его душу. Ты тоже хороший человек, но не такой, как он. В память о нем, чтобы заслужить спасение души, я решил сделать одно добре дело… понимаешь, доброе дело… взять к себе в дом его сына, чтоб из него со временем настоящий человек вышел, понимаешь, человек… такой, как я… чтоб не остался на всю жизнь невеждой крестьянином.
«Человеком», по мнению Масисяна, мог быть только купец, богатей; бедняк не мог быть человеком.
Слова барина привели Авета в замешательство. Он долго молчал, обдумывая предложение. Наконец он нерешительно произнес:
— Не знаю, что и сказать, Масисян-ага! Тебе виднее, — «умная голова сто голов кормит, а худая и себя не прокормит».
— Будь благословен, братец, я вижу, ты правильно понял меня, — многозначительно ответил ага. — Как человек умный, ты не захочешь мешать счастью племянника. Да и тебе прямая выгода, если этот мальчик будет жить у меня, разумеется, двери моего дома всегда будут открыты для тебя, приходи, ешь, пей на здоровье.
Кало не прислушивался к разговору взрослых и не подозревал, что в эту минуту решалась его судьба. Все его внимание было поглощено картонной лошадкой, укрепленной на деревянной доске.
— Какая хорошая лошадка! А что она ест? — спросил он у мальчика, прислуживавшего в лавке.
Мальчика рассмешила наивность Кало, и он велел не задавать впредь таких глупых вопросов.
— Надеюсь, тебе ясно, — продолжал между тем хозяин, обращаясь к Авету — Мальчика ты оставишь у меня. Я его буду одевать, кормить — словом, заботиться о нем, как о своем сыне. Когда он подрастет и научится уму-разуму, буду платить жалованье.
Авет, с одной стороны, был доволен, что счастье улыбнулось его племяннику и тот «выйдет в люди», но вместе с тем его беспокоила мысль, что он сам лишится расторопного работника, так как Кало был ему хорошим помощником. Но свои сомнения он не решался высказать вслух, чувствуя себя в долгу перед важным барином, а как говорится, «долг платежом красен».
Хотя ага и Авет как будто пришли к соглашению, но никаких письменных условий между ними не было заключено. Хозяин обещал одевать и кормить Кало и только со временем, если он окажется хорошим слугой, выплачивать ему жалованье. Таким образом, пришлось возложить все надежды на будущее…
Спросить у Кало, хочет ли он остаться у барина в услужении, не сочли нужным. Когда же Авет сказал ему об этом как о деле решенном, Кало запротестовал:
— Я здесь не останусь.
Авет принялся ласково увещевать племянника, говоря, что в городе лучше, чем в деревне, что в доме барина к нему будут хорошо относиться и он, Авет, будет часто навещать его. Авет приводил много всяких доводов, но мальчик настойчиво повторял:
— Я здесь не останусь, я вместе с тобой пойду домой.
Когда же Авет стал настаивать на своем решении, глаза Кало наполнились слезами. Эти слезы были как бы началом его печального будущего.
Кало насильно разлучили с дядей и отвели в дом почтенного купца.
Покинув город, Авет всю дорогу предавался грустным мыслям, что он скажет бабушке Шушан, вернувшись домой. Он знал, что старушка дня не может прожить без своего Кало.
— Взял с собой и потерял мое дитятко, — сказала она, выслушав Авета.
На одной из отдаленных улиц города Е… стоял одноэтажный дом, который выделялся среди соседних домов своими обветшалыми стенами, низкой дверью и узкими оконцами, какие можно встретить только в тюрьмах.
Видимо, дом был выстроен еще в те времена, когда европейская архитектура не проникла в этот город, и хотя все соседние дома на этой улице уже успели изменить свой вид, он сохранял стародавний персидский стиль.
Узкая дверь вела в довольно обширный сад, где росли вековые тутовые деревья, до того трухлявые, что их гнилые дупла напоминали распоротые брюха чудовищ. Возле них в беспорядке стояли ореховые, ивовые и чахлые абрикосовые деревья. Густо разросшиеся виноградные лозы, обвившись вокруг стволов, поднимались до самых верхушек, прикрывая своей нарядной зеленой листвой их голые сучья. Хотя этот сад и примыкал к жилому дому, но, казалось, рука человека здесь ни к чему не прикасалась, и одичавшие растения буйно цвели и разрастались. В разных уголках этого заглохшего сада виднелись развалившиеся беседки, дополнявшие своим жалким видом общую картину запустения и разрушения.
Казалось, этот дом населяли не люди, а какие-то мифические существа, которые ревниво оберегали руины, стараясь сохранить их в полной неприкосновенности.
Этот дом принадлежал самому богатому человеку в городе, которого весь уезд называл «ага». В нем жил Петрос Масисян, — читатель познакомился с ним уже в предыдущей главе.
То, что дом Масисяна находился в таком запустении, объяснялось не его скупостью, а закоренелыми предрассудками. По его мнению, в каждом доме обитает таинственная сила, предопределяющая судьбу человека; иначе говоря, счастье или несчастье его зависит от сверхъестественных сил, обитающих в доме. Бывают дома, где обитает смерть, в них никто долго не живет — ни дети, ни взрослые. А в иных домах людей преследует нищета: если даже богач поселится в таком доме — его неминуемо ждет разорение. И напротив, есть счастливые дома.
Дом Масисяна относился к числу последних. Обычно «счастье» такого дама зависит якобы от таинственного существа, чаще всего змеи с бриллиантовым венцом на голове, которую редко кому удается увидеть.
Дому Масисяна приносил счастье «золотой петух», который время от времени являлся его предкам вместе с золотой курочкой и цыплятами.
При жизни отца Масисяна «золотой петух» исчез, счастье его, как говорится, «слежалось комом», он разорился, но сын его поправил дела, и при нем благодать «золотого петуха» опять осенила этот дом. Вот почему каждый источенный временем старый кирпич, каждая истлевшая доска были для него священными, и он оставил все в полной неприкосновенности, боясь, как бы не исчезла таинственная сила дома.
Масисян принадлежал к той породе богачей, которых у нас называют метким персидским словом «новкиса», то есть обладатель нового кошелька, иначе говоря, новоиспеченный богач. Такого рода богачи заметно отличаются от тех, кто получает богатство по наследству. Ослепленные блеском золота, они ценят только деньги, воображая, что за них можно купить ум, благородство, честь и знания, кичатся своим состоянием и любят выставлять его напоказ.
Такие люди поистине чудовища, они скрывают под золотым покровом свое нравственное убожество.
В отличие от них Масисян не кичился своим богатством и не чванился, напротив — держал себя очень скромно, старался ничем не выделяться и даже казаться беднее, чем был на самом деле.
«Лучше лишиться глаз, чем доброго имени»,
