— Я слышала, как музуры говорили, — печально сказала Лейла, — будто бы нас в Сибирь отошлёт купец.
— Не бойся, мама, — подал голос Веллек. — Как только мы ступим на твёрдую землю, мы сразу убежим и тебя спасём.
— Сколько зла в этом человеке, — опять заговорил Кеймир. — Даже дочек мне не хочет показать.
— Я тоже просила, чтобы разрешил к тебе сюда девочек взять, а он сказал: «Запрещено».
— Кто ему запрещает? Он сам хозяин, — возмутился Веллек.
— Ай, ну его… Собакой родился — собакой умрёт…
Разговаривая, они и не заметили, как пролетел час, другой. На палубе умолкли голоса. Лейла забеспокоилась о дочерях: как бы чего не случилось с ними. Предчувствие беды возрастало в ней с каждой минутой. Забеспокоился и Кеймир. Лишь Веллек не мог понять: кому понадобится обижать девчонок — на корабле все взрослые.
Кеймир крикнул из трюма:
— Эй, кто там! Эй, музур!
— Чего тебе, пальван?
— Позови Саньку, пусть моих дочек сюда приведёт!
— Нет купца, в ресторацию ушёл!
Санька возвратился на корабль часа в два ночи, поднял на ноги музуров. Кеймир слышал, как они суетились и переговаривались, словно не могли решиться на что-то. Затем в трюм опустили лестницу, и боцман приказал:
— Поднимайся, пальван!
Кеймир, позвякивая цепями, вылез на палубу. За ним поднялась Лейла. Последним выбрался из трюма Веллек. Всем троим связали руки за спиной и вывели на причал, а затем на набережную.
— Скажи, куда ведёшь? — встревожился Кеймир.
— На допрос, пальван, — отозвался боцман. — Сейчас сознаёшься, лиходей, за что Михайлу ухайдакал! Сейчас тебе посчитаем рёбра!
— Собаки вы, а не люди, — устало сказал пальван и больше за всю дорогу, пока поднимались к «Бакинским ушам», а потом спускались по ту сторону горы, не проронил ни слова.
В низине остановились. Боцман подошёл к Кеймиру:
— Здорово ты тогда меня сапогом хрястнул, до сих пор спина побаливает. Проси прощения, а то застрелю!
Кеймир молчал: жаль ему было и жену, и сына, и дочерей, но язык не повиновался. Тогда боцман сказал:
— Поклянись, что не убивал Михайлу!
— Клянусь, бачька, клянусь! — жарко заговорил пальван. — Ни одним пальцем не трогал Михайлу — ни я, ни сын мой…
— Ну, тогда так, — рассудил боцман. — Оставайтесь здесь до утра, а утречком, если аллах не убьёт вас своим проклятием, вернётесь на пристань. Пойдём, братва! — И музуры быстро удалились…
Кеймир дождался рассвета, совершенно не понимая, что произошло: почему Санька отпустил его? С первыми лучами солнца он вышел на вершину горы и увидел: шкоут «Св. Андрей» поднял паруса и уходит вдоль апшеронского берега в открытое море. «А где же дочери?» — забеспокоился Кеймир. И услышал пронзительный голос Лейлы:
— Вай, аллах, вай, спаси нас! Вай, Джерен моя милая! Вай, Ширин-джан!
Лейла упала на траву и забилась в истерическом плаче. Кеймир понял: цена его горькой свободы — две дочери.
Прибыв в Астрабадский залив, Путятин высадился на острове Ашир-Ада, велел осмотреть его и снять на карту. Затем распорядился, чтобы впредь ни один купеческий корабль — ни персидский, ни русский — не смели причаливать к сему островку: здесь царское командование намеревается основать морской пост. Все постройки, в коих хранил рыбу и другие товары купец Мир-Багиров, были снесены, а суда его отогнаны на приличное расстояние.
Столь резкие действия царского посланника вызвали переполох в лагере Ардашир-мирзы — наместника шаха в Мазандеране. Армия его в то время приводила в повиновение вышедшие из-под власти тамошние туркменские племена на Гургене. Узнав о бесчинствах русских, но больше возрадовавшись, что начальником эскадры сожжена туркменская флотилия, а Кият-хан и его сын взяты под стражу, Ардашир-мирза послал к Путятину своего брата. Тот прибыл к острову как раз в то время, когда у командира эскадры находились двенадцать туркменских ханов. Блюститель полицейского порядка был горд, что ему безоговорочно подчиняются как туркмены-кочевники, так и персы, и, встретив шах-заде, решил наглядно продемонстрировать свою силу.
— Чем вызван приезд вашей светлости? — спросил он бесцеремонно.
— Его величество шахиншах обеспокоен вашим поведением, — с достоинством заговорил шах-заде. — Персидская держава всегда причисляла остров Ашур себе…
— Чепуха, господин шах-заде, — прервал его словоизлияния Путятин. — Надо знать Туркманчай-ский мирный трактат. Что ещё у вас?
Оскорблённый невниманием и грубостью, шах-заде хотел было покинуть корабль, но пришлось смириться с унижением: ещё не все претензии и просьбы были высказаны.
— Не далее как два лета назад, — вновь заговорил он, — его величество Мухаммед-шах оценил голову туркменского разбойника Якши-Мамеда в две тысячи туманов. Ныне нам известно, что этот сорви-башка находится у вас. Не смогли бы вы, господин начальник, выдать его нам за назначенное вознаграждение?
— Нет, шах-заде, выдать его ни за две, ни за десять тысяч не можем. Якши-Мамед-хан оказался виновным перед русскими властями — мы и будем его судить по своим законам.
Не откладывая дальше, ибо персидский принц мог уехать, Путятин велел собрать на шканцы всех туркменских ханов, сам же уселся в плетёное кресло и громко прочитал только что заготовленное клятвенное письмо:
— «Мы, все старшины джафарбайского племени, по морю плавающего, признаёмся, что российские военные суда всегда имеют силу и возможность подвергать нас наказанию и что мы уже совершенно убедились в том, что сопротивляться им. никак не можем, а потому во исполнение воли великого государя и императора российского под присягой обещаемся и обязуемся: во-первых, отныне и навсегда не только не делать российским купцам и подданным, плавающим по морю, никаких насилий и притеснений, но напротив, по возможности, оказывать им всякое уважение и приязнь; во-вторых, по берегам персидским не производить никаких разбоев и грабежей и не брать персидских подданных в неволю; в-третьих, не давать никому из туркмен, живущих в степи, ни лодок, ни кир-жимов для того, чтобы на них отправляться к персидским берегам с преступным намерением. Если впредь кто-нибудь из нас, вопреки сей высочайшей воле, учинит какой-либо предосудительный поступок, то российские суда имеют полное право истреблять все наши лодки и киржимы и нас самих подвергать наказанию, какое им заблагорассудится…»[25]
Затем Путятин попросил всех двенадцать старшин подписать бумагу и поставить свои печати.
— Прошу-с, Кадыр-Мамед-хан, — попросил он сухо и подал гусиное перо.
Тот поклонился, прошептал молитву и, поставив свою подпись, скрепил её печатью. Затем он передал перо Назар-Мергену. Тот — Аман-Назару. Подписались все, и последним — ишан Мамед-Таган-кази.
— Ну, вот и хорошо, — удовлетворённо проговорил Путятин. — А теперь прошу беспрекословно выполнять сие обязательство. Ежели что непонятно — спрашивайте.
Он с улыбкой посмотрел на шах-заде и спросил его:
— Вы довольны, принц?
— Да, господин, — отозвался тот. — Я сообщу обо всём, что видели мои глаза, Ардашир-мирзе. Теперь скажите, господин капитан, где Кият?
Путятин кивком пригласил шах-заде следовать за ним. Спустившись вниз, к матросским кубрикам, они остановились у двери, на которой висел замок. Часовой сделал шаг в сторону, а боцман загремел ключа ути и, отворив дверь, сказал:
— Тут они оба. Никуда не денутся.
— Как самочувствие, Кият-ага? — посмеиваясь, спросил Путятин.
Старец смерил его сухим горящим взглядом и гордо отвернулся. Якши-Мамед пригрозил:
— Ты за всё ответишь, капитан!
— Напрасно вы, Кият-ага, упорствуете, — пожурил начальник эскадры. — Сын ваш виновен — и понесёт наказание. Вам бы следовало остаться дома. Не солидно с вашей стороны. Такой почтенный человек — и вдруг…
— Ай, закрой дверь, — нетерпеливо бросил Якши-Мамед.
Когда командир эскадры и шах-заде вновь поднялись на палубу, гость попросил, чтобы выдали ему Якши-Мамеда.
— Нельзя, нельзя! — строго возразил Путятин. — И не просите. Таких строптивцев мы сами с удовольствием судим.
— Господин, а где ещё один хан… Махтумкули-сердар? — спросил шах-заде.
— Кто такой? — удивился Путятин. — Такого я не знаю. Ну-ка, Кадыр, поди сюда. Вот шах-заде спрашивает о каком-то сердаре.
— Есть такой, ваше высокоблагородие. Да только он у нас вроде святого: все его боятся.
— Он главный зачинщик всех бед! — выразительно выговорил шах-заде. — Если его не свяжем клятвой, опять беспорядки начнутся!
— Господин принц, — устало попросил Путятин, — поручаю это вам. У меня, слава богу, и других дел много. Не обессудьте и… не забудьте кланяться от меня вашему Ардашир-мирзе.
