Близился вечер, сгущались сумерки, темнота окутывала дорогу. Возчики зажигали факелы и лучины. Луций решил переночевать в отцовском имении за Таррациной. Но, доскакав до Таррацины, устал не меньше своего коня и поэтому остался на ночь в таверне, где были комнаты для знати.
На площадке перед таверной было шумно. За столами при свете двух-трех фонарей сидели путники и крестьяне. Они попивали разбавленное водой вино и галдели. Орали, пели и кричали так громко, как повелевал им ударивший в голову напиток.
Луций подъехал к воротам и тут только в свете факелов заметил расставленный по всей дороге караул. Преторианцы в полном вооружении.
– Кто ты, господин? – учтиво спросил центурион, который по великолепному панцирю Луция понял, что перед ним важное лицо.
Луций назвал свое имя и сказал, что хочет здесь переночевать. Центурион поднял руку в приветствии.
– Я очень сожалею, господин мой, но в павильоне ужинает префект претория с супругой и дочерью.
Луций удивленно поглядел на воина и выдохнул:
– Макрон? Ах! Доложи обо мне, друг!
– Гней Невий Серторий Макрон, – почтительно поправил его центурион.
– Изволь подождать здесь. Я доложу о тебе.
Луций взволнованно бросил поводья подскочившему рабу, накинул на плечи темный плащ и присел к свободному столу. О, если бы Макрон меня принял!
Верховный командующий всеми войсками, второй человек после императора. Мой главный начальник. Вот ведь и теперь хороший солдат может высоко подняться: Макрон. бывший раб, погонщик скота – ныне приближенный императора. Отец Луция ненавидит его так же, как императора. И я ненавижу его, смертельного врага республики. Но это вовсе не значит, что я буду громко кричать о своей ненависти. Познать врага и при этом не открыть перед ним себя – вот мудрость.
Луций издали видел павильон во дворе. Над входом в него было выбито:
ВОЙДИ И ЗАБУДЬ!
Он усмехнулся. Прекрасно сказано для пьянчуг и девок. Истинный римлянин никогда не забудет о том, что у него на сердце и в мыслях.
За соседними столами сидел простой люд. Луций не слышал, о чем они говорят, лишь изредка до него долетали отдельные слова.
Они видели, как приехал Макрон, и теперь обменивались впечатлениями.
– Ну и разбойник этот Макрон. Земля так и загудела, как он с лошади соскочил. Прет как вол.
– Так ведь он же и был.,.. Не отопрешься, а? Тяжелый, неуклюжий?
– Ну и что? А все же он мне больше по душе, чем эти раздушенные да завитые господа из сената. Ясно, что не красавец. А эти две его курочки, что вылезали из носилок, выступали словно павы. Они на сестер похожи, а говорят, будто одна – его жена, а другая – дочка от предыдущей.
– А где которая?
– Чернявая с рыбьей головой вроде дочка. Пышная? Так это же другая, умник!
– Да, хороши обе, а запах от них такой, что я еще и теперь его чувствую. Он, ясное дело, молодец, из наших он, наш человек!
– Наш человек? Ха-ха-ха, в самую точку попал, дубина! Императорский прихвостень – наш человек! Ха-ха-ха!
– Потише вы, тот вон серебряный господин нас слушает!
– Ерунда! Не может он ничего слышать.
Они оглядывались на Луция, перешептывались, что за птица, мол, такая, и откуда он тут взялся? Потом выпили. Больше всех усердствовал тощий как щепка человек.
– Иду я, братцы, из Рима, там сейчас такое творится…
– Рассказывай, только потише. Этот красавчик навострил уши, – сказал другой бородач.
Но он ошибался. Луцию было безразлично, о чем говорит плебс. Он думал о Макроне.
Любопытные обступили тощего, и он рассказывал:
– Вчера еще две семьи осудили за оскорбление величества. А сегодня от них только и осталось, что шесть трупов. Скорость, а? Только теперь не удавкой работают, теперь головы рубят. Новая мода, дорогие. И палач доволен, и осужденный тоже. Голова-то из-под топора, как маковка, отлетает, подскочит да и таращится вылупленными глазищами…
– Бр-р. А ты, скелетина, веселишься? Небось вытаращишься, как до тебя очередь дойдет, – заметил одутловатый крестьянин.
– Ну, для этого мы люди маленькие, – отозвался бородатый, перебирая струны гитары, чтобы не было слышно, о чем идет речь.
– А что за семьи-то были, аистова нога?
Тощий сделал глоток.
– Да все одно и то же: богатые, сенаторы. Им того каждый пожелает.
Один, говорят, совершил преступление и оскорбил величество тем, что пошел в нужник с изображением божественного Августа на перстне…
Кто-то засмеялся, но тут же смолк, как отрубил. Как угадать, с кем пьешь, может, именно этот костоглот, который рассказывает, – доносчик?
– Эй ты, жердь, это правда, что процент с долга повысили с двенадцати до восемнадцати на сотню? – спросил крестьянин.
– Да. В сообщении сената об этом было. Только мне-то все равно, у меня ни долгов, ни денег.
– Постойте, – перебил их низкорослый человечек, работник с виноградника, так громко, что теперь и Луций слышал все. – Сегодня днем я зашел сюда поесть. Вдруг сотня преторианцев на лошадях. Несутся так, что искры летят. Потом скакал он, а за ним еще сотня преторианцев.
– Кто это "он", умник?
– Калигула. Он скакал на вороном жеребце.
– Он вчера выиграл первый приз на скачках! – крикнул из угла молодой парень.
– Калигула?
– Нет. Жеребец этот. Инцитат его зовут. Конь что надо!
А крестьянин с виноградника продолжал:
– У Калигулы поверх голубой туники был надет золотой панцирь и весь чеканный! Ох, и хорош же он был! Нас тут много сошлось. Мы кричали ему:
"Salve"[16].
– Почему же вы орали? – спросил тощий.
– Почему! Почему! Почему! Слыхали вы этого болтуна? Почему, говоришь?
Старик – иное дело. А Калигула – наш человек, все равно как его отец, Германик, понял? Тот бы непременно разрешил игры! Да, это было зрелище. Он махнул нам рукой. Плащ-то голубой, золотом расшитый, так и летит по ветру, и шлем на голове золотой…
– У него, говорят, голова в шишках, а шея покрыта щетиной, – на беду себе произнес тощий.
– Осторожней вы с ним! Это доносчик. Я его знаю, – помог доконать тощего выступивший из тени крестьянин.
Поднялась суматоха, тощего нещадно избили, досталось и гитаре – в щепки разлетелась она от его головы; напутствуемый пинками, он исчез в ночной темноте.
– Наверняка соглядатай, да нас на мякине не проведешь. Получил, что просил. Сыграй, бородатый!
Но сыграть было не на чем, от гитары остались одни щепки. Но что грустить, когда осталось вино? И снова они раскричались и принялись разыгрывать в микаре кувшин вина. В углу пошла запрещенная игра в кости, прочие же глазели или пели. Петь-то ведь легче, чем разговаривать, разве не так?
Луций хмуро смотрел и слушал. Вот он, римский народ! Какой сброд! И узурпатор для них свой человек, а сенаторы – враги! Ах вы, болваны!
Олухи!
Центурион вернулся к Луцию и вытянулся:
– Благородный префект претория просит тебя, господин, к своему столу.
Красная ткань на стонах, желтый занавес на дверях приглушали звуки. С потолка на цепях спускались чеканные масляные светильники с толстыми фитилями, они были подвешены в два ряда, золотились два ряда огоньков, и мягкий свет падал на людей, сидевших у стола. Их было трое.
Луций выпрямился, серебряное солнце на его панцире разбрасывало лучи.
Высокий угловатый мужчина в форме командующего преторианской гвардией встал, сделал несколько нетвердых шагов, обнял Луция и произнес грубым голосом:
– Приветствую тебя, Курион из Сирии. – Луций почувствовал по дыханию, что префект сегодня немало выпил. – Моя жена и дочь, – продолжал он. – Присаживайся!
Луций отвесил глубокий поклон и сел смущенный. Обе женщины были одного возраста, обе красавицы. У одной волосы цвета меди спадали на обнаженные плечи, у другой гладко причесанные черные волосы были перевиты серебряным жгутом. Макрон приказал трактирщику подать ужин гостю, фалернское вино, фрукты. Женщины улыбались, темноволосая спросила Луция, как прошло путешествие. Луций отвечал, не сводя с рыжеволосой восхищенного взгляда.
Неожиданно у него задергалось веко, будто его поймали с поличным. Он оторвал взгляд от красавицы и выпрямился, потому что заговорил Макрон.
– Я еду на Капри, к императору. На этот раз и женщин взял с собой, они потом измучили бы меня своими вопросами. А тут узнаем о твоем приезде.
Очень кстати. Я должен тебя вызвать в Риме? Здесь, пожалуй, спокойнее, можешь доложить о поездке сейчас. О себе не говори, Вителлий расхваливает тебя даже слишком. Что это? Снова письмо от него? – Макрон взял письмо и, не распечатывая, бросил через стол рыжеволосой женщине. – Сохрани. Я прочту потом. А ты, Луций, рассказывай. Что Вителлий? Все еще пьянствует и распутничает?
Луций был смущен. Как отвечать на такие вопросы? Он говорил о Вителлий с уважением, о легионе – восторженно.
У черноволосой от гнева над прямым носиком собрались морщинки. Почему не ей отдал он письмо? Почему доверяет дочери больше?
