— Ничего, приедет Верховский, будет по-другому, — Ворчал он. — Из этой казармы я уйду и надену офицерские погоны.
Но прежде ушел от аманатов Якши-Мамед. Его позвал Данильковский и увел с собой за полковые ворота. Амулат не успел даже спросить, зачем уводят туркмена.
Якши-Мамед и прапорщик сели в дрожки и быстро покатили к дому главнокомандующего. Когда вошли в вестибюль, офицер сказал:
— Видно, серьезное дело. К самому Ермолову.
Но все вышло гораздо проще. Ничего особенного не произошло. Якши-Мамед вошел в кабинет и сразу увидел своего отца и двух хивинских послов. Отец шагнул навстречу, обнял и хлопнул его по плечу.
— Ну вот, сынок, — сказал он, скупо улыбаясь, — поездили мы, посмотрели, а теперь отправимся домой.
Кият выглядел усталым. Поездка по Кавказу ссутулила его плечи. В голосе появилась неуверенность. Назерное, дела у него идут плохо, подумал Якши-Мамед.
Пока отец и сын обменивались своими впечатлениями, Ермолов, отвалившись на спинку кресла, смотрел на них с улыбкою и, посасывая чубук, пускал кольца дыма. Но едва Кият-хан отошел и сел на прежнее место, командующий строго спросил:
— Аманат... Ты разве не знаешь, как входят к генералу?
— Знаю, ваше высокопревосходительство! — отчеканил Якши-Мамед.
— Ну, так в чем же дело?
Якши-Мамед на секунду надумался, вышел из кабинета и, вновь войдя, доложил о своем прибытии. Ермолов и все сидящие у него засмеялись. Затем генерал сказал:
— Ну что ж, господа послы. Поездили вы по Кавказу достаточно, письмами мы обменялись, подарки вами получены. Дозвольте благословить вас на дорожку, да и отправляйтесь в путь. А к вам, Кият-ага, просьба. Поезжайте вместе е хивинцами — проводите их. Заодно прихватите с собой Муратова, и помогите ему отыскать дли меня двух жеребцов — покрупнее да поноровистей. С Муратовым и возвратитесь сюда. Как раз и дело ваше решится. — Кият в знак согласия почтительно кивнул, и Ермолов поднялся с кресла.
Утро было ласковое. В синеву неба глубоко врезались ощетинившиеся зелеными лесами хребты гор. Ярко разливало лучи солнце. Серебрилась и глухо шумела полноводная Кура, провожая азиатов. Дорога долго шла вдоль берега. Но вот она втянулась в ущелье. Данильковский остановил дрожки, пояснил:
— Ну что ж, господа, дальше ехать не велено.
Все остановились. Амулат соскочил с дрожек. Якши-Мамед тоже слез с седла и, держа коня в поводу, отошел с аварцем в сторону.
— Эх, привык я к тебе, Якши-Мамед, — сказал с сожалением Амулат. — Кабы была моя власть, отправился бы с тобой на ту сторону моря, а твое кочевье.
— Я ехоро приеду, — отвечал Якши-Мамед. — Ты только к Зулейхе больше никого не води. Она покля лась, что любит меня одного!
Амулат засмеялся, сначала тихо, затем сильнее. Уж очень рассмешила его наивность молодого, неопытного друга. Однако говорить о том, что у нее каждую ночь бывает по меньшей мере двое таких, как Якши, аварец не стал. Только согласно помотал головой, хлопнул друга по плечу и сказал:
— Ну, ладно, поезжай! — И порывисто обнял его. Потом подошел к Кияту, пожал ему руку, попрощался с хи-винцами и сел в дрожки.
Кавалькада с азиатскими послами вскоре скрылась в тихом тенистом ущелье.
По Челекену разгуливал хлесткий пыльный ветер. Зеленые, в сиреневых ожерельях, кусты тамариска гнулись к самой земле. Одна за другой на берег закатывались вспененные волны.
Две женщины в ярко-зеленых кетени и малиновых борыках (Борык — головной убор цилиндрической формы), цепляясь за ветки кустарника, выбрались на Чох-ракские бугры. Вдали виднелось соляное озеро, ближе — с десяток войлочных юрт.
— Вот ее кибитки. Тувак-джан, — переводя дыхание, вымолвила Нязик-эдже. — Еще три дня назад там их не было. Говорят, спасаясь от хивинцев, она кое-как успела сесть в киржим.
Тувак сочувственно улыбнулась, но тотчас на ее белом полнощеком лице появилось недовольство:
— Приткнулась здесь, как слепая утка. Уж не думает ли она сделаться главкой ханшей?! — Порыв ветра поднял подол кетени молодок женщины, обнажив щиколотки и узорчатые манжеты балаков (Балаки — длинные, до щиколоток, шаровары). Тувак огладила платы и сердито принялась рассматривать кибитки гасанкулийцев.
Один аллах ведал, что больше всего беспокоило молодую жену Кият-хана: желание стать хозяйкой острова или боязнь показаться на глаза его старшей жене. От старухи Кейик она уже успела натерпеться в Гасан-Кули. Бывало, стоило Тувак встретиться с нею у тамдыра или котла, у той глаза обволакивались могильным холодом, а и» уст вырывалось угрожающее шипенье. Прошлое вспоминалось с досадой и неприязнью.
— У, богом ушибленная, — в слезливом бессилии выдавила из себя Тувак и поджала губы.
К кибиткам гасанкулийцев подъехал всадник, спешился. Из средней юрты вышла Кейик, взяла коня за повод.
Женщины поспешно спустились с бугра и пошли к своему кочевью.
Приезжий традиционным «салам алейкум» поздоровался с Кейик, подождал, пока она привяжет коня, и вместе с нею направился в кибитку. Тотчас появился на подворье и тоже вошел в юрту юноша в красном полосатом халате и белом тельпеке.
— Бой-байе! — радостно воскликнул он. — Дядя Гаган-Нияз! А мы думали, ты рыбий клей в Хиве продаешь...
— Напродавался, — неохотно отозвался Таган-Нияз. Он вяло похлопал Кадыра по плечу, затем подошел к Кейик и вопрошающе заглянул ей о глаза. — Ну, сестрица... Постарела ты. Глава опухли...
Тяжело вздохнув, Кейик склонила голову. Невероятная боль, осевшая серым пеплом на душу, мешала ей высказать свою горечь. Таган-Нияз тоже нахмурился. Так они стояли е минуту в безмолвии. Затем Кейик пошла и принесла чайник, расставила на кошме пиалы и положила сухую лепешку чурека. Сама тоже села рядом с братом и сыном.
— Что его заставило ехать? Видно, Кият надеется на русского ак-патшу? — спросил Таган-Нияз.
Кейик злорадно усмехнулась:
— Ты лучше спроси меня, что его заставило купить еще одну жену — Тувак?! Я тебе отвечу — старческая дурь.
— Насчет жены ты ошибаешься, сестрица, — возразил с улыбкой Таган-Нияз. — Люди говорят: еще одна жена понадобилась для того, чтобы легче овладеть островом. Этому я больше верю. Теперь он старается завести торговлю с ак-патшой. Замыслы у него смелые. Но и ты не сиди. Пока его нет, бери все в свои руки: нефть, соль. Бери и не жди, пока эта гелин (Галин — молодая женщина, до первого ребенка) Тувак окрылится да возьмет все богатства, — еще жарче стал наставлять он сестру. — Ты первая жена — тебе и старшинство. Да в помощник у тебя, слава аллаху! — Таган-Нияз добрым взглядом смерил племянника. — А Якши-Мамед возвратится — вдвоем они гору свернут.
— Ох, Таган, разогрел ты меня. Я уж совсем приуныла, не знала, что и делать.
— А начинать надо вот с чего, сестрица. Вели-ка седлать коня, да давай объедем твои новые владения.
Они направились к соляному озеру, скрытому зарослями тамариска. Кадыр-Мамед первым пустил коня сквозь сиреневый лесок, за ним последовали мать и дядя. Вскоре всадники остановились на краю пологого склона. Внизу серебристо-зеленым полем лежала соль. По двое, во трое, тут и там работали батраки. Одни снимали лопатами верхний, загрязненный, слой, другие, уже проделав это, вбивали в наст железные клинья, били по ним кувалдами. Стонущий звон металла стоял над озером. По дороге от озера шли нагруженные солью арбы, навьюченные верблюды и ослы, сгибались под тяжестью груза рабы-персияне с цепями на ногах.
Кейик с любопытством проследила весь путь от озера до самого берега.
— А соль-то общая, — сказала она с усмешкой. — Солью-то все пользуются... — Поднеся ко лбу ладонь, Кейик пригляделась к работавшим на озере батракам, помахала рукой и позвала: — Аю, люди! Идите ко мне, сюда!
Батраки разогнули спины и увидели всадников. Бросив молотки, человек пять подошли на зов женщины.
— Сколько платит Булат-хан за харвар (Харвар — мера веса, около 300 кг) соли? — спросила она.
— Не разбогатеешь, — ответил Смельчак. — Утром чурек, вечером чурек и чай. Деньги не дает. Обещает после продажи.
Глава у Кейик-эдже жадно заблестели.
Не прошло и минуты, как приезжие были окружены целой толпой солеломщиков. Кеймир подошел последним. По лицу его блуждала ленивая улыбка, руки были заложены за спину. Ростом, богатырской фигурой он выделялся среди всех, и Кейик сразу остановила на нем испытующий взгляд.
— Вези, пальван, свою соль ко мне: обижен не бу-дешь... — Она достала из-под полы риал и бросила Кей-миру. Монета упала наземь. Несколько человек кинулись за ней и забарахтались на песке. Смельчак выскользнул из толчеи первым. Он подошел к Кеймиру, протянул риал. Пальван гордо отвернулся.
— Возьми себе, — сказал он и взглянул на старуху.— А тебе, эдже, за твою щедрость мы все озеро перевезем. Только и впредь не скупись, будь такой же.
