– Доминик заодно с Малышом Кристьеном, – сказал Тангейзер.
– Думаю, именно это Грегуар и пытался мне объяснить. – Поляк пожал плечами. – Мы шли за ними до собора, где они повернули к мосту, который мы проходили сегодня утром, в Вилль. Там мы решили, что я пойду искать вас, чтобы вы не волновались, и Грегуар рассказал мне дорогу сюда. От собора прямо на холм, и…
– Что Грегуар собирался делать, когда закончит следить за ними?
– Он сказал, что вы вернетесь в церковь Сен-Сесиль и поэтому он будет ждать вас в особняке д’Обре.
– Не самое веселое место. Почему?
– Там больше некого убивать и нечего взять, так что никто туда не сунется.
– Вы, парни, скоро станете хитрее своего хозяина.
Матиас пристегнул последние постромки к ваге и отошел. Он оставил на Клементине седло, поскольку собирался пожертвовать повозку и упряжь аббатству. А если добавить несколько золотых монет, бенедектинцы будут каждую неделю молиться за его душу.
– Надеюсь, вы не думаете, что мы поедем в этой телеге для навоза? – сказала Паскаль.
Стоящие рядом с ней умытые Мышки выглядели еще моложе, а шрамы в их душах стали еще виднее. Они по-прежнему держались за руки и не поднимали глаз. Иоаннит сдержанно улыбнулся младшей Малан:
– Повозку использовали для фуража, и она чище, чем большинство тюфяков в этом городе. Все поедут внутри. Если ты такая брезгливая, возьми в кладовке одеяла и постели на пол, только быстро. И найди какие-нибудь перчатки, чтобы спрятать чернильные пятна. Флер, ты не наполнишь мех водой? Юсти, посмотри, что еще нам может пригодиться.
– Можно я тоже возьму нож? – спросил гугенот, с завистью разглядывая кинжал Паскаль.
– В аббатстве нож тебе не понадобится. И тебе тоже, – Матиас повернулся к своей воинственной ученице. – Спрячь кинжал в сумку.
– Вы хотите оставить меня с этими девочками? – Юсти не знал, радоваться ему или огорчаться. Он украдкой взглянул на Флер.
– Им нужен отважный мужчина, который мог бы их защитить.
Смех Паскаль нельзя было назвать добрым.
– Вы нашли свою жену? – спросила вдруг старшая Малан.
Тангейзер растерялся.
– Карлу? – переспросил он.
– Вы говорили, что проделали весь этот путь, чтобы найти ее, а мы даже не спросили. Наверное, вы считаете нас бессердечными и невнимательными, – Флер опустила голову.
– Глупости, – отрезал госпитальер. – Мы все были слишком заняты.
– Так вы нашли ее? – повторила девушка.
Тангейзер не был готов к проявлению сочувствия. Да и хватит с девочек печальных известий. Он посмотрел на молчащего Юсти.
– Да, – ответил он. – Карла на другом берегу реки. В Вилле.
После этого он принялся складывать свое оружие в повозку. Дети смотрели на него, но не трогались с места – это было похоже на молчаливый мятеж.
– Делайте, что вам говорят, – велел Матиас. – Пора ехать.
План Тангейзера прожил только до ворот Сен-Жак, где около караульного помещения собралась толпа беженцев, человек около тридцати. Позади решетки слонялись солдаты, почти неразличимые в полумраке, и стена тьмы за ними означала, что створки гигантских ворот закрыты. Беженцы переговаривались приглушенным шепотом, а их дети плакали, страдая от полуденной жары. Матиасу они напоминали слепых муравьев, спасающихся из разрушенного сапогом муравейника. По спине у него побежали мурашки: от осознания, что он сам – один из таких муравьев.
Госпитальер стоял у переднего края повозки, держа в руках вожжи. Сверху он накинул парусину, которая скрыла детей, хотя с близкого расстояния их выдавало покачивание голов.
Боковая дверь караульного помещения открылась, и на пороге показался командир стражников. Такого мундира рыцарь еще не видел – за охрану городских стен отвечали подразделения, подчинявшиеся губернатору Монморанси. Голоса стихли. Тон офицера явно свидетельствовал, что подобное объявление ему приходилось делать уже не в первый раз.
– В преддверии неминуемого наступления армии или нескольких армий гугенотов ворота Сен-Жак были закрыты и заперты, – произнес он монотонным голосом. – Все ворота Парижа, северные и южные, закрыты и заперты. Ключи от всех городских ворот находятся в Отель-де-Виль. Другими словами, ворота заперты, и никто здесь не может их открыть. Я сам не могу покинуть город. Мои люди не могут покинуть город. Вы не можете покинуть город – и все остальные тоже, независимо от должности или знатности. Город закрыт.
Толпа издала стон отчаяния, но спорить никто не стал.
– Если хотите, обратитесь с петицией в Отель-де-Виль, чтобы они выдали ключи, но, уверяю вас, это бесполезно. А пока отойдите от ворот, которые должны быть свободны для военных целей. Если вы немедленно не подчинитесь, я буду вынужден приказать своим людям, чтобы они применили силу. Надеюсь, я ясно выразился. Боже, благослови короля!
Иоаннит стал разворачивать Клементину.
– Это значит, что мы не едем в Сен-Жермен, – объяснил Юсти девушкам.
– Мы не слепые и не глухие, – огрызнулась Паскаль.
Офицер пробился сквозь толпу, не обращая внимания на вопросы, и отсалютовал Матиасу.
– Мне жаль разочаровывать мальтийского рыцаря, сударь. – Он посмотрел на сапоги Тангейзера, а потом заглянул под парусину. – Я бы вас с радостью пропустил – и всех этих несчастных людей тоже, – но теперь Париж превратился в тюрьму.
– Я не знаю города, и мне нужно отвезти этих сирот в безопасное место, – ответил ему рыцарь.
– Утром аббатство Сент-Женевьев принимало людей – вон там видна башня Кловис, – но мне сообщили, что ополченцы, эти свиньи, блокировали его, – рассказал стражник. – Не знаю, можно ли считать церкви убежищем и будет ли уважаться их статус. Может, отвезете их в Тампль? Вас там, вне всякого сомнения, примут. Если только он тоже не окружен.
– Приятно встретить благородного человека, – отозвался Тангейзер. – Вы дали ценный совет. Спасибо.
Но прежде чем он успел удалиться, офицер обнаружил истинную причину своего интереса к нему.
– Вы сражались во время великой осады? – спросил командир стражников.
– Да.
– Я восхищен, сударь. Там действительно было так ужасно, как рассказывают?
– Хуже. Но не так ужасно, как здесь.
– Я понимаю, о чем вы. Я сражался с гугенотами при Жарнаке и под Таванном, но то была война. Мы исполняли свой долг, а долг делает смерть достойной.
– Смерть всегда достойна. Это единственное, на что нам остается надеяться.
– А также на спасение души, которое дарует Христос.
Матиас перекрестился:
– Будем надеяться. Dominus vobiscum[25].
С этими словами госпитальер направил повозку вниз по склону холма.
– Паскаль, – сказал он. – Ты знаешь площадь Мобер?
– Конечно.
– Мы с Клементиной ждем твоих указаний.
С Рю-Сен-Жак они свернули на восток, в квартал коллежей и аббатств. Архитектура улучшилась, повсюду виднелись красивые сады. Но у мальтийского рыцаря не было желания любоваться красотами города.
Пока они ехали, Юсти взял на себя роль покровителя и пытался развлекать девочек разными историями, но острый язычок Паскаль каждый раз заставлял его умолкнуть. Под парусиной то и дело вспыхивали ссоры, но Тангейзер не вмешивался – пусть дети хоть как-то отвлекутся.
Его разум наконец оправился от шока, вызванного картиной, увиденной в особняке д’Обре, и теперь ему не терпелось разрешить загадки, снова не дававшие ему покоя. Он хотел добраться до мерзкого старого служителя, но сначала нужно было освободиться от неудобного живого груза. Тангейзер задумался о совете офицера, говорившего об аббатстве в Латинском квартале. Однако если снова придется противостоять милиции, лучше делать это на мосту, а детей укрыть в Вилле, ближе к Орланду, там, где должны найтись окончательные ответы на все вопросы.
Они проехали аббатство Сент-Женевьев, ворота которого действительно охранял вооруженный отряд милиции. Матиас мог без труда рассеять их, но тогда о местонахождении детей станет известно другим ополченцам. Кроме того, если устроить бойню на пороге монастыря, монахи вряд ли согласятся их принять.
Их повозка поднялась по крутому склону холма. В этом квартале свидетельства резни были не такими ужасающими, а по мере того, как Матиас со спутниками проезжали разные коллежи Сорбонны, улицы наполнялись студентами, пьющими вино и лапающими шлюх. Запах горелого мяса нисколько не мешал их веселью. Чем ближе иоаннит и его спутники подъезжали к площади Мобер, тем сильнее становился этот запах. Здесь был центр веселья, обслуживаемый разносчиками еды, поварами и уличными артистами, которые переместились сюда с Паперти. Воздух был пропитан отвратительным, удушающим зловонием. На площади стояли виселицы, и их смазанные жиром веревки поскрипывали под весом шести свежих трупов. Рядом из потухшего костра поднимался железный столб с цепями, поддерживающими обугленные останки казненной жертвы.
