- Эх! - досадовал Осман. - Теперь у нас ещё меньше времени, чем думалось мне! Эти подымут тревогу, валом повалят сюда... Сметут нас, будто кучу шерсти овечьей нечёсаной...
Все знали, что может произойти дальше! Дорога на становище откроется и - конец!..
- Нет, нет, - говорил Осман, - крепость оборонять не будем! Не наше это дело!.. Мы пока что и не знаем, как удерживают крепости. Гюндюз, возьми свою десятку верных и подымись на стену. Увидишь — идут, кричи нам!.. Сару Яты! Когда я скомандую вылетать из крепости, ты останешься здесь...
Осман и Сару Яты быстро отобрали воинов, которые должны были остаться в крепости...
- А после? - спросил Сару Яты. Ему и в голову не приходило не подчиниться приказаниям брата...
- После... - Осман вновь поразился простоте происшедшего! - После того, как я разобью войска Эски Шехира и Инёню, я вернусь сюда, в Ин Хисар. Я буду жить здесь. А ты и Гюндюз, вы будете под началом нашего отца кочевать по-прежнему... Эрмени, Доманич, Сугют - наши издавна края... А здесь, в Ин Хисаре, будет наша крепость, наша первая крепость...
Дозорные закричали в несколько голосов со стены:
- Видать! Далеко ещё, но уже видать!..
Осман встревожился. Он не знал, как быть. Ему вдруг пришло в голову, что он ведь не знает, что приказать своим людям. Войско ещё далеко. Может быть, его люди покамест должны отдохнуть? Это было бы логично и, пожалуй, правильно. Однако чутьём нутряным он сознавал, что именно теперь такое, очень правильное решение было бы как раз неправильным, самым неправильным, неверным!.. Нет, не передышка нужна его людям. Они ведь не то что султанское войско! Они - вольные акынджилер! И ему, их предводителю, не об отдыхе их надобно думать, не о передышке для них, но лишь о том, чтобы они сохранили кураж, азарт, желание биться, налетать лавой!..
- Хей! На коней! — скомандовал зычным голосом. — И быстрей, быстрей!.. Нет у нас времени!.. - И добавил про себя: «Потому что пришло наше время!». Но вслух говорить не стал эти слова. Ни к чему это — смущать своих людей странными словами. Да и что это такое - «наше время»? В этом самом «нашем времени», в нём ведь не только жить возможно, а ещё скорее помереть... «Вот порубят их сейчас - вот и будет их время!» — Осман едва удерживал смешок, так и рвавшийся на губы. Ведь и его могли порубить. Такое пришло время. И ему в этом времени было хорошо. И он знал, что и его людям, которых могут сейчас порубить, тоже хорошо в этом времени...
Вылетели всадники лавой из ворот крепости. Сару Яты смотрел, как запирают и укрепляют ворота. Часть оставленных с ним людей поставил на стражу ворот, других послал на стены. Поднялся с ними. Теперь и у него пробудилось то самое чутье, и вело его, приказывало беспогрешно, командовало...
- Луки наготове! Битва идёт - не стрелять!..
- А мы - метко! Своих не подстрелим! - крикнул один молодой удалец.
- Стрелять только тогда, когда я прикажу! - сухо и громко произнёс Сару Яты. - Будете стрелять, если к воротам прорвутся...
Сверху видно было, с высоты стен, как пошла битва... При Османе было совсем мало людей, в сравнении с тем, сколько было воинов противника. Единственное, чем они могли взять, - куражом, азартом, отчаянностью... Крик Османа летел над битвенной навалицей, будто орёл над равниной. Он выкрикивал отчаянно:
- Вперёд!.. Вперёд! Вперёд!.. - И вдруг вырывалось из глотки простое, зычное, призывное: - У-у!.. Ху-у!.. - громчайше...
Он не щадил себя; знал нутром, что не надо щадить себя! Сейчас не надо. Быть может, и надо будет когда-нибудь. А сейчас, теперь, - не надо!..
И он кричал, выкрикивал, одушевляя своих людей. И сам летел на коне, налетал, рубил размашисто. Всё его существо преобразилось в чутье обострённое до самой последней, предельной крайности. Тело его живое, ноги, руки — всё живо было чутьём. Не было мысли, одно лишь чутье одушевляло жизнь; и уклоняло, спасало от смерти, от раны. Чутье сгибало голову Османа, заставляло вдруг пускать или на миг сдерживать коня. Чутье ведало молниеносно, молниево всеми нападениями; и повинуясь беспрекословно чутью, Осман вскидывал саблю - хороший булат, ещё из отцова сундука... Кровь, множество смертей, крики боли; и это звучание гибели, звуки уничтожения человеческого тела, состава телесного, — прерывистый костный хруст, врубание в мышцы... Оружие одолевало металл доспехов. И звучание искореженного доспеха, кольчуги-джуббы, раненной, прорванной сильным клинком, сменялось тотчас единством многих звуков убиваемого, разрубаемого, ещё живого человеческого тела... И всё это была его жизнь, жизнь Османа, сына Эртугрула. Он счастлив был, он жил полной жизнью...
Движение битвенной гущи вынесло Османа верхового к самому сердцу этой битвы. И сердце это было — отчаянный воин в хорошем доспехе. И хороший франкский меч размахивался над головами противников, опускался хрусткокостяно, рубил, бил верно... Шлем, какого прежде Осман не видывал, такой был, что нельзя было никак разглядеть лицо отважного смельчака... Осман прорвался к этому всаднику, но прорвался со спины, с тыла. И потому закричал решительно:
- Хей! Ты!..
И лишь когда всадник обернулся на крик, Осман ударил!..
Звучание его удара затерялось тотчас в общем звучании битвенном... И тотчас битвенное движение понесло Османа прочь от этого всадника, прочь...
И тут огромное чутье, которым жило теперь всё существо Османа, оказалось и чутьём полководца. Он уже знал, что противники побеждены, что они бегут, отступают. И чутье сказало тотчас, мгновенным дыханием, резким дыхом, сказало, что делать!..
Предки Османа не стали бы преследовать бегущего, отступающего врага; махнули бы рукой и тронулись бы, не оглядываясь, на свои кочевья и пастбища. Но Осман теперь сделался иным, время его пришло! И он закричал призывно для своих:
- Бейте врагов, бейте! Не пускайте. Не давайте им уйти!.. Не давайте им уйти-и!..
И всем этот голос вдохнул в души воинские распахнутые радость погони, преследования, всем людям Османа, всем его акынджилер!..
Все рванули гнать бегущих. Узнали, что за восторг взахлёб, такой восторг, - рубить бегущих, отступающих. На это было неписаное право битвенное - убить, зарубить труса! А кто бежал, показал спину, тыл, тот уже сделался трусом, подставил спину, затылок взмахам, замахам сабель и мечей...
Не выдержал и Сару Яты, вылетели из ворот крепости всадники и также пустились вдогонку за убегающим противником. Вопили радостно во все глотки многие, вертели саблями, вскинув кверху руки... Погнали!..
Войска Эски Шехира и Инёню были разбиты.
Осман, Гюндюз, Сару Яты спрыгнули с коней усталых. Обнимались, хлопали друг друга по плечам, по спине... В сознании Османа мерцало смутно, прерывисто: «Сколько людей мы потеряли?.. Надо побранить Сару Яты!.. Я приказал ему оставаться в крепости...» Но всё это надо было сделать, сказать после, потом, потом... Люди, окровавленные, захмелевшие в битвенном угаре и кураже, собирались вокруг Османа, толпились... Шумели радостно...
- Осман-гази!.. - звучало многими голосами.
- Осман-гази!.. - шумело.
- Осман-гази!..
- Осман-гази!..
Зазвучали благословил Осману. И в общем многоголосье произнёс кто-то слова, созвучные душе Османа:
- Хайр-заман!.. - Счастливое время!..
Счастливое время, боевое время. Живое время!..
- Хей! Гюндюз! Ты будешь ведать разделом добычи. Никто не будет обижен и лишнего никто не получит! Всё делите. Всё наше! Крепость наша!.. Только пленников отпустим...
- Отчего их отпускать? - спросил резко Гюндюз. - Разве они - не добыча? Разве они - не наши?
Осман понял тотчас, что не следует опьяняться победой. Вот ведь только что все были едины в общей радости, все любили искренне своего предводителя, Османа... И вот всё мгновенно повисло, будто тяжёлый меч на тонком волоске... Перед внутренним взором Османа пронеслось мгновенными смутными картинами многое, что могло бы произойти... Гюндюз позволяет и даже призывает увести пленников, сделать их рабами. Осман — не позволяет. Память множества - короткая память, и благодарности от множества нечего ждать! Если Гюндюз сейчас поднимет людей против Османа, соблазнит лёгкой добычей... Поди растолкуй им, почему не следует уводить пленных!.. Отвести Гюндюза в сторону и растолковать всё ему? Решат, будто Осман подкупил младшего брата... Нет, ничего не растолковывать!..
- Добычу делить по справедливости! Пленных отпустить. Всё! Потом благодарить меня будете! А крепость не отдадим!.. Крепость наша будет!.. Гюндюз! Ведай дележом добычи. Кто будет обижен, голову тебе отрублю!..
Эти слова о том, что крепость не отдадут, и о том, что Осман готов отрубить голову родному брату, сыну своего отца, если брат не досмотрит и кто-то из акынджи будет обделён, эти слова, произнесённые уверенно, сделали своё действие. Снова раздались крики приветствий Осману.
