— Во брачина! — сказал молодой.
— Как боярином станешь, Василько, купишь девкам в подарок, — пошутил старый десятник.
Савва подмигнул молодому:
— Бери, молодец, любимой на кокошник, она тебя поцелуем одарит.
— Ещё не сыскал такой, — рассмеялся Василько.
— Он у нас парень робкий, — сказал десятник. — Ты ему, добрый человек, сыщи красавицу, да побойчей.
— Это мы враз, — ответил Савва. — Да только на свадьбу чтобы не забыл позвать.
Мимо прошёл воин. На ходу окликнул десятника:
— Эй, дед Путята, кому брачину выбираешь? Никак, молодку приметил?
Старый десятник обернулся:
— Я-то не ты, я и молодке пригожусь.
Путята и Василько от лавки Саввы направились в скотный ряд. Хазарские гости лошадей табун пригнали.
К обеду торг поредел. Савва зазвал сбитенщика, приложился к корчаге. Горячий мёд душил пряностями, приятно разливался по телу.
Сбитенщик, низкорослый мужичонка с редкой бородкой и взлохмаченными волосами, довольно ухмыльнулся:
— Что, ядрён?
— Крепок!
Поддёрнув порты, сбитенщик прикрыл тряпицей жбан, засеменил к торговкам рыбой.
Покинув торг, Савва встретил Добронраву, обрадовался. Нравится она Савве. У Добронравы лицо белое, русые густые волосы волнистые, а глаза большие и синие, как бывает нередко вода в море.
Пошли вместе. Миновали посад, начались рыбацкие выселки. Добронрава сказала:
— Раньше ты почаще бывал у нас.
— Сама ведаешь, в Царьград плавал. Наше дело гостевое. Хочешь, я тебе подарок привезу из-за моря? Жуковину[33] иноземную?
— Не надо! — нахмурилась Добронрава, — А сам приходи, коли надумаешь. Всегда тебе рады.
Они остановились у небольшого выбеленного домика с затянутым бычьим пузырём оконцем. Прямо к порогу подступало море. Тут же на берегу валялся перевёрнутый чёлн. На кольях растянуты старые сети.
Когда за Добронравой закрылась дверь, Савва сказал так, чтоб она услышала:
— Я приду, слышишь?
Чуть забрезжил рассвет. В оконце княжеской опочивальни пахнуло ветром. Мстислав вскочил, наспех натянул сафьяновые сапоги, пригладил пятерней волосы. На душе невесть отчего радостно. Чуть ли не бегом выскочил во двор. С тесового крыльца, завидев умывавшегося Василька, крикнул:
— Выводи коня, поскачем зорю зрить!
Тот наспех отёрся, побежал в конюшню. Конюхи уже заседлали лошадей. Василько вывел коней, подержал повод, пока князь сядет. Потом сам вскочил в седло. Застоявшиеся кони взяли с места в галоп.
Дозорные, завидя князя, поспешили распахнуть крепостные ворота. Под копытами застучал деревянный настил.
В узких улицах посада Мстислав перевёл коня на размашистую рысь. Василько скакал следом. Позади остались рыбацкие выселки. Где степь подступила к морю, князь осадил коня. Соскочив на землю, кинул повод Васильку:
— Держи!
У самых ног плескалось море. За степной кромкой выкатывалось огненным шаром солнце. Его лучи побежали по воде. Мстислав наклонился, помыл руки, лицо:
— Хорошо!
Потом, вдруг решившись, скинул сапоги, порты и рубашку, бросился в воду, окунулся, крикнул:
— Полезай, Василько!
Василько стреножил коней, пустил на траву и, мигом раздевшись, нырнул с разбега. Купались долго, пока солнце не припекло.
— Пора! — Мстислав вылез из воды.
Обратную дорогу Мстислав молчал. Кони шли шагом.
В рыбацком посёлке людно. С утреннего лова вернулись челны. У пристани рыбаки набрасывают в плетёные корзины рыбу. Она поблескивает чешуёй, бьётся.
В ближнем челне хозяйничает рыбачка. Мстислав придержал коня:
— Как звать тя?
Рыбачка подняла голову, ответила насмешливо:
— При крещении Ольгой нарекли, отец же с матерью Добронравой кликали, князь.
Мстислав усмехнулся:
— Ты почём знаешь, что я князь?
— А я ведунья, — отшутилась Добронрава.
— Почто одна на лов ходила?
— Я не одна, мы с братом в море ходим. Он корзину понёс.
Тронув коня, Мстислав сказал весело:
— На уху загляну когда-нибудь.
У крепостных стен мастеровые отёсывали дубовые брёвна, в чанах кипел вар. Смола пузырилась, булькала. Мастеровые не обратили внимания на подъехавшего князя, продолжали своё.
Подошёл тысяцкий Роман. На нём зелёного шелка штаны и рубашка, сапоги, как и на князе, красного сафьяна. Пригладив усы, Роман кивнул на мастеровых:
— На той неделе закончат городни.
— Добре.
Мстислав легко соскочил с коня, подал повод Васильку:
— Ставь на конюшню, я до завтрака здесь погляжу.
Вместе с тысяцким они поднялись на стену. Мастеровые, уже разобрав часть старых городней, ставили новый сруб. Тяжёлые брёвна с земли подавали на верёвках.
— И-эх, раз! И-эх, два! Пошла! — кричали в такт мастеровые, и бревно плыло снизу до самого верха. Его подхватывали и укладывали на место.
Мстислав заглянул внутрь сруба. Роман сказал:
— Наутро песком набьём. Суше земли будет.
— Тебе, боярин, лучше знать, — одобрил Мстислав.
С высокой стены как на ладони видно большую пристань. Покачиваются у чалок длинные ладьи русских гостей, широкие неуклюжие корабли византийские из Царьграда и Корсуни. По обрывистому берегу за забором дворы гостей с клетями для товаров, жильём. Вон ближний, хазарский, за ним византийский, а поодаль армянских гостей. Эти сухим путём в Тмуторокань ходят, через многие земли. Русские гости из Киева, Чернигова, Новгорода и иных мест свой двор имеют.
— Наш город гостевой, — довольно проговорил Мстислав. — На самом перепутье стоит. Мы у хазар и греков что бельмо в глазу.
— Хазарский каган[34] тот и по сей час мыслит Тмуторокань под свою руку взять, а уж о базилевсе и речи нет.
Они спустились вниз, пошли не спеша в княжий терем, где уже трапезовала большая дружина. Василько тем часом, поставив лошадей, прошёл в трапезную молодшей дружины.
Итиль-река, какую русичи именуют Волгою, многими рукавами поит море Хвалисское. Здесь, в низовье, столица некогда могучего Хазарского царства. Город, как и реку, называют Итиль. Пыльные, грязные улицы, по ту и другую сторону реки глинобитные мазанки, войлочные юрты, чахлая зелень садов. Город окружён стеной. С утра и допоздна шумит многоязыкая толпа. По узким и кривым улицам величаво вышагивают гордые верблюды, трусят ослы, проносятся верхоконно наёмные хазарские воины-тюрки, переселившиеся в Хазарию из Хорезма с семьями. Тюрки-арсии, как зовут их хазары, гвардия кагана.
Итиль огород разных народов и обычаев, с разными верами: христиане и иудеи, мусульмане и язычники. У каждого народа свои храмы, свои улицы. Улицы ведут к базарам, в степь, к реке. Река омывает остров. В глубине его — Дворец кагана. Высокие каменные хоромы окружает кирпичная изгородь. Вокруг ограды мазанки вельмож. Каган подобен богу, и люд не смеет зрить его. Видят кагана и слышат только избранные. На острове, где камыш лезет на берег, ещё один дворец. Здесь живёт хаканбек. Каган — наместник бога на земле. Мирскими делами ведает хаканбек. Каждый день поутру является он к кагану. В погоду и непогоду проделывает хаканбек этот путь.
У низкой калитки дворца кагана зоркая стража. Она остановит любого, но только не хаканбека. Он наместник кагана и может сам стать каганом. Так было в ту тяжёлую для царства годину, когда князь русов Святослав разбил войско, разрушил Итиль и иные хазарские города. Тогда нынешний каган Бируни был хаканбеком. Бируни пришёл во дворец и сказал старому кагану: «Хазары говорят, пусть каган идёт к Богу и просит за нас». Старый каган ничего не ответил. Такова воля Бога. И хаканбек зарезал старого кагана и стал каганом. А у хазар с тех пор хаканбек сменился дважды. Нынешнего хаканбека зовут Буса. Он высокий, молодой, с узким бледным лицом. Глаза с прищуром. Ходит Буса мягко, крадучись, и говорит что мурлычет.
По утрам хаканбек пересекает остров пешком, в одиночестве. Так лучше думается: «Стареет каган, рушится царство. Вот уже скоро тридцатое лето минет, как прошёл Святослав через хазарские земли. Пора бы оправиться, в силу войти, ан нет».
Тропинка вьётся берегом, поднимается кверху, петляет меж глиняных жилищ беков и тарханов[35]. Тропинка потянулась вдоль ограды дворца. Стража у калитки, завидев хаканбека, расступилась. Буса, пригнувшись, вошёл во двор, огляделся по привычке. Тихо и безлюдно, как всегда. Каган Бируни не любит шума. Он боится даже слуг. В каждом ему мнится убийца. Когда каган гуляет в небольшом садике, слуги и рабы стараются не попадаться ему на глаза. Двор замирает.
У входа во дворец ещё одна стража. Два дюжих воина-тюрка, опираясь на копья, замерли по ту и другую сторону двери. Буса миновал их и, очутившись в первом, меньшем зале, остановился у входа, стащил сапоги и босой прошёл к горевшему у стены светильнику. На подставке ровным рядочком уложены лучины. Буса взял одну, поджёг от светильника и только после этого направился в большой зал. Босым и с горящей лучиной являться к кагану велит закон хаканбеку.
