Стенька был крестником и баловнем атамана.
С месяц назад, когда Разя ездил в Черкасск, войсковой атаман посетовал, что старый не взял с собой Стеньку, для которого у него лежал приготовленный подарок – мушкет иноземного дела.
Стенька мечтал об этом ружье со всем мальчишеским пылом. Но, кроме подарка, его влекла в Черкасск также и бескорыстная, искренняя привязанность к атаману Корниле. Он восхищал Стеньку величием, важностью и богатством, как и независимостью суждений и властным обхождением с людьми. Подражать во всем крестному, вырасти таким, как он, и стать войсковым атаманом было заветным желанием Стеньки.
Тимофей Разя иначе относился к куму: ему не нравилась боярская холя, в которой жил войсковой атаман и которая, по мнению Рази, не пристала казаку. Он недолюбливал в Корниле богаческую спесь и воеводский покрик.
Но когда злые языки говорили, что атаман завел тайные сговоры с московским боярством, Разя решительно отвергал этот поклеп:
«Нет, не таков кум Корнила, чтобы продать казачество московским боярам. Хитрость его понуждает хлеб-соль водить с горлатными шапками. Чем раздором да поперечною сварой, – он крепче удержит хитростью волю казачью от жадных боярских рук».
Тимофей втайне даже несколько гордился близостью атамана со своим семейством и его любовью к живому, горячему Стеньке.
Не сходя с седла, Разя с нарочитой смелостью стукнул в косяк окна рукояткой плети.
– Эй, кум Корней, заспался! – крикнул он. – Гонцы с Запорожья, кум!
– Здоров, кум Тимош! – узнав Тимофея по голосу, лениво и хрипло откликнулся атаман из-за закрытой ставни. – Чего ты трудишься, кум? Не молод! На то довольно у нас вестовых казаков в войсковой избе, чтобы бегать с повесткой.
– Я, кум, хотел тебя упредить по дружбе. Мыслю: важное дело послы привезли. А коли тебе не надобно, то уж не обессудь за тревогу. Ваши, значных людей, порядки иные, не как у простых казаков, – сказал с обидою Разя. – Едем, Стенька, – позвал он и тронул коня.
– Кум! Эй, кум! – крикнул Корнила вдогонку. – Воротись-ка, кум! Я спросонок, может, неладно сказал. Воротись! – Атаман распахнул окно и предстал в чем мать родила. – Ух, как солнышко светит! Ай лето назад пришло? Заходи, зараз встану, оболокусь, – сказал атаман и, тут только заметив Стеньку, с неожиданной приветливостью улыбнулся. – А-а, и крестник здесь! Здоров, Стенька, здоров? За ружьем? Уговор – дело свято. Получишь нынче ружье. Веди батьку в курень.
Обиженный Разя был молчалив. Он хотел дождаться нетерпеливых расспросов Корнилы, но пылкий Стенька, предупредив крестного, с жаром пересказал ему все, что случилось на переправе. Он ждал, что Корнила все бросит и помчится в войсковую избу. Однако атаман одевался не по-казачьи степенно, медлительно.
– Так, стало, кум, им и парома уж некогда дожидаться? – обратился он к Разе, словно не Стенька, а сам Тимофей рассказывал ему обо всем.
– Знать, то великая справа, кум, – подтвердил Тимофей.
– Хитрый атаман Ондрий Боба! Теперь, чай, все казаки закипели в Черкасске. Чай, на круг собрались у помоста... – с усмешкой сказал Корнила, натягивая высокий мягкий сапог. – Эх, Стенько, каков пес у меня завелся для травли! – почти по-мальчишески оживленно похвалился Корнила, озадачив Тимофея внезапной легкостью мысли. – Да-а, напрасно гетман Богдан понадеялся снова на крымского хана! У хана своя забота – чтобы Польша и Запорожье ослабли, – вдруг опять обратясь к Тимофею, сказал атаман. – Легковерен Хмель – вот и расплата за легковерье. Второй раз хан продал его королю... Помстятся, кум, нынче паны над казаками за повстание! Аж печень кипит, как помыслишь: браты ведь родные гинут! – с искренней болью воскликнул Корнила.
И Тимофей Разя тотчас понял, что уже давно все известно атаману о запорожском посольстве. Не так-то он прост. Всюду и обо всем его лазутчики успевают проведать и донести!..
– Да что ты, кум! Неужто мыслишь, что Хмелю ныне не выстоять против панов?! – в тревоге воскликнул Разя.
– А ну, брызни-ка, Стенька, водицы, – вместо ответа Разе сказал атаман, наклонясь над широкой лоханью.
Степан поливал ему из глиняного кувшина. Корнила тер красную, крепкую шею, довольно кряхтел, отдувался и фыркал, когда из войсковой избы прибежал вестовой.
– Корнила Яковлевич! – громко позвал он под открытым окошком. – Из Запорожья вести!..
– Слыхал, – оборвал атаман. – Пошли вестовых по черкасским станицам и к войсковой старшине: тотчас бы к тайному кругу сходились. А войсковых есаулов вместе с писарем ко мне зови живо. Где гонцы? Проси ко мне хлеба-соли откушать.
Разя нахмурился: в старое время большие казачьи дела решались на общем сходбище – «кругом». Теперь же завели «тайный круг» – совет лишь одной старшины. Новый порядок раздражал старых казаков.
Атаман, растираясь шитым холщовым рушником, кликнул девушку и приказал накрыть большой стол в белых сенях да щедро поставить закусок...
Меж тем Стенька уже завладел мушкетом. Сияющими глазами разглядывая узорную чеканку черненого серебра, он не думал больше о запорожцах. Корнила искоса наблюдал за радостью крестника. Именно страстная непосредственность всего существа Стеньки, брызжущая в выраженье любого чувства, и подкупала Корнилу.
Растерев докрасна грудь, шею, плечи и даже лицо, атаман подошел к крестнику.
– Цалуй, – самодовольно сказал он, подставляя ему румяную, пахучую щеку.
Готовясь ко встрече с послами, атаман смазал лоснящейся, душистой помадой свои темные густые усы, вдел в ухо тяжелую золотую серьгу с изумрудом, накинул на плечи польский зеленый кунтуш с парчовой отделкой на откидных рукавах, как крылья, лежавших на его широкой спине, прицепил богатую саблю с драгоценными камнями и взял в руки шелковистую донскую папаху.
– Корнила Яковлевич! Не идут запорожцы, – возвратясь, сообщил вестовой. – Сказывают – хлебосольничать нет досуга. Дожидают тебя в войсковой.
– Богато в избу казаков набежало? – осторожно спросил атаман.
– Сошлось-таки, – сообщил посыльный. – Пытают послов – с какими вестями, а те молчат...
