Иван Васильевич сделал знак, и все смолкли.
– Еще едино. Всем полкам и отрядам не отходить друг от друга далее ста верст и денно и нощно вестниками ссылаться. А наиглавно – вести бы всякий час в государев стан приходили, дабы вестники вовремя от меня приказы всем воеводам развозить могли.
– Нарядим все, государь! – с воодушевлением говорили воеводы. – Каждый приказ твой борзо и точно исполним!..
– Токмо по разуму, – перебил их великий князь. – Умейте и сами так деяти на месте, где видней вам, чем государю, дабы наидобре приказ исполнить. Помните каждый: что решил – мигом исполняй, дабы вороги не упредили тобя. Каждый шаг вражьих сил ведайте точно… – Государь оборвал речь свою, увидев в дверях дворецкого Данилу Константиновича, и молвил весело: – Ну, да пред отпуском полков ваших буду яз еще беседу с каждым из вас иметь пространную. Сей же часец изопьем кубки за начало рати и пообедаем все за моим столом.
После отдания Пасхи, когда последний раз пасхальные песнопения поют, тридцатого мая завершил Иван Васильевич с братом Юрием составление порядка выступлений воевод своих с полками к Новгороду Великому, а тридцать первого мая, в День Еремея-распрягальника, когда поселяне с концом ярового сева все полевые работы кончают, выступили одновременно в Заволочье боярин Тютчев с московскими полками и воевода устюжский Образец со своими устюжанами и вятчанами. Беседуя об этом с Юрием, Иван Васильевич набожно перекрестился и молвил:
– Не оставь нас, Господи! Великая рать с Новымгородом зачалась.
Перекрестился следом за братом и князь Юрий, добавив:
– Помоги нам, Господи и святые угодники московские.
– Так вот, Юрьюшка, – продолжал великий князь, – приказывай воеводам моим именем: князю Даниле Холмскому, который вельми скорометлив в ратном деле, выступать первому седьмого июня ко граду Русе, а потом к устью Шелони, где бы соединился он с полками псковичей. – Иван Васильевич досадливо усмехнулся и заметил: – Нет у меня веры во псковичей, не соблюдут, боюсь, сроков своих, мешать будут Холмскому. Вся надежа моя токмо на князя Данилу. Десять тысяч даем ему, да пусть он точно соблюдает день в день, час в час, куда и в какое время в указанные грады ему приходить, как на его ратных чертежах мечено. Даем еще князю Даниле быстрые конные полки из татар Даниара-царевича. На походе пущай Холмский-то пустошит нещадно и грабит все грады и селы новгородские и полоны берет, дабы страхом гнать людей новгородских к Новугороду, дабы теснота, страх и голод были в сем гнезде осином… – Иван Васильевич нахмурил брови и добавил: – Помни токмо, Юрьюшка, нигде воли татарам не давать. Добычи и полона им у христиан не брать. Токмо Русь православная карать может за вероотступничество.
– Истинно так, Иванушка, – подтвердил Юрий, – а то пороги наши во зло сие обратят, скажут, добром христианским татарам платим. Вот еще что скажу тобе, Иванушка. В Русе-то могут задержать князя Данилу. Крепок град-то сей заставой своей, и пищали в нем есть. Мыслю, на всяк случай, дабы Холмскому вровень идти с полками князя Стриги-Оболенского, надо ему оставить на задержку запас времени.
– И яз так мыслю, Юрьюшка, – молвил государь, – а посему задержим Стригу-то здесь. Укажем ему выступать из Москвы на Акулину-гречишницу, через седмицу. Токмо ты ему числа и дни на прибытие в другие грады и селы исправь и о сем днесь же Холмскому доведи, а главное – укажи князю Даниле, когда князь Стрига в Вышнем Волочке будет, отколь к реке Мсте пойдет и к устью ее у Ильмень-озера. Сколь силы-то мы дали Стриге?
– Тысяч пять, государь, – ответил князь Юрий, – потому сей отряд всего в семи днях от главной нашей силы, нам ему легче помочь, чем князю Даниле.
– Добре сие придумано, – согласился Иван Васильевич. – Знать, и мне с главными силами из Москвы выступать надобно попозже – на Мефодия-перепелятника, тоже через седмицу. Следи, Юрий, дабы удельные-то наши в Волок пришли точно. Кто не придет вовремя, ждать не буду, пусть на собя пеняет после.
Долго еще беседовали братья, не отрываясь от карты с чертежами, вычисляя время всех переходов и точно намечая по дням и числам движение главных сил, дабы об этом так же точно знали и все воеводы. Было намечено, чтобы выиграть время в движении к Новгороду, производить присоединение отрядов союзников уже на походе. Так, полки великого князя Тверского должны были присоединиться к пехоте главных сил московских в Торжке. Для своих же удельных войск сборным местом назначен был Волок Ламский.
– Все сие, Иване, – радостно воскликнул Юрий, – так придумано и все исчислено, что нету у меня никакого сумления! Наиразумно ты, Иване, изделал, что воеводами Образцом да Тютчевым заслонился от Заволочья. В бой еще не вступая, ты уже силу новгородскую на части разделил. Главное же, государь мой, ты на походе так силы все свои поставил, что ворогам никак нельзя нас уязвить и удары наши упредить.
– Верно, Юрьюшка, – подтвердил Иван, – поход-то Холмского с полудни, а Стриги с полунощи смутит новгородцев, а наши главные силы, идя меж двух сил передовых отрядов сзади, любому на помощь придут, ежели на какой из них главные силы новгородские ударят.
Когда совещание братьев окончилось и Юрий ушел, Данила Константинович осторожно, не входя в покои, отворил дверь и нерешительно остановился на пороге. Государь, все еще поглощенный мыслями о войне и походе, не сразу заметил приход дворецкого.
Вдруг сердце его упало, и тоска вошла в душу. Он вспомнил все. Подошел к дворецкому и, положив ему руки на плечи, спросил с тоской:
– Ну, как она там, Данилушка, в монастыре-то? Что баила?
Данила Константинович взволнованно потупился и тихо заговорил:
– Был яз, государь, у Дарьюшки. Ныне она – мать Досифея. Не приняла мя. Мать-игуменью передать молила, что-де она от мира ушла и мира боле не ведает. Токмо, мол, Богу молюсь за грехи свои и за чужие, а опричь того ничего через игуменью-то не наказывала.
Иван Васильевич ни о чем больше не спрашивал. Понял он все и молвил:
– Поборет она любовь земную ради небесной… – Помолчал и тихо добавил: – Прости мя, голубица моя кроткая… – Быстро отошел от дворецкого, задохнувшись от внутренней боли, и произнес глухо: – Мне ж, Данилушка, побороть надобно любовь и горе свое для ради Руси православной…
Глава 3
Полки идут московские
Вот уж и Федул на дворы заглянул – пора-де сиротам серпы зубрить. Настал июня восемнадцатый день. Погода ныне с самого конца мая стоит жаркая. Порой только идут кое-где полосами грозовые дожди недолгие. Солнце же печет землю так, что, не будь половодья такого весеннего, пересохли бы пашни все в пыль.
– Милостив Бог к московской земле, – говорят сироты, – кругом леса горят, а у нас урожай, хоша и малой, все ж будет.
Верит в это и великий князь и пуще торопится к Новгороду, где, как вестники доносят, ни одной еще капли за все время с неба не упало. Но чтобы еще больше поднять дух народа, совершает Иван Васильевич во храмах молебны и милостыню многую рассылает по монастырям и церквам: священникам, черноризцам и нищей братии.
В Москве же, накануне выступления войск, государь с боярами и воеводами своими, моления многие во храмах свершив, пришел в собор Успения Богоматери и, упав на колени пред иконой Ее чудотворной, громко взмолился:
– Господи! Тобе ведома тайна сердец человеческих. Не моим хотением, не моею волею будет пролитие многой крови христианской на нашей земле, а волею преступивших закон Твой.
Моление государево исторгло слезы у всех бывших во храме и гнев великий против изменников вере православной.
Со всех сторон понеслись возгласы молящихся:
– Помоги, Господи, государю нашему!..
– Накажи, Господи, изменников и богоотступников!
– Пошли, Боже, гибель им без милости за мерзость их латыньскую.
– Мы свой живот положим, государь, за веру православную!
Обернулся великий князь и, поклонившись в пояс, вышел со светлым лицом из храма.
Посетил великий князь Иван Васильевич и собор Михаила-архангела, где предки его от великого князя Ивана Даниловича Калиты до отца его Василия Васильевича во гробах покоятся. Поклонился государь всем усопшим князьям, моля их:
– Аще духом далече есте отсюда, но молитвою помогите мне против отступающих от православия державы вашей.
Обойдя потом все монастыри и соборные церкви, свершая везде краткие молебны и милостыни подавая, пришел он к митрополиту и, приняв от него благословение, молвил громко:
– Утре, отче и учитель мой, на Мефодия Поторомского, отыду яз из Москвы к Новугороду. Утре же, после завтраку, приду к тобе, дабы благословил мя и всех воев моих против латыньства.
На другой день был государь за ранним завтраком у матери своей. Завтракали с ними Ванюшенька, брат государя Андрей меньшой и дьяк Федор Васильевич Курицын.
