Он снова поправил огонь и повернулся к Николь:
— Я был очарован вами с той самой минуты, когда вы вошли в Париже в кафе. Ваши быстрые шаги, тонкие, чарующие черты лица и огонь в глазах… Когда я увидел, как вы в одиночку сражаетесь с моими солдатами возле погребов, я впервые после гибели Николая смог испытать какие-то чувства. На своих людей я обозлился, а у вас был вид такой испуганный и такой решительный, что мне захотелось вас крепко обнять и никогда уже не отпускать.
— А если представить ту, другую жизнь, о которой вы говорили? Такую, в которой есть только я и никого другого? Как бы все обернулось?
Он улыбнулся:
— Мы бы устроили свадьбу, правда, в России принято платить выкуп за невесту.
— Мне кажется, что подарить женщине целый российский рынок для шампанского — в этом случае достаточный дар.
— Я боялся, вы никогда больше не станете со мной разговаривать.
— Это невозможно. Но вы завтра уезжаете. Мы увидимся снова?
Он покачал головой.
— Вы можете прожить другую жизнь за один вечер? — спросила она.
Он взял с дивана розовую подушку:
— После выкупа над головами новобрачных держат розовую материю.
Он вывел ее в новый бальный зал Терезы, роскошное собрание позолоты и зеркал — Николь знала, что это иллюзия.
Алексей взял две свечи из подсвечников, зажег их и дал одну ей.
— Держите перед собой.
Подняв над ними обоими подушку, он взял Николь под руку.
— Теперь идемте, очень медленно.
Они тысячи раз отразились в бесчисленных зеркалах, словно могли прожить еще тысячи разных жизней.
— Теперь встаем на эту дорожку. Это значит, что мы женаты, и здесь по традиции я вас целую.
— Хоть мы, французы, и революционеры, но в особых случаях против традиций не возражаем.
Он крепко обнял ее, улыбнулся от счастья, горечь в глазах сменилась желанием. И он поцеловал ее. Небо снаружи стало индиговым, и эта синева отразилась в зеркалах, укрывая их шепчущей тьмой.
— У меня есть домик в деревне, — еле слышно прошептала Николь, чуть отодвигаясь. — Маленький домик в Бузи, среди виноградников. Для медового месяца — идеально.
— Завтра я уезжаю в сторону границы.
— Значит, у нас не меньше двенадцати часов, и мы каждый из них можем превратить в год.
— Ты знаешь, что я не сплю?
— Да кто же спит в ночь свадьбы?!
— Ты уверена? Я могу подарить тебе только эту ночь.
— Бывает, хотя и очень редко: судьба вдруг поставит у тебя на пути нечто, что сделает тебя счастливым, пусть оно и неправильно. И тогда надо это хватать и тащить к себе, а об остальном думать потом.
Они пошли пешком в Бузи по полям, тайными путями, где, как знала Николь, вряд ли кого-нибудь встретишь. Тропа заросла, путь подсвечивали гнилушки и светляки, образуя в подлеске созвездия.
По дороге они говорили о своих надеждах и страхах, о жизни и о любви, о том, как бы они были счастливы, если бы встретились в другой жизни. Они намечтали невозможный новый мир, наполненный чудом, волшебством и любовью, который они могли бы создать.
У дверей дома в Бузи Алексей взял ее на руки, перенес через порог и поднял по лестнице. В этой темноте Николь чувствовала себя как растаявший сахар.
Когда утром она проснулась, он еще был здесь и смотрел на нее.
— Любовался, как ты дышишь.
Восход рисовал над горизонтом алый узор, и они лежали молча, слушая рассветный хор, глядя, как солнце поднимается над туманом. Рой поденок взметнулся перед окном, и свет превратил их крылья в фантастическое кружево. Эти создания живут годами в прибрежной глине, и в один сверкающий день вылетают на солнце, ловят его жар, видят зеленые поля, колыхание пшеницы, ирисы на межах, зонтики куприка, колючие ветки, укрытые цветом мая, и в вихре роя находят свою любовь. Один день — достаточно.
Глава тридцатая
КЛИКОВСКАЯ
Июль 1814 года
Десять тысяч бутылок вина кометы отправлено в Россию! Николь мысленно сопровождала их, шепотом разговаривая с каждой по ночам. С Луи они были в безопасности. Он всю свою жизнь поставил на карту ради этого момента. Николь переживала, что ему приходилось прятаться, как преступнику, на голландском судне, укрываясь шубой, как одеялом, и поддерживать себя скудными припасами, купленными на деньги Алексея.
Вести доходили нерегулярно и медленно. Ей мерещились кораблекрушения, взрывы бутылок, разбойники. Даже при русской протекции никто не отменял превратностей судьбы.
Сейчас все торговые пути принадлежали только Николь. В Реймсе никто не успел обеспечить себе поставку, и она ухватилась за шанс завоевать рынок безраздельно.
Когда Ксавье, запыхавшись, вбежал во двор давильни, размахивая письмом, она выбежала ему навстречу, и он сунул письмо ей в руку.
— От Луи. Но сейчас не до него. Старушка свалилась и, говорят, не встанет.
— Кто?! Не пугай меня!
— Наташа. Я тебя отвезу, и править буду я. И хоть раз, черт побери, не спорь!
Наташа казалась крошечной в большой кровати. Длинные седые волосы волной укрыли подушку, глаза еще светились, но лицо перекосило так, что с трудом можно было узнать знакомые черты. Полоска соли окружала кровать, в спертом воздухе горели сотни свечей.
Николь бросилась ее обнимать:
— Наташа, что с тобой?!
— Не надо. Не сотри соляную черту…
Николь погладила подругу по щеке.
— Не бойся, я ее не тронула.
— Они здесь, но им черту не переступить, — пробормотала Наташа.
— Кто они, cherie?
— Аристократы, которые убили моего Даниэля. Реставрация, так их и этак, теперь они снова в силе. Они пришли за мной, но соляную черту им не переступить.
— Конечно, они тебя не обидят. Да и никогда никто не мог.
Наташа улыбнулась половиной рта, и у Николь сердце забилось от страха. Она крепко сжала руку подруги.
— Ты не бойся, я готова. Мама за мной приходила, — сказала Наташа почти неразборчиво.
— Но я не готова! Я тебя знаю; стоит тебе захотеть, и ты сможешь вернуться. Позволь мне задуть часть свечей и открыть окно, здесь невозможно дышать.
— Ничего не трогай. Все здесь так, как должно быть. — Наташа закрыла глаза. — Не тормоши меня, я довольна. Я каждый су экономила, спекла сто тысяч хлебов, чтобы позволить себе столько свечей. И перестань лить слезы. Я хочу все услышать до того, как уйду. Все. Пусть я уйду с хорошими вестями, что у тебя в кармане.
Письмо от Луи. Николь и забыла о нем.
— Он добрался до России. Но, Наташа, сейчас…
— Я знала, что он справится — счастье с востока. Давай дальше.
— Первые бутылки проданы за двенадцать рублей каждая! Он продал сотни ящиков прямо там, потом — в гавани за кучу денег, и люди дрались, чтобы быть первыми. Он остановился в портовой гостинице и не собирается двигаться дальше ни на шаг. Возле этой гостиницы стоит очередь день и ночь, и Луи заставляет их вымаливать мое шампанское.
— Ты это вполне заслужила. А что генерал Марин?
— Он в самой гуще этой возни, всем руководит, как военной операцией. Я когда-нибудь увижу его снова?
— Я вижу только Даниэля, он меня ждет. Ты присмотри, пусть меня красиво оденут и причешут перед свиданием с ним, когда уложат.
— Наташа, не уходи! Пожалуйста, останься!
— Я ухожу, когда ухожу. Ты будешь счастлива, это я знаю наверняка, но есть еще два дела. Видишь эту коробочку на подзеркальнике? Открой… черту не сотри! Вытащи бумагу и разверни.
Николь пробежала глазами содержание документа. Наташа оставляла пекарню Эмилю и Мари.
— Мари слишком стара, чтобы работать в поле, а Эмилю это заведение нравится. Когда-то Мари сражалась за революцию и заслужила награду. Теперь вернись и сядь со мной.
Николь прильнула щекой к ее щеке.
— Не держи зла на Жана-Реми, Бабушетта, — сказала Наташа, трудно дыша. — Прости его. Он просто сильно тебя любил — в своем высокомерном стиле. Наш городок слишком мал для вендетт, а он с тобой сражаться больше уже не может.
