- Ну, что милок? Много людей завербовал? - ехидно улыбался в лицо Февзи следователь.
Февзи до этого первого допроса имел достаточно времени, чтобы сориентироваться в случившемся. Он понял, что начнут обвинять в каких-то преступлениях, связанных с его национальной принадлежностью. Была у него и мысль, что обвинят его в бегстве из Голодной степи, но прошло столько лет... Вряд ли... Значит, его разговоры на работе о тяжкой доле высланных из Крыма татар...
И это тоже было в обвинении. Но главное - антисоветская агитация, распространение листовок, вербовка членов антисоветской организации в школе. Февзи был ошарашен масштабами своих замыслов! И дело, по-видимому, не ограничивалось только замыслами и агитацией, а и много было сделано реального для свержения советской власти, - именно признания в этом требовал от него старший лейтенант Шейн. Еще бы чуть промедлили органы, - и каюк советской власти, с такими трудностями обосновавшейся на евроазиатских просторах...
Февзи уже проживал не в прежней одиночке, а в камере, где кроме него было еще три опасных контрреволюционера. И когда парень рассказал, что он просто ничего не отвечает на вопросы следователя, потому что боится, что тот затянет его в этот мир фантастических обвинений, один из сокамерников посоветовал потребовать документального подтверждения хотя бы одного из обвинений.
- Будь уверен, у них на тебя что-то есть. Из предъявленного факта или документа узнаешь, кто на тебя накапал.
На допрос вызывали то днем, то ночью, могли вновь вызвать к следователю уже через пять минут после возвращения в камеру, - не понять было, чем руководствовались хитроумные чекисты. На очередном ночном допросе Февзи сказал Шейну, что наговорить всяких обвинений можно много.
- Но дайте хоть какое-нибудь документальное обоснование того, что вы мне лепите!
Старший лейтенант широко улыбнулся, будто он только и ждал все эти дни от своего подопечного такой просьбы. Выдвинув ящик стола, он достал оттуда листок из тетради в клеточку, и издали показал его парню.
- А вот! Почерк свой узнаешь?
- Откуда это у вас? - воскликнул пораженный Февзи. Он узнал листок с стихотворением, который он отдал Ольге Васильевне. Ужасная догадка пронзила его мозг - эти гады устроили обыск у несчастной его учительницы!
- Хе-хе! - Шейн был очень доволен произведенным эффектом. Последнее время допросы проходили так скучно! Парень уже ничему не удивлялся, даже перестал смеяться над предположениями вроде того, что он замышлял препятствовать победоносному шествию китайской революции.
- Хе-хе! У нас еще и не такие доказательства имеются! Возьми листок бумаги, пиши чистосердечное признание!
- Откуда у вас мои стихи? - Февзи думал только о том, как он навредил своей учительнице.
- Твоя учительница Ольга Васильевна, настоящий советский патриот. Она раскрыла нам твои зловещие замыслы. Пиши, кого еще ты пытался привлечь в свою организацию?
- Вы врете! Не могла Ольга Васильевна дать вам мои стихи!
- Не могла? Могла, еще как могла! Вот ее письмо в органы.
Следователь достал другой листок и Февзи прочел: " Получив из рук ученика десятого класса Февзи листок с написанным, по его утверждению, им самим стихотворением антисоветского содержания, я долго размышляла и решила, как гражданка СССР, довести происшедшее до сведения органов МГБ. Февзи уже не в первый раз..."
Такого оборота событий молодой человек никак не ожидал. Это был удар, который разрушил и без того непрочные стены того мира, который он создавал на протяжении последних четырех лет. Опустив голову на руки, Февзи плакал, и столько горечи было в этом негромком плаче здорового парня, что следователь Шейн впервые без своей ехидной улыбки, а даже сочувственно, глядел на подследственного. Дав Февзи успокоиться, Шейн нажал кнопку, вызывая конвой, и произнес, обращаясь к молодому человеку:
- Вот так, мой милый! Такова жизнь...
Олег уже два месяца не получал ответа на свои письма, адресованные в Чирчик. Наконец, пришел конверт, надписанный корявым почерком. В краткой записке бывший сосед Февзи по комнате в общежитии сообщал, что Февзи арестовали два месяца тому назад и что он здесь больше не живет. Когда отец узнал об этом, он сказал:
- Ну, вот видишь? А ты говорил, что хороший, мол, парень. Это тебе наука, будь впредь разборчивее в выборе знакомств.
Олег ничего не знал о ситуации в стране, не ведал о событиях тридцать седьмого, о заполненных тюрьмах и лагерях, о расстрелах. Он был огорчен и озадачен, не хотелось верить в виновность Февзи, в то, что его друг оказался замешанным в каком-то неблаговидном поступке. Но с другой стороны, если этот арест был ошибочен, то все же за прошедшие два месяца уже разобрались бы и выпустили бы...
...В Омской пересылке стало плохо одному заключенному, худому старику, обросшему седыми космами. Он задыхался, и не в силах произносить слова, тряс поднятой рукой, в которой был зажат кусок свежего белого хлеба, который недавно был роздан зекам. Молодой парень, оказавшийся рядом, наклонился к старику. Тот стал совать ему хлеб, и можно было разобрать, как из его груди вырывалось с хрипом:
- Воды... Пить...
В камере не было титана с водой, ее выдавали, как и баланду, раз в день. Февзи, а это был он, взял из рук несчастного старика хлеб и приподнявшись громко крикнул на всю камеру, в которой накопилось с полста заключенных.
- Эй, тут человеку плохо! Кто даст воды за пайку хлеба?
Вихляющей походкой подошел хилый урка.
- Воды? Дай посмотреть, что за хлеб.
- Вали отсюда! Эй, ну кто поможет старику?
Из угла раздался голос:
- Поди сюда. Хлеб захвати.
Сунув краюшку под рубаху, Февзи подошел на зов. Грузный зек неопределенного возраста восседал, по-восточному сложив ноги, на нижних нарах, - видно, ветеран ГУЛАГа. Он отлил в железную кружку воды из фляжки.
- Давай хлеб. Кружку верни.
Февзи подошел к больному и понял, что тот не в состоянии даже самостоятельно поднести кружку к губам. Он приподнял старику голову и положил ее на свое колено. Придерживая за затылок, он дал выпить ему пару глотков. Старик долгим взглядом смотрел на Февзи и наконец произнес:
- Спасибо, сынок...
Это были его последние слова. Через минуту старик глубоко вздохнул, и голова его запрокинулась набок. Воздух медленно выходил из его легких, чтобы уже никогда больше не вернуться в них. Февзи еще минут пять придерживал у себя на коленях голову умершего и потом, прочитав над ним одну из молитв, которым научил его Мурат-эмдже, осторожно опустил ее на доски нар.
- Он умер, - произнес тихо Февзи, и бородатый зек, сидевший рядом с ним, взглянув на усопшего, пошел к дверям, чтобы сообщить вертухаю за дверьми о смерти заключенного.
Так никогда и не узнал Февзи, что умерший на его руках заключенный был отцом его друга Олега. Унизительные избиения, моральные издевательства превратили сорокалетнего, уверенного в себе мужчину в больного старика. Букет выдвинутых против него обвинений разрастался по мере хода следствия, потому что гордый своим боевым прошлым офицер не шел ни на какие компромиссы и не соглашался ни с одним из инкриминируемых ему преступлений…
Когда умершего вынесли, бородатый сосед обратился к Февзи:
- Ты, парень, разговариваешь со знакомым мне акцентом. Ты не из крымских татар?
- Да! – обрадовано воскликнул юноша, давно мечтавший встретиться в застенке с земляками. – А вы?
- Меним адым Афуз-заде (Меня зовут Афуз-заде), - и два татарских контрреволюционера обнялись.
- Видно, ты не раз встречался со смертью близких, - не столько с вопросительной интонацией, сколько утвердительно произнес профессор-арестант, на что Февзи молча кивнул головой.
Вскоре оба крымских татарина, молодой и не очень, были отправлены этапом на Урал, где велось строительство города нефтяников. Там их ждала встреча с большим коллективом земляков, арестованных и осужденных «за неправильное понимание факта административного выселения крымских татар с территории Крыма и истолкование его в антисоветском духе». А некоторые из крымчан, встречавшие профессора Афуз-заде и юношу Февзи на нефтяных полях, были совсем уж чудовищами: они, страшно сказать, «после принятых Партией и Правительством мер по выселению крымских татар возненавидели советский строй, ВКП(б) и Вождя народов». Во как! Нет, чтобы еще сильнее возлюбить!
Нити людских судеб ветер времени разносит в разные стороны, порой соединяет их, они переплетаются, рвутся, завязываются в узлы…
... Когда внезапно арестовали отца, Олег был на вечерних лабораторных занятиях. Еще только две недели, как он получил студенческий билет, и отец его с гордостью говорил коллегам по одному из городских управлений, что сын его отныне студент Технологического института. Отца взяли, когда он пришел вечером домой и готовил ужин, ожидая прихода сына. Вернувшийся домой Олег нашел дверь квартиры запечатанной, а сосед по лестничной площадке, который был привлечен во время ареста в качестве понятого, приотворив свою дверь, скупо сообщил, что в квартиру входить молодой человек не имеет права, а завтра утром надо быть ему здесь в девять часов. И захлопнул дверь.
