«А посылать за подмогой надо… — назойливо сверлила мысль. — И сделать это следует быстрей, пока не обложили и со стороны речки».
Прибежал Ларионов. Он казался растерянным.
— Ты глянь, Матвей, их сколько! Ведь не сдюжим.
— Ты что это, Степан? Уж не сдаваться ли собрался?
— Да разве справишься? Они же как саранча.
— И саранчу бьют… Послать надобно за помощью. Нужны охотники. Дело рискованное.
— Дозвольте мне, Матвей Иванович, — подал голос хорунжий Авдотьев. Он все время находился рядом с Платовым.
— Фрол? — удивленно взглянул на него Ларионов. — Пробьешься ли?
— Попытаюсь. Двум смертям не бывать, одной не миновать.
— Одному нельзя. Возьми напарника, Фрол Авдеич.
— Это можно. — Хорунжий обернулся. — Антон! Хроменков! Ко мне!
— Ну, коль решился, Фрол, тогда слушай. — Платов неторопливо объяснил, как вырваться из кольца и избавиться от преследователей. — В сшибку с турком не вступай! Главное — добраться до своих. Действуй по обстоятельствам.
Они крепко, по-мужски, обнялись.
— Не поминай лихом, Матвей Иванович. Если что было не так…
— Будя тебе, будя, — не дал тот досказать. — Скачи, Фрол, да быстрей возвращайся, с подмогой приходи!
Хорунжий и казак незаметно отогнали своих коней к речке. Там, скрываясь за высоким берегом, проехали с полверсты. Казалось, уже миновала опасность, но их заметили. Десятка два всадников бросились на перехват. Началась бешеная скачка.
Вначале хорунжий и казак скакали рядом, но постепенно рыжий конь Фрола стал отставать. Всадник бил его, подгонял, однако угнаться за коньком казака тот не мог.
— Гони, Фрол! Гони! — кричал казак, оглядываясь из-под локтя на начальника.
Турки постепенно приближались. Это понял и сам Фрол. Придержав коня, он крикнул казаку:
— Скачи, Антон! Проща-ай! Я прикрою!
Поворотив коня, он вырвал из ножен саблю и бросился на ближайшего турка.
Между тем атаки на вагенбург все продолжались. Появились раненые, убитые. Хорошо, что вблизи находилась речка и можно было утолить жажду и поить лошадей.
Матвей переходил от одного укрытия к другому, подбадривал казаков не только словом, но и делом. Стрелял из пистолета, а потом ему доставили лук со стрелами, и он пустил его в ход.
— Мы неделю продержимся, не то что день! — слышался его уверенный голос. — Харч есть, вода поблизости, и корма коням тоже в избытке. А уж о зарядах мушкетных и говорить нечего…
От пушкарей Платов потребовал, чтобы палили не «в белый свет, как в копейку», а по самым опасным местам. Те навели пушку в стоящего поодаль хана и вторым выстрелом едва не угодили в его белого коня. Хана не уложили, а свиту янычар разметали.
К вечеру, после седьмой атаки, в боевом строю неприятеля казаки заметили замешательство. Часть сил повернула назад, а те, что стреляли по вагенбургу, отхлынули. Ускакал и хан. Потом послышалась отдаленная стрельба.
— Наши! — крикнул кто-то. — Наши! Подмога подоспела!
— По коням! — дал команду Платов. — За мной! Вырвавшись из вагенбурга, казачья лава накатилась на неприятельское войско. Вслед за платовским полком устремился полк Ларионова. Теснимые с двух сторон казаками и подоспевшей помощью, турки в панике бросились бежать…
Один из посланных за подмогой казаков сумел доскакать до станицы, где находился гусарский полк Бухвостова и казачий полк Уварова. Была сыграна тревога, и гусары бросились на помощь товарищам.
В тот памятный день 3 апреля 1774 года казаки не только выстояли, но и нанесли большие потери турецкому отряду. Это сражение у речки Калалах, что впадает в степной Егорлык, было для молодого командира памятным: здесь он уверовал в свои силы, стойкость и мужество казаков.
Через два дня полковник Бухвостов доносил: «Войска Донского начальник Платов, будучи в осаде от неприятеля, оказался неустрашимым, ободрял своих подчиненных, почти в отчаяние приходивших, и удерживал их в слабом своем укреплении до моего к ним прибытия; полковник Ларионов следовал примеру храбрости».
Когда доставили порубанное ятаганами тело хорунжего, Платов склонился над ним.
— Ты сохранил, Фрол Авдеич, честь и славу Войска Донского. Хотя и постигла тебя смерть, но ты победил ее своим бесстрашием.
Казака похоронили с почестью на голом, обдуваемом ветром взлобке.
После той битвы о Платове говорили как о бесстрашном и везучем начальнике, да к тому же еще и молодом годами…
Что же помогло тогда устоять против многократно превосходящего врага? — размышлял Платов. — Конечно же, и прежде всего выучка казаков. Не зря учил и требовал от каждого умения владеть оружием: ловко действовать пикой да клинком, без промаха стрелять. И все? Нет, еще помогло крепкое товарищество. Каждый знал того, кто дрался рядом; большинство из одних станиц, вместе росли, дружили. Служба еще более сплотила. Что ни говори, а войсковое товарищество — великая сила.
И еще был уверен, что если б он, командир Платов, не проявил твердости духа, не миновать бы всем турецкого плена. Уверенность в победе терять нельзя, в каком бы трудном положении ни оказался.
После сражения на реке Калалах случилось дело и на Кубани. В полустах верстах от Азовского моря полк Платова столкнулся с неприятельским скопищем. Не раздумывая, командир повел его в атаку. Казаки бесстрашно врубились в боевой порядок и обратили врага в бегство. Преследуя, они ворвались в селение и захватили там орудия и большие запасы продовольствия.
В посланном в Петербург донесении вновь отмечалась удаль молодого войскового старшины. В ответ пришел ордер с повелением немедля направить Матвея Платова в столицу.
Его охватила оторопь: «Неужто в чем провинился? Иль плохо нес службу?» Однако повеление нужно было исполнять, и он отправился в далекий путь.
В сопровождении блестящего генерала его провели к самому Потемкину, вершившему при императрице военные (да и не только военные) дела.
Выслушав генерала, а потом и рапорт молодого войскового старшины, сидевший за столом человек с черной повязкой на глазу долго сверлил Матвея одним глазом.
— Так ты и есть тот самый Платов? — Потемкин поднялся, и Матвей поразился его могучей фигуре. И голос у него был под стать виду: сильный, словно труба. — Сколько ж лет тебе?
— Двадцать три, — ответил войсковой старшина.
Взгляд Потемкина потеплел. Возможно, глядя на стоявшего пред ним стройного казака, ему вспомнилась собственная молодость. В шестнадцать лет он стал рейтаром, а вскоре вахмистром. Кто знает, как сложилась бы дальнейшая служба, если б не встреча с императрицей. Она и поныне к нему благоволит.
— Звания армейского не имеешь?
— Никак нет.
— Будешь иметь.
Об армейских званиях среди казаков ходили анекдоты. Считалось, что командир казачьего полка есть полковник. Но в табели о рангах он приравнивался армейскому майору. И когда приходил указ о возведении иных казачьих начальников в армейские чины, казаки подшучивали: «Нашему-то начальнику немало подфартило, из полковников сразу возвели в майоры».
На следующий день Потемкин представил Матвея самой императрице.
— Вот он, матушка, и есть тот самый Платов, о котором проявить интерес изволила. Казак из станицы Черкасской.
Матвей стоял ни жив ни мертв.
Затянутая в корсет, пышущая здоровьем и красотой, Екатерина смотрела на него с тем любопытством, с каким бы рассматривала вещь. Матвея поразил не столь ее величественный вид, как властный взгляд.
— Как речку-то именовали? Ты что, оглох? — переспросил Потемкин.
— Калалах, — выдавил из себя Матвей.
И последовал новый вопрос, тот же, что задавал и Потемкин.
— Сколько было-то басурманов? — поинтересовалась Екатерина с легким акцентом иностранки.
— Много, ваше величество, считать не можно было. Только нас-то было два полка: ларионовский да мой.
— Он, Ларионов, тож казак?
— А как же!
Екатерина села в кресло, указав Матвею место напротив.
— Сказывай все, как было.
Подавляя волнение, Матвей стал рассказывать, как среди ночи, испытывая тревогу, приникал ухом к земле, чтоб услышать неприятеля, как Фрол Авдотьев объяснял, почему ночью птица не спит.
Екатерина слушала со снисходительной улыбкой, которая и ободряла и настораживала. И он вдруг, не выдержав, спросил:
— Ваше величество, может, я гутарю не то?
— Нет-нет, все так, — успокоила она.
Когда аудиенция кончалась, Екатерина спросила, где он остановился.
— В казачьих казармах, матушка, — ответил за него Потемкин.
— В следующий раз покои для такого молодца и здесь, во дворце, найдутся.
