Возгласы друзей приветствовали возвращение Леа.
— Где ты была? Мы тебя повсюду разыскивали.
— Не слишком это мило с твоей стороны — так нас бросить.
— Послушайте, — вмешалась ее кузина Коринна. — Леа предпочитает юнцам из хороших семей общество людей зрелых, немножечко таинственных.
Движением бровей Леа выразила свое недоумение.
— На кого ты намекаешь?
— Ты не заставишь нас поверить в то, будто ничего не знаешь о Франсуа Тавернье, с которым ворковала в рощице.
Пожав плечами, Леа жалостливо посмотрела на девушку.
— Охотно уступила бы тебе общество этого господина. Сегодня видела его впервые, а имя узнала от тебя. Что тебе сказать? Не моя вина, что мужчины меня предпочитают тебе.
— Особенно мужчины такого типа…
— Право, ты начинаешь мне надоедать! Раз месье д'Аржила принимает его у себя, он не может быть так уж ужасен.
— Думаю, Леа права. Если месье д'Аржила принимает Тавернье в своем доме, значит, он этого достоин, — заметил Жан Лефевр, заторопившийся на выручку своей подруги.
— Ходит слух, что он торговец оружием и целые тонны его сбыл испанским республиканцам, — пробормотал Люсьен Бушардо.
— Республиканцам! — закатывая в ужасе глаза, воскликнула Коринна Дельмас.
— Ну и что? Ведь не могли же они сражаться безоружными? — заметила Леа раздраженным тоном.
В это мгновение ее взгляд встретился со взглядом дяди, отца Адриана, глядевшего на нее, как казалось, с одобрительной улыбкой.
— Как ты можешь говорить такие вещи! — воскликнула Коринна. — Это же чудовища, насиловавшие монашек, выбрасывавшие трупы из могил, убийцы и истязатели.
— А те, другие? Они не убивали и не пытали?
— Но это же коммунисты, антиклерикалы…
— Ну и что? И у них есть право на жизнь.
— Как только у тебя язык поворачивается говорить все эти ужасы? Ведь вся твоя семья, Дельмасы, молилась за победу Франко.
— Может быть, мы ошибались.
— Что за разговор для таких очаровательных красавиц! — заметил, подходя, отец Адриан Дельмас. — Не лучше ли вам настроиться на танцы? Оркестр уже на месте.
Словно вспорхнувшая стайка голубей, окружавшие Леа юноши и девушки метнулись к площадке, устроенной в конце лужайки под обширным навесом с завернутыми вверх краями. Леа не шелохнулась.
— Кто такой Франсуа Тавернье?
Доминиканец выглядел и удивленным, и смущенным этим вопросом.
— Право, не знаю. Он из богатой лионской семьи, с которой порвал, как говорят, из-за истории с какой-то женщиной и политических разногласий.
— А это правда, что он поставлял оружие?
— Ничего об этом не известно, он человек скрытный. Но если действительно он этим занимался, то хотя бы отчасти спас честь Франции, которая не слишком красиво себя проявила в этом деле с испанской войной.
— Дядюшка, как ты, священник, можешь говорить подобные вещи? Разве папа не оказал поддержку Франко?
— Да, да. Но и папа может ошибаться.
— Дядя, ну тут ты преувеличиваешь, — сказала, громко смеясь, Леа.
В свою очередь рассмеялся и Адриан Дельмас.
— Ах, какая ты хитрая! А я-то думал, что все эти истории, как ты их называешь, совсем тебя не интересуют.
Взяв дядю под руку, Леа неторопливо повела его к танцплощадке, откуда уже доносились звуки бешеного пасодобля, продолжая беседу.
— Я всем это повторяю. Если их слушать, они только о войне и говорят. А говорят они все, что им на ум взбредет. И я предпочитаю, чтобы они помалкивали. Но тебе-то могу признаться: все это меня очень интересует. Тайком я прочитываю все газеты, слушаю радио, особенно из Лондона…
— А сегодня утром ты его слушала?
— Нет, из-за праздника у меня не было времени…
— Леа, наконец-то! Ты не забыла, что обещала мне танец? — произнес Рауль Лефевр.
— И мне тоже, — сказал его брат.
С сожалением покинула Леа своего дядю и позволила увлечь себя на площадку. Адриан Дельмас обернулся. Покуривая свою мятую сигару, на танцующую Леа смотрел Франсуа Тавернье.
Почти час Леа не пропускала ни одного танца, взглядом не переставая искать Лорана. Где он мог быть? Она видела, как вместе с Франсуазой подошла Камилла. Следовало бы воспользоваться моментом. Она танцевала с Клодом д’Аржила, который с каждой минутой выглядел все более и более влюбленным. Во время вальса-бостона ее тело чуть обмякло.
— Леа, что с тобой?
— Ничего, простая слабость. Я немного устала. Ты не проводишь меня в какой-нибудь спокойный уголок? И не принесешь стакан воды?
Клод засуетился и отвел ее подальше от шума, в тень дерева на полдороге от дома к танцплощадке. Бережно он усадил Леа на скамейку.
— Не двигайся, отдохни, я сейчас вернусь.
Как только он отошел, Леа вскочила и побежала к дому. Там вошла в оранжерею, предмет гордости Белых Скал. Влажный воздух обволакивал тело. Звуки оркестра доносились сюда отдаленным шумом. Самые экзотические растения ползли по полу, взбирались к застекленным сводам. Среди зелени вилась каменная дорожка. Он вела к искусственному гроту, с камней которого свисали гроздья орхидей. В вестибюль усадьбы отсюда выходила дверь. Леа ее толкнула. В большой гостиной звучали голоса ее отца, дяди Адриана и месье д'Аржила. Она прислушалась. Похоже, Лорана с ними не было. Его не было и в библиотеке, и в малой гостиной. Она вернулась в зимний сад. В воздухе носился аромат легкого табака — сигарет Лорана. В полумраке рядом с высокой вазой, из которой выползали длинные стебли белых цветов с навязчивым запахом, мерцала красная точка.
— Леа?.. Ты?.. Что ты здесь делаешь?
— Я искала тебя.
— Неужели тебе так надоели поклонники, что ты убегаешь с праздника? — подходя, спросил он. Как красив он был в этом тусклом, падавшем ему на лицо свете! Разве можно его не любить? Она протянула руку.
— Лоран…
Словно не заметив ее волнения, он взял в руку ее нервные пальцы.
— Что случилось?
Леа провела языком по пересохшим губам. Ее рука трепетала в ладони Лорана. Она почувствовала, что и его бьет дрожь! Спазм отпустил горло, чувственная волна пробежала по всему телу, и, полуприкрыв глаза, она прошептала:
— Я люблю тебя.
Она испытала огромное облегчение, едва выговорив эти слова. Ее лицо с полузакрытыми глазами потянулось к мужчине в ожидании поцелуя. Но его не последовало. Открыв глаза, она на шаг отступила.
Лоран выглядел ошарашенным и недовольным. Таким бывал отец, когда она совершала какую-нибудь глупость. Что особенно удивительного она сказала? Ведь не мог же он не догадываться, что она в него влюблена, раз он за ней ухаживал, а она эти ухаживания принимала? Почему он молчит? Он улыбнулся. «Фальшиво», — подумала она.
— …Ничто не доставляет мне большую радость, чем твоя дружба, моя маленькая Леа…
О чем он говорит? О какой еще дружбе?
— …твои ухажеры начнут ревновать…
Что такое он несет? Я же призналась ему в любви, а он мне говорит о воздыхателях?
— Лоран, — воскликнула она. — Перестань меня поддразнивать. Я тебя люблю, и ты это знаешь. И тоже меня любишь.
Пахнувшие табаком пальцы прикоснулись к ее губам.
— Леа, замолчи. Не надо говорить вещей, о которых потом пожалеешь.
— Никогда, — выкрикнула она, отталкивая прижатую к ее губам руку. — Я тебя люблю и хочу. Я желаю тебя столь же сильно, как и ты меня. Посмей только возразить, посмей сказать, что меня не любишь!
Леа никогда не забыть потрясенного лица Лорана. Казалось, перед ее взором рождается и одновременно исчезает целый мир. За обладание этим созданным для спокойной, безоблачной любви умом сцепились радость и страх.
В те мгновения красота Леа была поразительной. Все в ней ждало поцелуя: и растрепавшиеся от гнева волосы, и оживленное лицо, и сверкающие глаза, и припухшие губы.
— Отвечай. Ведь ты меня любишь, не так ли?
— Да, люблю, — с трудом прошептал он.
От озарившей ее радости Леа стала еще прекраснее.
Молодые люди обнялись, а их губы сомкнулись в пугающе жадном поцелуе. Вдруг Лоран оттолкнул ее. С полуоткрытым влажным ртом Леа изумленно на него посмотрела.
— Леа, мы сошли с ума. Забудем об этом.
— Нет, я тебя люблю и хочу выйти за тебя замуж.
— Я же должен жениться на Камилле.
Растерянно глядевшие на него фиолетовые глаза постепенно темнели.
— Но ты же меня любишь! Если брак тебя пугает, давай уедем. Хочу только одного — жить с тобой.
— Это невозможно. Отец объявил о моей помолвке с Камиллой. Если я порву помолвку, это убьет их обоих.
Леа ударила его в грудь кулаком.
— А ты не боишься, что умру я?
Эта фраза заставила Лорана улыбнуться. Он взял Леа за плечи и, покачивая головой, сказал:
— Нет, только не ты. Ты сильная, тебя ничто не может задеть. Есть в тебе инстинкт жизни, которого совершенно лишены Камилла и я. Мы принадлежим к слишком древнему роду. Наша кровь оскудела, наши нервы изношены. Мы нуждаемся в покое наших библиотек… Нет, дай мне высказаться. Камилла и я похожи, мы одинаково рассуждаем, любим один и тот же строгий, посвященный знанию образ жизни.
