как строить семейную жизнь на расстоянии?
«В письмах», – решила Маб. Надо писать письма, веселые, не слишком длинные – мужчины не любят, когда им надоедают, они всего лишь хотят почувствовать, что по ним скучали. Да она и действительно скучала по Фрэнсису. И вот Маб составила первое письмо – тщательно, продуманно, как выкройку для платья. Письмо получилось любящее и заботливое. На пространный ответ она не рассчитывала: всем известно, что мужчины терпеть не могут писать письма, а уж от такого молчуна, как Фрэнсис, и подавно не стоило ожидать многого. Поэтому очень удивилась, когда из Лондона в ответ на ее послания начали прибывать набитые листками конверты.
Милая моя девочка, пишу пару слов, пока не закончился перерыв на чай. Здешний чай совершенно омерзителен: какие-то вязкие студенистые помои мышиного цвета, в которые одинокая чаинка ненадолго окунулась в лучшем случае однажды за последние лет двадцать. Ты бы надменно подняла свои брови истинной королевы, и сия непотребная жидкость сама выплеснулась бы из чашки и не посмела туда возвращаться. А мне не хватает твоей храбрости, чтобы указать этой пакости на ее место, я послушно ее пью и лишь тихо ворчу. Как же я соскучился по твоим бровям!..
Или другое:
Моя милая Королева Фей, ну и денек. Ты не могла бы сделать так, чтобы он мне хотя бы не снился? Уверен, что могла бы. Ведь, если верить Шекспиру (а кому еще верить в этом мире, как не ему?), королева Маб – властительница снов. Проскачи же через мои сны в своем экипаже, сооруженном белками, и навей мне сны о любви. Правда, Шекспир называет свою Маб ведьмой, что кажется мне не слишком галантным обращением мужа к жене. А может быть, ты – не фея Маб, а «Маб Дароган» из уэльских легенд, «Сын Предреченный», которому суждено изгнать англичан с острова. Во всяком случае, легко могу тебя представить во главе войска с высоко поднятым мечом и разукрашенным синими полосами свирепым лицом…
Маб не знала, как понимать такие послания. При встрече с их автором можно было подумать, что слова ему отпускают по карточкам, как мясо, – а на бумаге он оказывался невероятно разговорчивым. И не просто разговорчивым – он еще проявлял отличное чувство юмора, был ироничен, меланхоличен, нежен… Тем не менее она не была уверена, что теперь понимает его лучше. Он никогда не писал ничего важного о себе, но почти каждые пару дней к ней прилетал конверт из Лондона. Ну и что на такое ответишь? «Новое жилье чудесное, новая квартирная хозяйка чудесная, погода чудесная»? О работе ничего рассказывать нельзя, а перечислением мелочей повседневной жизни она, в отличие от мужа, не умела исписывать целые листы. Похоже, любая беседа с Фрэнсисом обречена быть односторонней, но если при встречах молчал он, то на бумаге немела уже она.
«Потом все будет иначе, – убеждала себя Маб. – Потом, после войны». Тогда им больше не придется строить семейные отношения почти исключительно по почте.
Когда Маб сошла с поезда, он ждал ее на перроне – без шляпы, под зонтом, с краев которого лилась вода.
– Не на такую погоду я рассчитывал, – сказал он, целуя ее обтянутые перчатками руки. – Ни тебе прогулок вокруг озера, ни пикников на берегу… Ума не приложу, чем еще мы можем заняться. – Он улыбнулся, внимательно и неспешно ее разглядывая.
Маб рассмеялась, поправляя волосы.
– Я, наверное, выгляжу как пугало?
– Нет. – Он взял ее чемоданчик. – Просто я каждый раз немного забываю тебя, и при встрече ты снова меня потрясаешь.
– Мне… Я тоже очень рада тебя видеть, – скованно сказала она, сознавая, что с его непринужденностью ей не тягаться. – Я… э-э-э… получила твои письма.
– Знаю, я слишком много болтаю. Дурная привычка.
– Да нет, они мне нравятся. А вот мои совсем скучные.
Гостиница оказалась узким эдвардианским зданием фасадом на исхлестанные дождем просторы Дервентуотера. Будь их номер залит солнечным светом, он выглядел бы приветливо, но теперь казался серым. На стенах дрожали зыбкие тени, как в подводном царстве.
– Если ты проголодалась, можем выпить чаю внизу, – начал Фрэнсис, закрывая дверь, но не договорил. Чемоданчик Маб со стуком упал на пол, и они сжали друг друга в объятиях, будто притянутые магнитами.
В ту их первую брачную ночь, проведенную в чужих апартаментах в «Кларидже», когда Маб вышла из ванной в неглиже, ее новоиспеченный муж собирался открыть маленькую бутылку шампанского – да так и застыл, словно восковое изваяние. Что-то промелькнуло в его чертах, какое-то неуловимое выражение, от которого его широкое, спокойное, ничем не примечательное лицо стало почти красивым.
– Иди сюда… – прошептал он. Забытая бутылка покатилась по столу. Маб утонула в нем всем своим существом, охотно даря ему тепло под измятыми простынями. «Позволь мне сделать тебя счастливым».
– Ты, наверное, догадался… что со мной раньше это уже было? – осмелилась она спросить потом. Немало бессонных ночей Маб размышляла, как намекнуть ему, что далеко не невинна. Она не рассказала ему об этом до свадьбы, боясь все испортить, и ее терзала совесть. Да и теперь… как знать… Но если он отшатнется от нее и обзовет порченой, она просто сожмется в комок и умрет на месте. – Я не потаскуха, Фрэнсис. Это случилось только один…
– Ну что ты, милая моя девочка. Не имеет значения, – сонно проговорил он, и Маб уснула, почти обессилев от облегчения. Вот теперь взят последний барьер… Но позже, проснувшись, Маб увидела, что Фрэнсис сидит у открытого окна в наполовину застегнутой рубашке, уставившись в ледяную зимнюю ночь. В неподвижных пальцах дымилась сигарета.
Он глядел на ночные улицы Лондона и был настолько погружен в себя, что Маб села на кровати, еще наполовину сонная и уже наполовину испуганная.
– Фрэнсис, – позвала она.
С обычной полуулыбкой, вежливой и непроницаемой, он медленно повернулся к ней.
– Спи, прекрасная Маб, – проговорил он.
Вновь погружаясь в дрему, она сонно прислушалась, не раздастся ли за окном вой сирен.
– Что-то не так?
– Разве что с миром. – Ей показалось, что он ответил именно это.
«Ты правда так сказал? – думала сейчас Маб, обвивая руками его шею. – Да знаю ли я тебя вообще?»
Что ж, вот и случай познакомиться поближе. Она потянула его к кровати, как тогда, в «Кларидже», но на этот раз Фрэнсис остановил жену, взял ее ладони и перевернул их, как будто никогда в жизни не видал ничего столь прекрасного. Опустил голову, целуя каждую ладонь, а потом взял в руки ее лицо и посмотрел на нее одним из тех долгих
