— Ладно, придумаем что-нибудь, потерпи.
— Потерплю. Но будет приказ за линию идти, за Лену сам пойду, — поднялся.
— Только в позу не вставай.
— Не встаю, — и качнулся к майору. — Не дай тебе Бог, Владимир Савельевич на теле своих близких такие метки увидеть.
И вышел, наплевав на все и на всех.
Грызов на политрука глянул и лицо ладонью оттер:
— Пыф, — нарывается Коля, снесло командиру «башню». — Ты не сердись, Владимир Савельевич…
— Ты поучи, ага? — глянул так, что Федор немым стал. Взял приказ, перечитал, подписал: по совместительству. Отодвинул и вышел, бросив. — Я в штаб.
Мишка еле успел в закуток от дверей отскочить, и дух перевел, когда двери за политруком схлопали.
Лена подворотничок пришивала, Суслов запинаясь читал газетную статью о мобилизации всего советского народа на последний, решительный натиск на противника. Бойцы кружком сидели, кто слушал, кто мух гонял, кто травинки жевал.
Идиллия.
Николай стоял у березы, в паре метров от них, смотрел на Лену, такую милую, домашнюю, нежную девушку и… видел метки гестапо на ее руках, и чувствовал, как сатанеет от ярости.
Лена взгляд заметила, Колю увидела и голову чуть не на колени опустила. Иголка в руках дрогнула, на палец наткнулась.
Васнецов и майора видел, и что с лейтенантом сделалось, как его приметила:
Забрал у нее иголку, разозлившись на Николая. Чего приперся? Вроде все с Ленкой выяснил.
Кто его тоже заметил, бойцы подниматься начали, последним Васнецов — демонстративно нехотя.
Санин шагнул к ним, встал перед Леной. Она в траву смотрит, а он сказать ничего не может — клокочет все внутри, черти хороводят. Минута, другая:
— Передислоцировались, — бросил бойцам, раздражаясь на Васнецова, что за спиной девушки стоял, мужчину взглядом давил.
Солдаты отошли, Коля на траву сел, Лену легонько потянул. Села — спиной к нему — больно видеть было, стыдно, страшно. Скажет сейчас, что-нибудь, как отец "нет у меня дочери" и как это пережить? Лучше бы молчал, лучше бы, словно все нормально — есть он, есть она, нормальные отношения, он майор, она лейтенант и все. Все! Так можно жить, так можно пережить. Видимость отношений есть, и он есть, остальное ерунда, справится. Наверное.
Коля сказать, что не знал. Нашел гениальное:
— Завтракала?
Лена отвернулась, вовсе потерявшись — не знает она ответа. Приносил что-то Григорий, только в горло не лезло.
Да и какое это имеет значение?!
Он ведь по другому поводу пришел, точки поставить. И видно жаль ему ее, потому кругами заходит. Самой придется, не зачем ему мучится. Не нужна ей жалость, у нее своей хватает:
— Ты видимо сказать, как не знаешь. Не надо. Все хорошо, все правильно. Ты командир, я подчиненная и только. Друзьями останемся — буду только рада. Решишь иначе — так тому и быть, — сказала глухо. Трудно далось.
— Что? — она о чем?
Развернуть к себе хотел — дотронуться не посмел.
— Не надо, Коля, я все поняла… Простите, товарищ майор.
На Санина, как ушат холодной воды вылили: отставка? Не нужен?
Ворот рванул — ничего себе дела. Встал, ничего не соображая, до березы дошел, вернулся:
— Собирайте вещи лейтенант, переезжаете в штаб. Будите переводчиком. Это приказ.
Девушка поднялась, уставилась на него, как на предателя:
— Не буду! — выпалила упрямо.
— Нарушение приказа! — Николая колотило, только вот отчего?
— Я немецкий не знаю, — солгала легко. Уставились друг на друга, помолчали и Лена тихо попросила:
— Не надо, Коля, не мучай ни себя не меня.
— Как же "товарищ майор"?
— Так лучше.
— Кому? — взял ее за плечи, в глаза заглядывая. — Кому, Леночка? Тебе, мне? Чем я тебя обидел?
— Нет, но…
— Тогда никаких «но» — ты моя жена, я твой муж. Ты носишь мою фамилию и будешь жить со мной, в штабе.
— Но останусь командиром разведчиков.
Николай моргнул, запутываясь все больше:
— Только в этом дело?
— Нет.
— Тогда в чем?!
— Ты сам знаешь.
— Если бы я еще и понимал.
— Но ты дал понять утром…
— Что?!… Что? Что я дикой ярости оттого, что не могу достать ту тварь, которая тронула тебя? — то ли прошипел, то ли прошептал. Лена растерянно посмотрела на него: а дело только в этом?
Санин в небо уставился, ища терпение: Боже мой, кокой она еще ребенок!
— Что ты себе надумала, Леночка?
— Что… ну, что противно тебе…
Николай чуть не выругался. Обнял ее: глупая, глупая девочка:
— Тебе на мою рубцованную физиономию противно смотреть?
— Нет… Больно, — призналась.
— Вот и мне, Леночка, до безумия больно. До жути, до… — и смолк — ком в горле встал.
Она вздохнула. Постепенно начала понимать, что к чему и зажмурилась, заулыбавшись:
— Я дура. Извини.
— Извинения принимаются только переездом ко мне в штаб.
— Хорошо. Если ты оставишь меня командиром отделения разведчиков.
— Шантаж?
— Шантаж, — улыбнулась хитро — на душе снова был покой и умиротворение.
Николай подумал, заметил пристальный взгляд бойцов — разведчиков и согласился:
— Договорились.
"Главное, пусть сначала переедет, а там и остальное решим".
Глава 36
Осипова внимательно посмотрела на соперницу, но особенно больно было видеть не ее, а отношение Николая к ней. На связистку он даже не глянул, зато перед женой двери открыл, и глаз с нее не спускал.
Зависть, ревность владели Милой.
— Почему же ты не сдохла? — прошептала в прострации, в закрывшиеся двери. Белозерцев услышал и обалдел, уставился на женщину, словно впервые увидел:
— А ты, редкая сволочь, оказывается, Осипова.
Мила окинула его презрительным взглядом: что ты можешь понимать, мальчишка? Молоко с губ сначала оботри.
— Рапорт напишу за оскорбление.
— Пиши, — кивнул. — А я просто предупрежу и полетишь сизым голубем вдоль по штабам. Майор уже грозился тебя выкинуть из батальона — выкинет.
Осипова исподлобья уставилась на юнца: а ведь может молокосос.
— А ничего что майор бордель в штабе устроил?
— С женой-то? Имеет право, — скривился парень: обломись, деточка, аморалку не пришьешь.
— А я лично не в курсе жена она или шалава, — заявила высокомерно.
— Поэтому лично для тебя, — "дуры", — сообщаю — жена. И между прочим, героическая, не то, что ты!
"Курица!"
Снял чайник с печки и понес в комнату, деликатно постучав в дверь.
Милу перекосило. Мысль шалая в голове мелькнула: а если отравить эту, «героическую». Попросить у Светы снотворного и…
О чем же она думает?! — застонала, ладонями лицо закрыв.
Лена удивленно на накрытый стол взирала — картошка вареная, соленые огурцы, хлеб, сало, на ординарца что разливая чай, смотрел на нее почти с восторгом. Разительные перемены беспокоили своей непонятностью.
— Сменил гнев на милость?
— А чего? — улыбнулся.
— А в чем дело? — спросил Николай. Фуражку на лавку положил, сел и Михаилу кивнул: присоединяйся.
Тот смущенно присел, боясь, что сейчас жена Николая Ивановича выдаст подробности его зубоскальства и будут неприятности. Но Лена лишь загадочно улыбнулась:
— Ничего, просто обычно Михаил у тебя строгий, но болтливый, а сегодня молчаливый, но веселый. Вот и удивляюсь.
— Аа, бывает, — улыбнулся.
Белозерцев с благодарностью посмотрел на девушку: "да-а, не Осипова".
Жеваться начал спокойно.
— Что нового? — спросил у него Николай. Очистил картофелину, подал Лене, сахар ей в чай кинул.
— Нормально все, тихо. Семеновский в штабе. Происшествий нет, — доложил ординарец. — Похоже надолго затишье, товарищ майор.
— Не знаю. Посмотрим. Хорошего в том мало. Бойцы дуреть от скуки начнут, а фриц сильнее окопается и укрепится.
— Все равно выбьем и погоним, — между прочим заметила Лена.
— Не спорю. Это однозначно.
— Скорей бы только. Было бы замечательно, если бы уже летом была освобождена Белоруссия.
— А Украина? — посмотрел на нее Миша.
— И Украина, вся наша Родина.
— Так и будет, — кивнул.
Николай молчал. Он хотел верить, что так и будет, но помнил, как в сорок первом все ждал, что войска красной армии пойдут в наступление, откинут фашистов с территории СССР, и война вот- вот закончится. И после Сталинграда верил, что пойдет с батальоном до самого Берлина без остановок…Только два года уже война идет и никак не заканчивается, и полстраны еще в лапах зверей с лицами людей.
— Хорошо бы — уже было, — сказала Лена и перед собой уставилась. — Фашисты людей в рабство угоняют. Ловят, запихивают в вагоны, как скот, и гонят на Запад. Деревни жгут. В амбар всех, от мала до велика и бензином сверху… Вешают, женщин ловят, кто посимпатичнее в бордель для солдат. Детей в госпиталь, тоже для солдат. Кровь берут. Голод… подчистую все забирают. Для евреев гетто понастроили, колючкой опутали и морят голодом, потом расстреливают…
