— Вы уверены? — спросил Фернандо хриплым после дневных заседаний голосом. — Нисколько не сомневаетесь, что лжеобращенные ниспровергают нашу Церковь и даже получают от этого выгоду?
— Да, Majestad. — Мендоса дал знак брату Торквемаде.
Я напряглась, глядя, как поднимается со своего места аскет-доминиканец в черной мантии на торчащих плечах. Он еще больше исхудал с тех пор, как я видела его в последний раз. Как будто был смертельно болен — одни жилы и кости, в худом лице ни кровинки. Казалось невероятным, что он вообще способен двигаться, но в бледных глазах пылала страсть. Наконец наступил момент, которого он так долго ждал.
Монах заговорил, и я почувствовала, как меня охватывает страх.
— Все это правда, — произнес он негромким бесстрастным голосом. — И таких случаев намного больше, чем мы можем вообразить. Мало того что эти грязные мараны тайно исповедуют иудаизм, они еще и вступают в союз с евреями, вымогают ссуды у добрых христиан под непомерные проценты и распоряжаются доступными деньгами. Ни один сефард не возделывает землю и не становится плотником или рабочим; все они стремятся на теплые места с целью нажиться за счет других. Их богатство превосходит роскошь короны. Как и неверные, они едят на золоте, когда многие голодают.
Слова его не стали для меня новостью; я много лет слышала подобные оскорбления при дворе покойного брата. Но сейчас Торквемада обращался к новой аудитории, пытался найти понимание не у меня, но у Фернандо. Он успел изучить моего мужа издалека с той сверхъестественной прозорливостью, которую когда-то продемонстрировал мне, и обнаружил у короля двойную уязвимость — страх перед необузданной ересью и ярость при мысли о преследующей нас извечной нужде.
— Говорите, их богатство превосходит наше? — Фернандо выпрямился, его задумчивость как рукой сняло.
Торквемада наклонил украшенную тонзурой голову:
— Да, мой король. И, одобрив с вашего разрешения эдикт его святейшества об учреждении инквизиции, мы сможем начать исполнять волю Господню, отделяя чистых от скверных и возвращая былую славу как нашей Церкви, так и вашей казне.
— Каким образом? — спросила я, опередив Фернандо. — Как именно священный трибунал сумеет пополнить нашу казну?
Торквемада посмотрел на меня, и мне стало не по себе.
— Собственность осужденных будет возвращена короне, ваше величество. Ведь это часть условий, которые вы сами поставили перед его святейшеством, не так ли? Вы просили, чтобы все функции святой инквизиции, от назначений на должности до вынесения наказаний, оставались в ваших руках?
Я стиснула зубы, подавляя желание отвести взгляд. Время словно остановилось и повернуло вспять — я вновь увидела себя в ту ночь, когда впервые встретилась с Торквемадой в Сеговии, полную тревог девочку-подростка, на плечах которой лежало бремя целого мира. Тогда он прочитал мои потаенные желания, дал утешение, которое помогло собраться с силами. Но теперь я уже не была в нем столь уверена. С того дня, когда он пришел, чтобы стребовать с меня обещание, пока Энрике лежал при смерти, во мне росло зерно сомнений.
«Сомнение — служанка дьявола, посланная, чтобы заманить нас на погибель».
— Вряд ли они столь богаты, как вы описываете, — ответила я, чувствуя на себе взгляд Фернандо, почти столь же пронизывающий, как и у Торквемады. — И я не уполномочивала никого на какие-либо действия против евреев. Речь шла только об обращенных, о тех, кто сбился с пути нашей веры.
Торквемада продолжал стоять молча, даже не моргая. Я наконец взглянула на своего духовника, брата Талаверу, тот одобряюще кивнул. Как и мне, ему все больше не нравилось непреклонное стремление Торквемады изгнать евреев из королевства. Хотя во главе назначенного нами комитета стоял кардинал Мендоса, монах постепенно начинал превосходить его в пламенной риторике.
— А что насчет моей образовательной программы? — продолжала я. — Я просила разослать по всему королевству обученных и опытных прелатов, чтобы проповедовать основы нашей веры, взяв с них обязательство мягко наставлять заблуждающихся, возвращать их в лоно Церкви.
— Прелаты действительно поступали так, как вы просили, ваше величество, — откашлявшись, сказал кардинал Мендоса. — Среди этих бумаг вы найдете доклады от восьмидесяти прелатов, которые, к несчастью, все как один заявляют, что ересь обращенных в большинстве случаев проникла слишком глубоко, чтобы ее можно было искоренить словом. Особенно печально обстоят дела в Андалусии, где многие мараны бросают вызов Церкви и даже опровергают ее учение, рискуя обречь свои души на вечное проклятие. Ваша обязанность как помазанного Богом монарха — спасти их.
— Ваше величество, — вдруг сказал Торквемада, — вы, похоже, забываете о том, что обещали посвятить себя искоренению ереси, как только станете королевой. Отказываясь от данного слова, вы сами совершаете ересь…
Я стиснула подлокотники кресла.
— При всем к вам должном уважении, — прервал его Талавера, — я духовник ее величества. Уверяю, она преданно служит Церкви, со всей серьезностью относясь к подобным голословным обвинениям…
— Это не голословные обвинения! — взревел Торквемада, и голос его отдался эхом от покрытых деревом стен запертой комнаты. Никогда не думала, что его легкие способны на такое; не думал, судя по всему, и вздрогнувший Фернандо. — Это правда!
Он взмахнул рукой, скрючил тонкие пальцы, словно пытался схватить невидимое пламя.
— Отрицать ее — значит отрицать самого Христа! Лучше войти в рай с одним глазом, чем страдать в аду с двумя.
Я осторожно взглянула на Фернандо, муж ошеломленно таращился на монаха. У него был свой духовник из Арагона, на которого он полностью полагался, но я чувствовала, как завораживает его гипнотическая сила убеждения Торквемады, и в тот же момент поняла, что сама ее больше не ощущаю. Я уже не верила Торквемаде.
— Но в наших королевствах всегда были обращенные, — заговорил Фернандо, — и они служили нам верой и правдой. Как узнать, кто еретик, а кто нет?
Он взял меня за руку, что редко делал на публике, и прикосновение его теплой ладони придало мне уверенности. Возможно, он и чувствовал власть Торквемады, но не собирался ей повиноваться. Его практичная арагонская натура требовала неопровержимых доказательств.
— Есть истинные обращенные, искренние в своей вере и сторонящиеся тех, кто преднамеренно исповедует мерзкие ритуалы, — ответил Торквемада столь же безмятежно, как и прежде, будто он только что не кричал на собственных монархов, — и есть те, кто лжет. Их нелегко различить, особенно в Андалусии, где они очень долго жили рядом. Вот почему мы требуем, чтобы первый трибунал святой инквизиции был созван в Севилье; это священный труд, и для него требуются отважные сердца. Но как только мы искореним зло, Господь смилостивится над нами. Он проложит нам дорогу к славе и королевству, где все будет едино: единая корона, единая страна, единая вера. Он поможет вам изгнать еретиков, маранов и неверных, чтобы вы могли построить новый мир, в котором будет безраздельно править Испания, на радость праведникам.
Фернандо сидел не шевелясь. Похоже, его встревожило выражение моего лица, поскольку он вдруг сказал:
— Нам с королевой нужно посоветоваться.
Муж помог мне подняться с кресла, обнял за пояс и повел в соседнюю комнату, где горели жаровни и канделябры, прогоняя тьму и холод. Из высокого окна открывался прекрасный вид на город. Вдали, возвышаясь над крутыми мощеными улицами, виднелась изящная башня самого старого в Кастилии собора Святой Марии, построенного Фернандо Третьим, грозой мавров.
Фернандо у буфета наливал вино, а я подошла к окну, думая обо всех святых храмах королевства, многие из которых пришли в упадок за годы правления моих отца и брата. Не стали ли их ветхость и распутство духовенства причиной той язвы, что разъедала нашу веру? Недавно я издала указ, предписывающий безбрачие для священнослужителей, и создала комиссию из епископов для надзора за реформированием монастырей и назначением новых прелатов. Я также вынудила кортесы выделить средства на реставрацию разрушающихся церквей, включая церковь Святой Марии в Толедо, и на строительство нового монастыря Сан-Хуан-де-лос-Рейес, в ознаменование нашей победы над Португалией.
— Все, что я делаю, — сказала я вслух, услышав за спиной шаги Фернандо, — я делаю ради возвеличивания Господа и нашей страны. Почему же мне кажется, будто тому, что сейчас творится, нет решения, нет ответа, нет конца?
— Есть. Только не такой, как тебе хотелось бы.
Я повернулась к нему.
— Время пришло, Изабелла. Увиливать мы больше не можем. Мы должны подать пример как монархи-католики. Ересь в наших королевствах терпеть больше нельзя.
