех, кого постыдная слабость приводила в эти заведения. При этом, что ещё удивительнее, инспекторы подробно описывали, как и каким удовольствиям предавались эти господа. Об этом подавались рапорты, составлялись официальные протоколы. Все эти документы аккуратно подшивались и представлялись королю в виде ежедневной сводки. Его это откровенно забавляло, он даже находил примеры испорченности, узаконивавшие некоторым образом его собственные пороки.
В этих утренних спектаклях, в одном из которых мне однажды пришлось присутствовать, непременным участником являлся господин Кристоф де Бомон, архиепископ Парижский. При этом он постарался уверить меня, что присутствует здесь исключительно из служебных соображений – он изучал донесения о священнослужителях, застигнутых врасплох.
Помню, король с доверенными лицами запирался в своем кабинете и зачитывал донесения вслух.
"Господин Котель, королевский математик, проживающий в Версале, 40 лет, женатый. Пришел в 6 часов, ушел в 8 – виделся с маленькой Ратон от мадам Гюге".
"Барон де Р…, смотритель королевского зверинца, кавалер ордена Людовика Святого,[149] 40 лет, холостой. Виделся с маленькой Аделаидой от мадам Декор".
Прочитав последний донос, король обратился ко мне с сияющими глазами: "Что скажете, Сен-Жермен, кто кого развращает? Я этих смотрителей зверинца, попов и математиков или они меня, короля Франции?"
Человеческий глаз, барон, устроен удивительным образом – он видит в истории то, что ему ловко подсовывают фокусники от науки, при этом на первый план почему-то выпирают малозначащие детали, а действительные пороки времени. А то, что должно вызвать жуткие впечатления у всякого разумного человека, уходит в тень. Так случилось и со знаменитым делом о похищении полицией детей. В мае пятидесятого года Париж только и говорил об этом.
– Прошлого века? – уточнил барон Ф.
– Конечно. Самые подробные сведения об этом происшествии можно прочитать в журнале Барбье. Восемь дней по разным кварталам Парижа шныряли переодетые полицейские и воровали детей. Девочек, мальчиков, от пяти лет и старше. Их хватали прямо на улицах, сажали в специально приготовленные кареты и увозили в госпиталь Людовика святого. Подобной опасности был подвержен каждый ребенок, оказавшийся на улице без присмотра. В субботу 16 мая полицейские примерились схватить одного мальчонка на улице Нонедьер. Тот поднял крик, какая-то женщина подхватила его вопли и на улице мигом собралась толпа. Народ высыпал из лавок. Одним словом, в одиннадцать часов дня на улицах Парижа образовалось сборище. Подобный способ похищения детей, не щадящий ни естественных, ни человеческих прав, возмутил жителей, и во время преследования испугавшихся полицейских рассвирепевшие мастеровые убили двое из них.
