А теперь это не сон. Рябь слепит глаза. За кормою тянется полоса пены, как бы соединяя его с берегом детства. Могучий Понт с каждым всплеском весел отделяет его от всего постыдного и унизительного, что он пережил и что он еще нес в своей памяти. Там могила отца, за которого он еще не отомстил. Там мать и ее тень в черном кандии. Там Ариарат…
Теперь им его не догнать! Еще никогда Митридат не чувствовал себя таким сильным и свободным. Ему казалось, что он — владыка этих волн, шедших навстречу, как воины, рядами.
— Фазис! — крикнул кормчий, протягивая руку по направлению к плоскому берегу.
Митридат вскочил. Он ничего не увидел, кроме мутной полосы, резко выделявшейся в голубых водах Понта. Но в воображении тут же ожила Колхида. И вот он уже плывет не на боспорской камаре, посланной царем Перисадом, а на быстрокрылом «Арго». Где его спутники-аргонавты? Где Геракл, Тесей, Орфей? Митридат скользил невидящим взглядом по лицу Диофанта. Никого!
Внезапно мальчик бросился к лестнице. В руках его кожаный щит. Он закрывает им голову, словно спасаясь от птиц, мечущих медные перья. Он подкрадывается к мачте, где висит чей-то плащ.
— Золотое руно! — шепнул Диофант Алкиму.
Херсонесит сделал усилие, чтобы улыбнуться, но на глазах его выступили слезы.
— Что с тобой, Алким? — воскликнул синопеец. — Скоро ты увидишь стены своего города.
— О, мой брат Неоптолем! Там, в Херсонесе, все будет напоминать о нем: улица сукновалов, где мы родились, гавань, где мы играли в аргонавтов… Как-то мы привлекли внимание кормчего, сидевшего на связке канатов. Поглаживая черную бороду, он сказал нам: «Дети! Вы замечательные актеры. Клянусь Посейдоном, мне повезло, что матросы оставили именно меня охранять камару! Я могу не торопясь полюбоваться вашей игрой. Но мне кажется, что палуба лучше подойдет для вас. Не так ли?» Мы г, Неоптолемом развесили уши. Этот добродушный великан предлагал нам свое «Арго»! И вот мы на палубе. Устроившись на корме, мы так же, как Митридат, кричали невидимым преследователям: «Не догнать!»А потом Неоптолем предложил спуститься в трюм, чтобы полюбоваться похищенными сокровищами Аэта. Не иначе, как враждебное нам божество подсказало ему эту мысль. Не успели мы сойти с лестницы, как хлопнула крышка люка, и мы поняли, что оказались в ловушке. Я попытался кричать. Но чьи-то руки схватили меня и засунули в рот тряпку. Я задыхался. Прошло немало времени, прежде чем нас вытащили на палубу. Вокруг, куда ни глянь, было море.
Алким вытер со лба пот и утомленно закрыл глаза.
— Наш добродушный великан, — продолжал он, — встретил нас зловещей ухмылкой: «Ну, птички, теперь вы свое отлетали! Подойдите-ка сюда». Он осмотрел нас с ног до головы и удовлетворенно крякнул: «Давно уже Харону не доставалась такая добыча!» Мое сердце ушло в пятки. Я подумал, что негодяй хочет нас убить. Прочитав ужас на моем лице, чернобородый захохотал: «Не бойся, птенчик! Ха-ха! Харон — это я! Меня называют похитителем душ. Кто только не побывал в моем трюме! А вот близнецов не было».
— Что же дальше? — послышался голос Митридата.
— Дальше, — сказал Алким глухо, — нас привезли в Трапезунд и продали порознь. Меня купил рыботорговец — я уже рассказывал о нем, — а Неоптолем достался какому-то корабельщику из Фазиса. — Алким резко повернулся: — Где-то на этом берегу томится в неволе мой брат. Ибо судьба, разлучив нас, дала мне добрых и великодушных господ, а его оставила в руках злых и жестоких.
В ЛАОДИКЕЕ
Девочка выбежала из двери и застыла. Вместо моря, замыкавшего горизонт, нависали горы. Их очертания напоминали лица волшебников с острыми, крючковатыми носами.
— Ма-ма!
В крике девочки звучало удивление, смешанное с испугом.
— Мама, отдай мне море!
Царица, услышав вопль дочери, поспешила к ней.
— Глупенькая, здесь нет моря. Оно осталось в Синопе. Оно злое и жадное. Оно похитило твоего брата и унесло его на своих волнах. Кто знает, где он теперь? Какие люди окружают его?
Лаодика-младшая топнула ножкой.
— Неправда! Он ушел сам. Он не захотел жить с тобою, потому что ты слушаешь этого злого Ариарата!
Царица прикрыла ладонью рот девочки:
— Молчи! Кибела накажет тебя.
— Я не боюсь Кибелы! Моряк сказал мне, что надо приносить жертвы Посейдону, владыке морей. Посейдон сохранит Митридата, и он вернется домой! Моряк дал мне кораблик, сказав, что на нем вернется мой брат.
Царица с недоумением смотрела на дочь.
— Какой моряк? Я не понимаю, о чем ты говоришь!
— Это был добрый моряк. Он вышел из-за дерева, когда в саду не было слуг, и назвал меня по имени. Он сказал, чтобы я не печалилась о брате, что он не один, что с ним верные друзья, которые не оставят его в беде. Когда я спросила, скоро ли вернется мой брат, моряк задумался. «Не знаю, — ответил он. — Надо еще построить корабль. Такой, как этот».
Девочка разжала кулачок, и Лаодика увидела на ладошке крошечный кораблик. Игрушка была настолько искусно сделана, что можно было различить корму со статуей божества, мачту с реями, отверстия для весел вдоль борта. Над ними было процарапано: «Лаодика».
Царица осторожно взяла игрушку. На глазах ее показались слезы.
— Моряк сказал, что он делал этот корабль долгие годы. А я хочу вылепить маленького Митридата и поставить его на носу, чтобы он махал мне рукой… Мама, да ты не слушаешь!..
Лаодика не отводила взгляда от игрушки.
«В темнице, — думала она, — Моаферн мечтал о встрече со мной. И делал этот кораблик, вкладывая в него все свои надежды и любовь. А я не могла ему помочь. Да и теперь пропасть разделяет нас!»
— Мама! — лепетала девочка. — Отдай мне море! Пусть Ариарат останется здесь, а мы вернемся в Синопу. Я спущу корабль на волны, и он догонит Митридата. Ты слышишь, мама?
Лаодика перевела взгляд. Площадь перед дворцом покрыта обломками. Со стороны реки доносились удары. Рабы Команы строили мост.
Ариарат не дождался, когда будут закончены все работы, и перевез их в этот пустой и неуютный город.
Наутро вынырнул берег, покрытый черным лесом. За камарой увязались два дельфина. Их спины блестели, словно были вымазаны смолой.
Митридат вцепился в жесткий хитон Грилла.
— Почему они кружатся? Что им надо?
Кормчий бросил многозначительный взгляд на стоявшего рядом Диофанта.
— Это было так. Окружили наши моряки эллинское судно. Перебрались на палубу. Купчика к мачте привязали, чтобы проезд по Понту оплатил. А он упрямится. И только хотели его прижать, как он виноградной лозой обернулся и обвил полкорабля. От страха морячки за борт прыгнули.
Он подмигнул каким-то особым, еле заметным движением век.
— С тех пор дельфинами стали. И всюду сопровождают корабли. Эллина того ищут и никак не могут найти!
— Есть ли у тебя стыд, Грилл! — воскликнул Диофант. — То был не купчик, а сам Дионис. Да и не в Понте это происходило, а в Тирренском море. И пиратами были тиррены, а не понтийцы.
Кормчий покорно выждал, пока Диофант закончит.
— Какой Дионис? Откуда ему здесь в Понте появиться? Это все эллинские выдумки! Жаль, моряки не догадались обрезать лозу.
Матрос на носу что-то крикнул, указывая на берег. Справа по борту открылась обширная бухта. В глубине виднелись горы, напоминавшие головы мрачных эфиопов. У подножия одного из холмов розовели черепичные крыши.
— Диоскурия! — воскликнул Грилл, не скрывая радости.
После бури и качки приятно чувствовать под собой твердую землю, особенно если это земля мирного города. Кормчий вызвался быть провожатым. По его словам, он не раз бывал в Диоскурии и, как видно, по торговым делам. Во всяком случае, он вспомнил агору, куда в базарные дни сходились купцы, говорившие на трехстах языках.
— А как они понимают друг друга? — спросил мальчик.
— Разговаривают знаками, — ответил Грилл.
Митридат рассмеялся. Он представил себе толпу, объясняющуюся жестами.
На агоре действительно оказалось несколько десятков горцев. Они стояли у мешков с орехами и фруктами. Когда Диофант заговорил с одним из них, ему ответили на ломаном эллинском наречии. Тут же вмешались другие, наперебой предлагая свои товары. Кормчий, едва скрывая раздражение, постарался увести Митридата в крайний угол агоры, к невысокому деревянному помосту.
Там стояло несколько человек, и один из них, ожесточенно жестикулируя, в чем-то убеждал собравшихся. Это напоминало экклесию в свободных эллинских городах.
— Что обсуждают граждане Диоскурии? — спросил Митридат.
— Пойдем послушаем! — с улыбкой отозвался кормчий.
Чувствовалось, что он не раз присутствовал на подобных сборищах.
Подойдя ближе, Митридат понял свою ошибку. Это не экклесия, а торг. Курчавобородый эллин в темной широкополой шляпе был не оратором, доказывавшим преимущество демократии перед тиранией, а работорговцем. Об этом красноречиво свидетельствовал бич в его правой руке. Иногда он поворачивался и рукояткой прикасался к груди или ногам выставленных на продажу рабов.
