под нос. И дети заболели. Более того, только жертвы и пособники могли видеть ведьм. Гуд видела Осборн, чьи силы не равнялись ее. Гуд, заключил генеральный прокурор, «должна, следовательно, быть ведьмой». Кусочки пазла складывались идеально.
Не успела собраться коллегия присяжных, как Сара Гуд снова взялась за свои проделки. 28 июня Сюзанна Шелден корчилась перед присяжными, пока давала показания: всего два дня назад Гуд колола ее, щипала и чуть не задушила насмерть. Она так плотно сцепила девушке руки, что двое мужчин вынуждены были поспешить ей на помощь: судя по всему, уже четвертый раз за две недели запястья восемнадцатилетней жертвы намертво склеились. В один из таких дней на яблоне обнаружили метлу. Между припадками Шелден рассказала о невидимых руках, стащивших со стола блюдце, – она видела, как Гуд выносила его из дома. Горничная Проктеров тоже извивалась перед присяжными; Шелден объяснила, что Гуд напала и на нее. Сара Биббер клялась под присягой, что Гуд наслала чары на ее четырехлетнего ребенка. Пэррис клялся, что девочки невыносимо страдали на мартовских предварительных слушаниях. Члены большой коллегии присяжных выдвинули по крайней мере три обвинения против Гуд, и суд начался незамедлительно. Она выглядела дряхлой старухой, хотя была одного возраста с Биббер. Ее одежда давно превратилась в лохмотья. Если раньше она лишь бормотала как ведьма, то теперь еще и выглядела соответственно. Сара Гуд с февраля сидела в тюрьме вместе с грудным младенцем и какое-то время – с умирающей Осборн.
Сара Гуд никогда не упускала возможности высказать, что думает – собственно, в первую очередь именно поэтому она сейчас стояла перед группой судей в черных мантиях. Более вероятно, что она выдала длинную и утомительную речь для протокола, чем вяло и безнадежно отрицала свою вину. В любом случае признание вины уже не имело никакого смысла. Предъявление обвинения и судебное разбирательство, вклинившиеся между корчами девочек и потоком доказательств, растянулись на два дня. В итоге присяжные вынесли вердикт «виновна». Что не очень удивило одного бостонского наблюдателя, который прокомментировал формальный, шаблонный подход к делу в Салеме: «Одно и то же свидетельство, сработавшее однажды, будет работать и дальше» [17].
Ни Джон Хейл, ни Деодат Лоусон (оба присутствовали) ничего не написали о Саре Гуд. Коттон Мэзер тоже этого не сделал. Обуза для общества, опасная смутьянка, она не заслуживала их внимания. Ее обвинение строилось в основном вокруг призраков. А вот две следующие ведьмы (в течение недели большая коллегия присяжных прослушала восемь дел, малая – пять) действительно представляли интерес для Мэзера. Никто из сообщников не вплел в свои показания Сюзанну Мартин, острую на язык семидесятиоднолетнюю женщину из Эймсбери, которая с усмешкой говорила, что девочки не подверглись действию чар, а сами занимались черной магией. Однако сама Мартин уже однажды обвинялась в колдовстве. Свидетели сообщали, что она нянчила бесенка во время процесса над Бишоп. Как и тогда, Ньютон мог апеллировать не только к околдованным девочкам, но и к целой веренице пострадавших мужчин. В общей сложности констебли обнаружили дюжину таких. Этим мужчинам не требовалось прибегать к эпилептическим припадкам, чтобы выразить свою позицию. Они давали показания прямолинейно и убедительно, и никто их не перебивал.
Мартин тоже донимала мужчин в их постелях. Она кусала пальцы и превращалась в черного кабана. Женщина вообще специализировалась на животных: судьям довелось услышать рассказы об утопленных волах, сведенных с ума коровах, отравленной скотине, летающих щенках, превращенных в бочонки собаках, котах-убийцах. Мартин неплохо разбиралась и в других странных вещах – ведь у нее для этого было несколько десятилетий. В течение двух лет одного мужчину из Солсбери все время куда-то таскали демоны. На полгода они даже лишили его дара речи. Теперь он клялся, что на их адских сборищах, где ему предлагали подписать книжку в обмен на «все самое лакомое в мире – людей, вещи и места, которые он только мог себе представить», – он видел Сюзанну Мартин [18]. Другой мужчина, пятидесяти трех лет, субботней ночью много лет назад не мог найти дорогу домой, хотя был от дома недалеко и шел при ярком лунном свете, – и возложил ответственность за это происшествие на Мартин. Прямо рядом с принадлежащим ей полем он упал в канаву, которой, он точно знал, там отродясь не было.
Сюзанна Мартин спорила о местах на скамьях в церкви. Она жестко торговалась, ругалась со своим зятем; презирала тех, кто свидетельствовал против нее в 1669 году, и теперь многие вспоминали об этом в красках. Когда столяр из Солсбери во время того разбирательства предположил, что она ведьма, Мартин пообещала, что «некая дьяволица скоро его похитит» [19]. На следующую ночь ему, спящему, вцепилась в горло кошка-убийца. После был случай с женщиной из Солсбери, давшей показания большому жюри. Мартин после процесса появилась перед ней, пока та доила корову, и прокричала: «За то, что ты ославила меня в суде, я превращу тебя в самое ничтожное создание на земле». Через два месяца ни с того ни с сего эта женщина начала нести околесицу. Врачи объявили, что она заколдована, и такой она осталась на два следующих десятилетия [84].
Сложно сказать, что из чего следовало: Мартин, как Бриджет Бишоп, была слишком напористой, потому что уже раньше отвечала перед судом, или она прежде оказалась в суде из-за того, что была слишком напористой? Порочный круг: обвинение в колдовстве автоматически делало вас подозрительно похожим на колдуна или колдунью. Видимо, единственной реакцией на необоснованные обвинения оказалось сквернословие – тогда понятно, почему Мартин не стеснялась в выражениях. Однажды замеченная, она теперь как магнитом притягивала к себе обвинения: 1692 год был хорош для того, чтобы оживить дела давно забытых дней. Когда возникают вопросы, мы ищем ответы. А когда доходит до осуждения, любой из нас может оказаться мишенью. Как только Бриджет Бишоп рассказала сыну мельника, какие о ней ходят слухи, с ним начали твориться странности. Мы не знаем, что говорила Мартин в суде 29 июня обвинителям и магистратам, но она точно оставалась непреклонной весь процесс. «Главное, в чем она убеждала, – отмечал Коттон Мэзер на основе не дошедших до нас документов, – так это в своей добродетельной и благочестивой жизни». Он расценивал это как кощунство. Присяжные согласились и выдали вердикт «виновна». Спустя несколько месяцев, изучив материалы дела, Мэзер написал последнее слово о Сюзанне Мартин, которую никогда в жизни не видел и впредь не увидит: «Эта женщина была одним из самых бесстыдных, грубых и злобных существ на свете».
Еще два дела на
