- Братцы...! Христа ради... я не при чем... я весь день пьяный... спал я!...
Остальные, схваченные здесь же "опричники" заплетающимися языками оправдывались, божились, что в лагерь не ходили. Тут же из лагеря беженцев с обнаженной шашкой во весь опор прискакал подхорунжий, успевший доскакать туда и обратно. В лагере он нашел зарубленными свою мать и невесту. Он, ни говоря, ни слова, наотмашь снес голову Веселову, затем врезался в кучу прочих "опричников". Те врассыпную кинулись в степь, их нагоняли, рубили...
- Всех они там, всех... баб, детей, стариков... христопродавцы! Руби их ребята!- кричал озверевший от горя подхорунжий.
Иван не стал взывать к порядку, его трясло от напряжения, он не знал, что его самого ждало. Он молил Бога... В лагере все кинулись искать своих, но тут уже поработали санитары, отделив раненых от убитых. Иван разыскал знакомую ему кибитку Хардиных - но там никого не обнаружил, только следы крови на полу. Потом побежал в большую палатку, куда складывали трупы. Там увидел Ипполита Кузмича с перебинтованной головой. Купец тихо не то скулил, не то плакал над телами жены и дочери. Добиться от него, где Полина оказалось невозможно - у купца от удара по голове и горя явно повредился рассудок, он не узнавал Ивана. Иван кинулся туда, где располагались раненые... Он метался по лагерю, но Полины нигде не было. Нашел одного из приказчиков Хардина, но тот тоже ничего не мог ему сообщить... Наконец, в госпитальной палатке, его окликнула жена офицера из его полка. У женщины были забинтованы голова и рука, но она находилась в полном сознании, хоть и с мертвенно бледным от кровопотери лицом:
- Вы... вы есаул Решетников... жену ищите... она у вас беременная?... Я видела, как она верхом ускакала. За ней один из них погнался, туда,- она слабо махнула здоровой рукой в сторону горного хребта Тарбагатай, чьи предгорья начинались верстах в трех-четырех севернее лагеря.
Иван побежал к коновязи и сразу распознал следы подков "Пострела" с клеймом усть-бухтарминской кузни. К горам уходила одна единственная "поднятая" над остальной степью дорога. То был санный путь хоть и изрядно заснеженный бураном, но верхом по нему вполне можно было ехать. По сторонам же от дороги, степью невозможно было ни конному проехать, ни пешему пройти - сплошные сугробы и заносы. И на дороге тоже, хоть и не сразу, Иван различил два припорошенных конских следа "Пострела" и еще чей-то.
Передав команду прибывшему с ним сотнику, у которого семья уцелела и он мог более или менее разумно командовать поимкой успевших разбежаться "опричников", Иван взял с собой двух казаков, не имевших родственников в лагере, и поскакал в сторону гор. Снег успел замести следы, но там где вьюга встречала какое-либо препятствие и не перемела дорогу, следы подков просматривались отлично, особенно следы "Пострела". В горах, видимо, метель свирепствовала не столь сильно, как на просторах степи и здесь ехать стало легче. По всему, преследователь не отставал. Иван знал, что "Пострел" резво пробегает небольшие расстояния, но в долговременной скачке не очень вынослив. Преодолев подъем версты в полторы, Иван с казаками достигли относительно ровного горного плато и уже здесь впереди на дороге увидели что-то темное. Сердце Ивана бешено заколотилось, он пришпорил коня...
Поперек дороги лежал бездыханный, вытянувший в предсмертном храпе морду "Пострел". Сзади в его круп было выпушено несколько пуль. Видимо, "Пострел" свалился и истек кровью, и по всему преследователь специально целил в коня. От дороги в сторону виднелись полузаметенные следы... человеческие и конские, они вели туда, где саженей через сто вновь начинались склоны гор, поросшие редким лесом. Иван догадался, что преследователь пытался догнать Полину верхом, и после того, как она соскочила с подстреленной лошади. Но снег вне дороги был довольно глубок, и по нему пешему передвигаться куда легче, чем конному. Иван с болью в сердце представлял всю эту картину. Сначала проваливаясь по колено, а то и глубже по снегу спешит Полина, а сзади на коне ее пытается догнать этот кто-то. Ему всего и надо-то было идти по следу, пока она не обессилит. Но Иван знал, что у Полины есть маленький дамский "браунинг", трофей который он привез с германского фронта. Он дал ей его на всякий случай. "Браунинг", конечно, всего лишь пуколка и эффективен только при стрельбе с очень близкого расстояния. Сумела ли Полина воспользоваться им? Она хорошо ездила верхом, но стрелять... Следы уходили в невысокий сосновый лес, кое-как цепляющийся корнями за каменистую почву. Здесь ехать стало совсем трудно, подъем, камни. Конь едущего рядом с Иваном казака захрапел и попятился, едва не наступив на лежащее тело. Иван буквально вылетел из седла. То был мужчина в дубленом полушубке, лежащий лицом вниз, его папаха валялась рядом. Иван резким движением перевернул тело... Васька Арапов в зловещей застывшей судороге кривил свое небритое лицо. Его полушубок на груди был изорван маленькими дырочками, калибра пуль браунинга. Видимо, те пульки не пробили полушубка, застряв в овчине. Смертельной оказалась пулька, попавшая прямо в тонкий щегольский ус, который Васька кривил в минуты бешенства. Пуля, выпущенная в упор, пробила верхнюю челюсть и застряла где-то в черепе. Тут же неподалеку обнаружили и пистолетик Полины. Видимо, расстреляв все патроны, она его бросила и побежала прочь, не уверенная, что причинила какой-то вред своему преследователю. Дальше на снегу были видны следы только ее зимних ботиков, но снег рядом местами оказался окроплен красными пятнами. "Неужто ранена... только бы была жива",- единственная мысль заполнила все сознание Ивана. Оставив одного казака и коней возле тела, они со вторым побежали вверх по склону, по кровавому следу...
Полину они нашли не очень далеко от трупа Васьки. Обессиленная, в полузабытьи, она лежала, свернувшись и подогнув ноги в небольшой пещере. Нет, она не была ранена. Просто когда Арапов, тесня конем, гнал ее по снегу, со словами:
- Я тебя, суку, насмерть загоню! Пока приплод не сбросишь!... Я из твоего брюха ванькино семя выбью!!...
Здесь у нее от всего по совокупности: стресса, скачки, падения с подстреленного коня, бега по глубокому вязкому снегу - что то случилось в низу живота и пошла кровь... Про пистолет она помнила, но боялась на бегу не попасть в Ваську - тот раньше времени обнаружит, что она вооружена и примет меры предосторожности. Полина ждала, когда он спешится. Васька спешился, когда его случайный конь отказался карабкаться вверх по склону, по камням. Она, упершись спиной в ствол кривой сосны, подпустив ухмыляющегося Арапова, неожиданно для него выхватила из-за спины заранее взведенный браунинг, и в упор, почти не глядя, разрядила его. Не зная, попала или нет, она побежала дальше и только тут увидела, что оставляет кровавый след. Она стала рвать свои нижние юбки, чтобы остановить кровотечение. Кровь вроде бы остановилась, но боль осталась и свинцовой тяжестью вдруг навалилась усталость. Полина нашла природное углубление в скале, куда не задувал ветер и наломав соснового лапника прилегла отдохнуть, дождаться когда хоть немного утихнет эта тянущая боль внизу... Она надолго забылась в полусне-полуобмороке... Очнулась когда кто-то ее стал поднимать, застонала, рванулась, но тут же услышала:
- Полюшка, это я... Ты меня слышишь? Все позади, успокойся. Я донесу тебя, тут у нас кони недалеко. Потерпи милая...
В лазарете Полину сразу положили на операционный стол - у нее случился выкидыш. То был мальчик, не родившийся сын Ивана...
Остатки разбежавшихся "опричников" несколько дней вылавливали по степи и в предгорьях. Некоторых стреляли или рубили на месте, других пригоняли и после короткого суда прилюдно расстреливали. То, на что, возможно, рассчитывал Анненков, удалось лишь частично. Армия избавилась от теперь совсем ей ненужного карательного отряда, но вот от такого "балласта", как обоз с беженцами избавиться так и не удалось. Более того, армейский госпиталь был теперь переполнен ранеными и искалеченными женщинами. Однако, если кто-то и подозревал Анненкова в злом умысле, то вслух говорить не решался. Авторитет брата-атамана оставался непоколебимым. Он по-прежнему регулярно выезжал в войска, вникал в нужды бойцов, делил с ними хлеб и кров. Не раз, когда красные пытались прорвать фронт Армии, он лично возглавлял контратаки. Один его вид, прекрасная кавалерийская посадка, его словно отлитая из железа, не сгибающаяся ни под пулями, ни под ветром фигура вселяла в рядовых бойцов уверенность, воодушевляла. За ним они по-прежнему были готовы идти куда угодно, презрев саму смерть. Вот только в свой армейский госпиталь Анненков больше не заглядывал, ведь там теперь лежало много женщин, а их он вообще не желал видеть, никаких, ни раненых, ни здоровых. Они для него попросту не существовали в ином качестве, чем досадная помеха, обуза...
