Собинка, за деда было опечалившийся, возгордился им пуще прежнего. Крикнул двоюродному брату:
— Не о себе печётся наш дед! Не свою рубаху-шкуру бережёт, как некоторые другие!
Авдюшка на одной ноге заскакал. В пыль дорожную сквозь зубы плюнул. Будто слова Собинки его с отцом не касаются вовсе.
Тревожнее становились вести с южных рубежей. Чаще перебегали ордынские пленники. Гонцы на взмыленных конях доносили, какими дорогами хан Большой Орды Ахмат с полчищами своих воинов движется на Русь, сколько дней пути осталось ему до русских пределов.
Стягивались в Москву ратные полки из многих городов.
Месяца июня в восьмой день с теми полками из столицы выступил в поход старший сын великого князя, тоже великий князь и тоже Иван, прозванный Молодым. Направился к городу Серпухову.
За день до того сын боярский Василий Гаврилов сыскал Евдокима.
— Государь Иван Васильевич опять тебя требует. Живо!
— Легко сказать: живо! — проворчал Евдоким. — А как?
С трудом ещё ходит Евдоким, опирается на палку, а частенько и на плечо Собинки. На лошади под седлом, что держал холоп сына боярского, нипочём не усидеть.
Сдвинул шапку на лоб Василий Гаврилов. Поскрёб затылок. Велел:
— Ты, парень, — это Собинке, — садись позади. Держи за спину товарища своего. Дабы не свалился по дороге.
Взгромоздился Евдоким с трудом на лошадь. Собинка ловко сзади вспрыгнул.
Поехали. Впереди сын боярский Василий Гаврилов. За ним Евдоким с Собинкой. Следом стража.
Вспомнилось Собинке: давно ли было так же?
Так, да не так, — усмехнулся. Тогда Евдоким лежал на телеге. И ждало их впереди неведомое. Может, милость великокняжеская. А может, плети или вовсе жестокая казнь. Теперь зовёт Евдокима великий князь на совет. И Собинка при нём провожатым, назначенным сыном боярским.
Разговор, впрочем, был короткий.
В той же самой горнице сидели двое. Великий князь Иван Васильевич и его сын великий князь Иван Иванович, лет от роду чуть более двадцати, ростом ниже отца, костью тоньше.
Поклонились до земли Евдоким с Собинкой.
— Он самый, — сказал Иван Васильевич. — Восемь лет был в ордынском полоне у ханского сына, царевича Муртозы. Знает многих людей, близких хану. Возьмёшь с собой, будет полезен.
— Слушаюсь, государь! — склонил голову великий князь Иван Иванович. И Евдокиму: — Жди внизу!
Так с полками, ведомыми к Серпухову великим князем Иваном Ивановичем, среди ближайших ему людей оказались Евдоким и Собинка.
Собинку едва ли отпустили бы из дому. Да вместе с ратниками по велению великого князя Ивана Васильевича отправлялись к Серпухову многие ремесленные люди: кузнецы, оружейники, плотники. Среди них — дядька Савелий.
Авдюшка остался в Москве. Не пустила мамка. И сам не проявил особой охоты:
— Чего я там потерял?
С его отцом тоже вышла история.
Василий Гаврилов великокняжеским гонцом прискакал однажды ранним утром во двор Глазовых. Прошёл на дедову половину.
— Великий князь Иван Васильевич, — сказал, — ведает про твои труды, Михей, и заботу о кремлёвской крепости. Повелел тебе с одним сыном, кого выберешь, остаться в Москве. Другому же сыну должно отправиться на южный рубеж вместе с воинством.
— По моему разумению, — заметил дед, — надо бы поболее оставить в столице плотников. Трудов-забот шибко много. Но на то воля великого князя.
— Кого пошлёшь с полками?
— Дозволь подумать.
— Добро! — поднялся сын боярский. — Чтоб завтра один из твоих сыновей с подводой, плотницким нарядом и запасом еды был у великокняжеского подворья.
Закрылась дверь за Василием Гавриловым.
Молвил дед:
— Стало быть, так. Савелию идти с войском. Григорию остаться со мной в Москве.
Жена дядьки Савелия, тётка Дарья, завыла в голос:
— За что Савелия-то?
Грохнул кулаком по столу дед Михей:
— Молчать! Григорий здесь нужен. Головой работает за двоих, руками — за пятерых. Савелий более языком мастак. В войске многотысячном, может, и такой сгодится. У меня же работников — раз, два и обчёлся.
А Собинке всё вышло на пользу.
Попросил отпустить его с Евдокимом, уставились на деда тётка Дарья, дядька Савелий и Авдюшка. Сказал тот, помедлив, с приметной неохотой:
— Коль Евдокиму надобен…
И теперь, к великой своей радости, шагал Собинка рядом со взрослыми воинами по знакомой серпуховской дороге.
Двигались полки спешно. Вдруг — что не раз случалось — вырвется ордынская конная рать в нежданном месте, ударит с боку или с тылу. А то и вовсе окружит кольцом неизготовленные к бою русские полки.
Знали русские воеводы и другое. Неспроста медленно идёт хан Ахмат со своим войском. Ждёт, когда в помощь выступит союзник его верный великий князь литовский и король польский Казимир. Соединёнными силами намеревается хан наголову разбить русские полки. То памятуя, воеводы торопились упредить опасную встречу. Надеялись одолеть грозных врагов порознь.
Взрослым поход — тяжкая военная страда. Собинке — удача нежданная, жизнь, полная новизны и приключений.
Иной раз Собинка при друге своём старшем. А иной — передвигается теперь Евдоким без чужой помощи — бежит к пушкарям.
В Москве не довелось ему знаться с теми людьми. А тут сведал: к полкам пешим и конным приданы пушкари, пищальники и огненные стрельцы.
Первый раз сунулся было спроста к ним Собинка.
И отведал кнута.
Случилось это на привале.
Взялись кашевары за котлы. Воины прятались в тени от жаркого полуденного солнца. А Собинка проглотил наскоро кусок хлеба с холодным мясом, приготовленным мамкой, и — к подводам, на коих пушкари и пищальники везли свой диковинный огневой наряд. Живые они люди. Есть-пить тоже хотят. Сгрудились возле котлов.
Тем воспользовался Собинка. Подобрался к крайней телеге и приподнял рогожу, что закрывала неведомое оружие. Глянуло на него чёрное пушечное жерло. И в тот же миг ременная плеть обожгла руки.
Взвыл от боли и неожиданности Собинка. Рванулся бежать. Не тут-то было! Здоровенная ручища схватила его за шиворот. Мужик, чёрный, бородатый, рожа чисто разбойничья, ровно кутёнка поднял Собинку.
— Чего забыл в чужой телеге?
— Поглядеть хотел…
— Я тебе погляжу! — Мужик снова поднял плеть. — Своровать хотел? Али, — новая мысль пришла мужику в голову, — может, ты лазутчик ордынский?!
— Еще чего надумал! — вытаращил глаза Собинка.
Принялся мужик допытываться у Собинки: кто он и отчего, несмотря на молодость лет, находится при войске?
Рассказал Собинка всё, как есть. Поверил, успокоился мужик.
— Годов сколько? — спросил.
— Двенадцать.
Протянул мужик здоровенную руку:
— Меня зовут Никифором. Тебя как?
Назвался Собинка.
Никифор пояснил, словно оправдываясь:
— Знают в Орде, везём огненный наряд: пушки, пищали, ручницы. А вот сколько чего, надлежит держать в секрете. Непривычны ордынские кони, да и воины тоже, к огненному бою. Оттого на пушкарей и пищальников у великого князя Ивана Ивановича и воевод особая надёжа. И бережение особое. Велено караулить орудия и припасы к ним пуще глаз своих. Понял?
Кивнул головой Собинка.
— Коли любопытно тебе наше оружие, со временем покажу. И, живы будем, увидишь в деле. Добрый гостинец припасли супостатам!
Отпуская Собинку, Никифор сказал:
— От меня не бегай, не кусаюсь.
Хотел было Собинка напомнить про кнут-плеть. Раздумал. К чему на добрые слова отвечать злыми? Пришёлся ему по душе суровый пушкарь. Не болтун-пустомеля. Крепкий мужик. Таких любил и на них старался быть похожим Собинка.
Утром, проходя мимо обоза, с которым ехал Никифор, крикнул издалека:
— Здорово, Никифор!
— Здорово! — ответил тот.
Однако подойти — на что втайне надеялся Собинка — не пригласил.
Поднимая пыль, двигалось войско мимо деревень и сёл разных. Жилых и запустелых. Мимо пожарищ старых и, видать, недавних. И повсюду встречный люд с тревогой и надеждой смотрел на конные и пешие полки.
— Помоги вам бог отогнать лютого ворога! — напутствовали бабы. — Жён своих, стариков, детушек и нас, горемычных, от него оборонить!
Мужики бормотали:
— Бог-то бог, да и сам не будь плох!
— Верно! — отвечали воины. — Говорят, на бога надейся, а сам не плошай. С тем и идём на царя Ахмата, его шесть сыновей, племянника Касыду и всё их поганое воинство!
Бодро отвечали. Иной раз даже весело.
Но все, и воины тоже, понимали: неведомо, чем кончится поход.
И кто мог предсказать: не пройдут ли через некоторое время этой же дорогой ордынские лиходеи?
Только в другую сторону — к Москве…
Оттого споро шагали ратники. И воеводам и начальным людям не было надобности торопить или подгонять их.
