Узнав об этом, иноземцы назвали этих людей дикими.
На север перебрался законный король Англии Эдгар. Почему же бежали от Вильгельма люди? Кто был повинен в том, что содеяли нормандцы на Альбионе в ближайшие три года? Сторонники дюка Нормандии могут обвинить во всем англосаксов, вспомнив и «обещание» Эдуарда Исповедника, и нарушение клятвы Гарольдом, и законную коронацию архиепископом Йорка Альредом победителя Гастингской битве… Логика таких ответов ясна, она – корыстна, и, если принять эту корысть, эту логику, тогда можно, вслед за нормандцами, обвинить в мятежных действиях, в разбое, в бандитизме всех, кто с оружием в руках встал на защиту своей родины, тогда можно и оправдать все злодеяния нормандцев на Альбионе.
Король Шотландии Малькольм (его еще называли Кенмором) принял Эдгара, юного, безвольного красавца, его сестер, родственников и многочисленных друзей, как законного и настоящего короля, даже женился на его сестре Маргарите, что, естественно, повысило шансы саксов в борьбе против нормандцев… и не об этом ли мечтал коварный Вильгельм, просчитав, как хороший игрок, сложнейшую партию на несколько ходов, на три-четыре года вперед, и не потому ли он содержал Моркара, Эдвина, Эдгара и других знатных пленников в прекрасных условиях, предоставив им возможность свободно передвигаться по городу, доверяя им полностью?!
Обладая великолепным политическим чутьем, Вильгельм, изучив с помощью Ланфранка историю острова за последние полторы тысячи лет, прекрасно чувствовал, что Альбион можно и нужно завоевать. Именно завоевать остров, а не покорить англов, данов, норвежцев, скоттов, пиктов, ирландцев, как то делали все полководцы, вожди, короли до 1066 года. Для того, чтобы выполнить эту сверхзадачу, вновь коронованному королю короны было мало. Нужна была война. Война на разорение, на порабощение, на уничтожение не только самых сильных и стойких вождей племен и народов, не только духа этих же племен и народов, но и самих этих народов. Ни о каком покорении двух-трех племен не могло быть и речи. Только завоевание всего острова.
Жадные глаза тех, кто видел привезенные в Нормандию сокровища Альбиона, толпы желающих – и простолюдинов, и представителей знати – готовых пойти за Вильгельмом, говорили о том, что у него появилась прекрасная возможность именно завоевать Альбион, сделать в исторически кратчайшие сроки то, что не удалось еще никому.
Человек, который опутал Гарольда сына Годвина своей словесной вязью, вынудил его дать страшную клятву… такой человек ничего и никогда не делал на авось. Авось не убегут! Нет! Он должен был знать, он знал, что плененные и покорившиеся вожди обязательно убегут и попытаются организовать борьбу. Именно это ему было нужно. Именно это и случилось.
Вильгельм не стал ждать, пока враг перейдет к активным действиям, сам пошел в наступление, осадил Оксфорд. Жители сопротивлялись упорно. Несколько дней нормандцы безуспешно штурмовали город. Оксфордцы отражали атаки, кричали со стен обидные слова иноземцам и самому Вильгельму. Тот горячился, посылал людей в бой. Защитники сражались стойко, и вдруг одна из стен не выдержала напряжения битвы и рухнула! Вильгельм злорадно улыбнулся. Его воины сработали прекрасно. Под беспрестанный шум сражения они сделали подкоп под мощную стену, та рухнула, образовав огромный проем, в который ринулись люди с бритыми затылками.
Из 720 домов в Оксфорде было разрушено около 400. Убитых победители не считали. Считали только богатство. Отшельники монастыря Святого Фридесвинды защищались до последнего. Их всех выгнали. Монастырь ограбили, опозорили.
Не останавливаясь в Оксфорде, нормандцы взяли город Варвик, Лейчестер, который истребили почти полностью, Дерби, где разрушили (видно, от усталости) «всего» треть домов, Ноттингем. Здесь Вильгельм повелел построить мощную крепость, доверил ее Гильому Певерелю вместе с 55 имениями, разбросанными по ближайшим окрестностям. Гильом построил на вершине скалы замок. Снизу казалось, будто огромная хищная птица зависла в воздухе, высматривая свои жертвы: кто еще хочет сопротивляться?
Жители Альбиона сопротивлялись, невольно помогая Вильгельму в его коварном и жестоком деле. А разве могли даже самые мудрые из них, понимая, что сопротивляться смертельно опасно, не защищать свои города, дома, семьи, родину? Нет. Они обязаны были драться. Умирать и драться. Потому что народ с полуторатысячелетней историей обязан умирать в бою, если так порешила судьба. Иначе это – не народ. И даже не семья народов.
Альбионцы дрались с нормандцами за каждый город, за каждый дом.
Враг ворвался в Линкольн, разрушил 166 домов. На их месте иноземцы поставили крепость. В этом городе обитало много датчан. Вильгельм опасался могучей Дании, взял заложников. Но многим из них удалось сбежать на «историческую родину».
На подходе к Йорку, в месте слияния двух рек, в жестокой битве король Англии разгромил союзное войско скоттов и англосаксов, погнал побежденных, ворвался на их плечах в город – пощады не было никому. Лишь горстке альбионцев удалось уйти в Шотландию.
В Йорке моментально была возведена цитадель, где разместилось 500 рыцарей и несколько тысяч пеших воинов. Архиепископ Альред чувствовал себя вне опасности. Он предусмотрительно проявил лояльность к Вильгельму, собственноручно короновал его и мог надеяться на доброе отношение к себе. Он послал в свои владения обоз за хлебом. Нормандцы захватили его. Оскорбленный архиепископ пришел к Вильгельму и сказал во гневе: «Я венчал тебя королем, сейчас за злодеяния твои я проклинаю тебя и твой род!» Рыцари, услышав это, обнажили мечи, но король с наглой улыбкой остановил их: «Не стоит убивать того, кто уже мертв». Эти слова сокрушили могучего старца. Он понял, какую грубейшую ошибку – одну-единственную! – допустил, согласившись короновать на английский престол дюка Нормандии, вернулся домой и стал ждать смерти. Это очень тяжко: «мертвому человеку» ждать смерти. Это худшее из зол. Особенно для старцев. Архиепископ Йоркский долго ждал своего часа, молча ждал, бездумно: мертвым думать не дано. Лишь изредка его могучий дух оживал, успокаивал себя: «Я хотел как лучше!».
Это был уважаемый всеми на Альбионе архиепископ.
Однако сопротивление нормандцам не угасло, и даже дерзкий в своих замыслах Вильгельм, осознавая взрывоопасность положения на острове, вынужден был в 1068 году отправить жену Матильду в Нормандию.
В начале следующего года из Ирландии на Альбион отплыла дружина Эдмунда сына Гарольда на 60 боевых кораблях. Патриоты вошли в устье реки Авон, осадили Бристоль, взять город не смогли: нормандцы убедительно доказали свое превосходство в военном деле. Рыцари Вильгельма прекрасно разбирались в фортификационном искусстве, взять построенные ими крепости было чрезвычайно трудно, особенно «альбионцам», относившимся к возведению крепостных сооружений и цитаделей в своих городах с прохладцей.
Потерпев неудачу в Бристоле, Эдмунд поплыл вдоль побережья Альбиона в Соммерсетскую область, высадился там, уверенный, что его поддержат в борьбе соотечественники.
Узнав о новом мятеже (а король Англии иначе не называл попытки коренных жителей выдворить пришельцев с острова), Вильгельм отправил на юго-запад острова войско под руководством опытного военачальника. В авангарде «карателей» шел крупный отряд англосаксов во главе с Эднотом. В жестоком бою погибло много людей Эдмунда и Эднота. Нормандцы лишь поставили точку в сражении, сокрушив обессиленного противника мощным ударом рыцарской конницы. Сын Гарольда отступил в Девонскую область, надеясь на помощь соотечественников, но очень уж напугала обитателей Альбиона жестокость, с которой расправлялся с непокорными враг.
Преследуя остатки войска побежденного противника, рыцари ворвались в Девонскую область, вынудили Эдмунда покинуть остров (сын Гарольда вновь отбыл в Ирландию) и набросились с жадностью акул на местных жителей. Они убивали здесь всех без разбора, по самому малейшему подозрению в «мятеже». Никогда еще на Альбионе люди не испытывали такого сковывающего душу и волю страха. Даже хвостатая комета, которая совсем недавно пугала их, теперь была забыта – остались только рыцари, эта жадная стая изголодавшихся по крови акул. Но это были не акулы. Это были люди, облаченные в кольчуги, с мечами и копьями в руках, не знавшие ни жалости, ни страха, ни душевных мук. Они губили людей по первому навету, по неосторожному взгляду, по неосторожно брошенному слову. Они потеряли вкус жизни, у них остался лишь вкус смерти. Они полюбили смерть, все мертвое: глаза, застывшие в ужасе, вид мертвой крови, вид холодеющих тел, в немыслимых для жизни ломаных позах, цвет кожи, не спеша покрывающейся налетом серого… Рыцари привыкли ко вкусу смерти, народ привыкнуть к этому вкусу не мог.
Нормандцы без труда расправились с «дикими людьми», сопротивление на юго-западе Альбиона прекратилось.
