— Да попутно приглядывайся: где, сколько чего у карателей. Кто партизанить захочет, присылай на полевую стоянку, что на стыке панкрушихинскнх и попереченских полей. Связь держи со мной постоянно, может, листовочек сумеем организовать.
— Хорошо. Сынок Киря связным будет, — голос Баева потеплел. — Он у меня смышлёный.
— Ну и добро! — заключил Громов и крепко пожал руку Баеву. — А теперь за дело.
* * *
Игнат Владимирович Громов сидел в землянке, служившей кому-то полевым станом, и, прихлёбывая чай из закопчённой кружки, наставлял в дорогу только что освобождённого каменскими подпольщиками из тюрьмы агронома Александра Кадыкова, по партийной кличке «Городецкий». Вместе со своим отцом Корнелием он уезжал выявлять сочувствующих советской власти и организовывать подпольные группы в сёлах уезда.
Через маленькое тусклое оконце донёсся шум шагов, говор.
Громов с Городецким схватились за наганы. Открылась дверь, и в землянку ввалилась группа корниловских жителей — Егор Корнеев. Василий Кондауров, восемнадцатилетний паренёк Петя Нечаев и другие.
Корнеев поздоровался и сказал:
— Принимай в партизаны, Игнат Владимирович. Баев нас прислал.
Громов обрадовался.
— Доброе дело, — заметил он. — Оружие есть?
— Две берданки и топор. Я свою винтовку прихватил.
— Мало. Но ничего, в бою достанете. А в общем, беляков бить будем.
— Достанем, Игнат Владимирович. Душа горит. Знаете, что они у нас сделали?
И Корнеев рассказал о том, что произошло в Корнилово.
В один из осенних пасмурных дней Осип Баев прибрёл в деревню Корнилово. На главной улице у плетневых заборов стояли небольшими группками мужики, угрюмые, насупившиеся, и о чём-то переговаривались. Подойдя к ближней группке, Баев завёл баском:
— Лечу лошадей, коновалю!.. Лечу лошадей, коновалю!
Мужики недружелюбно покосились на коновала и промолчали. Баев подошёл к ним, снял кепчонку и поклонился:
— Здравствовать желаю, почтенные хозяева!.. Не надоть ли лошадушек в порядок привести?
— Не до этого сейчас. В жизни и то порядка нету, — проговорил чернявый мужичонка, первый в деревне бедняк Фома Карпов.
— А что случилось? — полюбопытствовал Баев.
— Что, что?! — рассердился Карпов. — Не слыхал, мобилизация.
— Слыхал, как же, — спокойно заметил Баев. — Больше знаю. Из Чёрного Дола иду. Там мужики вместо отправки сыновей в армию двинули на Славгород и всех беляков побили да поразогнали. А против чернодольцев атаманцев выслали, анненковцев. Они деревни жгут, народ стреляют да шомполами порют. Вот и посылайте им своих сыновей помогать мужиков вешать.
— Но-но! — всё более раздражаясь, повысил голос Фома Карпов. — Своих посылай!..
Баев примиряюще улыбнулся.
— Моих бог миловал, я своих к Громову отправил, мужиков защищать.
— Это кто такой, Громов-то? — спросил другой мужик, молчавший до этого.
— Командир партизанского отряда. Ваш односельчанин. Правильная-то его фамилия Мамонов.
— Игнат Владимирович?! — удивился мужик. — Как же, знаем. Верный человек, наш, одним словом.
— Вот-вот!.. Надо будет, покажу к нему путь. Ну, бывайте здоровы! — проговорил Баев и зашагал к другой кучке крестьян.
А через час на площади собрался сход. Уже большинство крестьян знало о расправе в Чёрном Доле. Когда же представитель Земской управы зачитал приказ Сибирского временного правительства о мобилизации, они зашумели:
— С кем воевать-то? Кто наступает?..
Земец не растерялся, бойко ответил:
— Москву, бают, брать надо.
Вперёд выдвинулся Фома Карпов и выкрикнул:
— А что её брать. Разве она не наша, не расейская?
— Расейская-то расейская, — почесал в затылке земец, не зная, что ответить, и вдруг выпалил: — Красные её захватили.
Мужики загудели.
— Красные нам худа не сделали!..
— Нам что красные, что белые, лишь бы нас не трогали!
— Помогать вешать чернодольцев мобилизуют! — выкрикнул Афанасий Ивлечев, тот, что в Камне председательствовал на съезде кооператоров.
— Не дадим сыновей!
— Не дади-и-м! — прокатилось по толпе.
Рядом с земцем встал крепкий, приземистый крестьянин, фронтовик Спиридон Фильчаков. Он взмахнул рукой и что было сил крикнул:
— Тихо, мужики!
Мало-помалу установилась тишина. И тогда Фильчаков сказал:
— Я предлагаю принять всем сходом приговор: сыновей в армию Временного правительства не давать, молодёжи на призывной пункт не являться. Нехай воюют, кому на то охота есть. Мы себе не враги. Нам землю пахать надо, а не воевать.
— Верна-а-а! — заревел сход. — Принимаем приговор!..
— Голосую! — перекричал всех Фильчаков.
Над головами взметнулись мозолистые, задубелые руки.
* * *
Поздно вечером в Корнилово прибыл карательный отряд поручика Воронцова. Всю ночь офицерьё пропьянствовало у мельника Монохина, и тот, как выяснилось потом, под тост за здравие нового правительства передал поручику записочку, составленную вместе со своим компаньоном Леоненко, На бумажке корявым почерком были нацарапаны фамилии большевиков и им сочувствующих. Первой значилась фамилия Спиридона Фильчакова.
Утром каратели согнали всех жителей села на площадь. Мужики опустили головы, словно приговорённые, женщины вытирали слёзы платками, ребятишки, всегда шумливые и озорные, сейчас прижались к матерям, испуганно поглядывая на конных белогвардейцев.
Стоит какая-то зловещая тишина. Не свистит ветер в деревьях, облепивших со всех сторон церковь, не переговариваются, как бывало на сходках, мужики. Только где-то на краю деревни воет собака, нагоняя тоску.
Толпа расступилась, образовав проход, и к церкви проехал на лошади поручик Воронцов, худой, сутуловатый, с отёкшим от перепоя и бессонной ночи лицом. Он соскочил с лошади, бросил повод подбежавшему солдату и поднялся на крыльцо. Тут же оказался священник Остроумов, мельник Монохин и его компаньон Леоненко.
Поручик зло осмотрел толпу, пренебрежительно скривил запёкшиеся губы и хрипловато проговорил:
— Временное правительство Сибири объявило мобилизацию новобранцев для защиты матушки-России от бандитов-большевиков. Однако ваше село не выполнило приказ: не выставило ни одного солдата. Это называется саботажем и в военное время карается расстрелом…
— Против кого воевать-то? — выкрикнул из толпы Спиридон Фильчаков. — Большевики мам ничего плохого не сделали.
Лицо у поручика Воронцова налилось кровью, небольшая фигурка его хищно подобралась, словно приготовилась к прыжку.
— Взять! — махнул он в сторону Фильчакова.
Два карателя выхватили из толпы Фильчакова и подвели к Воронцову. Тот сделал шаг вперёд и прохрипел:
— Большевик?
Фильчаков промолчал.
— Большевик, спрашиваю?
— Большевик, ваше благородие, — шепнул Воронцову мельник Монохин. — Фильчаков его фамилия. Первым в записочке стоит…
— Отвечай, кто, помимо тебя, большевики? — взвизгнул Воронцов.
— Не могу знать, — спокойно ответил Фильчаков. — Все такие, как я.
— Врёшь, сволочь! — взмахнул нагайкой Воронцов. — Сто, двести, пятьсот шомполов, пока не скажет.
Каратели схватили Фильчакова и, повалив на ступеньку, задрали рубаху и начали хлестать шомполами.
— Всё равно ничего не добьётесь, — скрипел зубами Фильчаков, вздрагивая при каждом ударе.
— Подбавить красненьких! — приказал Воронцов.
Солдаты разложили костёр… Нагрев докрасна шомпола, стали запускать их под кожу Фильчакову. Запахло горелым мясом.
Бабы плакали, мужики отворачивались, сжимая кулаки, а Фильчаков сначала стонал, хрипел, харкал кровью, а потом затих, да так и скончался в беспамятстве.
— Афанасий Ивлечев!.. Гавриил Федяев! Николай Степанищев, Фома Карпов, Семён Черепанов… — выкрикивал по списку Воронцов.
Девять человек сбилось в кучку, не понимая, чего от них хотят.
— За организацию саботажа — расстрелять! взмахнул рукой Воронцов. — Приготовиться!..
Каратели поставили крестьян к церковной стене, щёлкнули затворами винтовок.
— Ой, люди добрые, за что же убивают?.. Спасите!.. — с мучительной болью в голосе выкрикнула молодая женщина, видно, жена кого-то из приговорённых к смерти. Выкрикнула и забилась в руках подхватившего её крестьянина.
— Мама! Мамка же! — испуганно заплакала маленькая девочка, хватаясь трясущимися ручонками за юбку бьющейся в истерике матери.
Толпа молчаливо колыхнулась вперёд. В тишине прозвучал спокойный голос священника Остроумова.
— Постойте, господин поручик… Они же православные. Допрежь чем предстать им перед судом всевышнего, дозвольте заупокойную прочитать.
— Валяй! — снисходительно разрешил Воронцов.
Поп загнусавил:
