Но словно что-то надломилось в сердцах ратников, не было в них прежней удали и отваги. Согнулась воля бойцов, и враз не стало сил сдерживать вражеский напор. Лишь куряне были всё так же несгибаемы.
От половцев то и дело подъезжали глашатаи, призывая русичей сдаваться. Выкликали поимённо князей и воевод, утверждая, что, мол, сам Игорь просит их сдаться.
Первым не выдержал Владимир.
— Сложу оружие, коль отец велит, — сказал он.
Всеволод не стал его удерживать, видя, что младень от усталости еле на ногах держится. Вместе с Владимиром добровольно ушли в полон многие раненые и вся дружина сверстных.
Святослав Ольгович изнемогал от раны, но сдаваться не хотел.
Но Всеволод убедил и его отдаться на милость врагов.
— Сражаться ты всё равно не можешь. А будешь нам обузой. Я поведу полки на прорыв к реке, а там как Бог приведёт: кому жить, кому гнить.
Обратился Всеволод к воинам, чтобы те, кто совсем обессилел, шли в полон вместе со Святославом.
Половцы не нападали, видя, что с холма группами и в одиночку спускаются русичи, бросая в степной ковыль мечи, щиты и копья. Иные с трудом шли сами, иных поддерживали под руки.
Всех раненых половцы сажали на лошадей и везли в свой стан. Остальных сдавшихся пересчитывали и вязали одной верёвкой сразу по десять человек. Затем каждый десяток под присмотром одного всадника тоже следовал в становище.
На холме оставалось ещё около трёх тысяч человек.
Намерение русичей стало понятно, когда они, закрывшись щитами, спустились с холма и двинулись к речному берегу, поросшему камышом и ивой.
Враз загудели половецкие трубы. С диким воем степняки двинулись на русичей. Со стороны реки наступали пешие половцы, со стороны степи — конные.
Вышеслав просто оглох от шума, видя вокруг себя кромешный ад из сверкающих сабель, лязгающих мечей, щитов и шлемов, по которым громыхали удары палиц и топоров. Сотни и сотни половецких воинов бесстрашно лезли прямо на русские копья, а за их спинами теснились тысячи других.
Не прошло и часа отчаянной сечи, а русский строй уже рассекли на два отряда, взяв оба в плотное кольцо.
Куряне и остатки Игорева полка, вдохновляемые мужеством Вышаты и Всеволода, которые бились впереди, медленно, но продвигались к реке.
Вот наехала на Вышату половецкая богатырша без шлема, с разметавшимися жёлтыми косами и сразила гридничего коротким копьём. Затем, вздыбив своего буланого коня, с торжествующим кличем поскакала прочь.
Место Вышаты заступил Омеля со своим страшным топором в руках. Как орехи лопаются половецкие шлемы от его крепких ударов, летят в разные стороны окровавленные клочья человеческой плоти, отрубленные головы и руки.
Уже совсем близко река.
Дотянулся какой-то степняк копьём до знаменосца Никодима, прямо в сердце угодил тяжёлый наконечник. Охнул дружинник и упал наземь, вместе с ним повалился и стяг Игорев.
К мёртвому Никодиму подскочил Ельша-трубач и вновь поднял знамя.
Суровый лик Всевышнего в обрамлении золотого нимба, колыхаясь на ветру, с печалью взирал на жестокую сечу.
Одолевает бесово племя христианское воинство. Уже пали стяги Владимира и Святослава. Тысяцкий Рагуил, видя, что отряд его тает на глазах, а к курянам не пробиться, повелел своим ратникам сдаваться в плен.
Вот и речной берег.
Русичи и половцы, сойдясь врукопашную топчут и мнут заросли ломкого ольшаника.
Омеля ударом топора сбил с лошади знатного половца. Тот кувыркнулся прямо в воду, и река понесла его безжизненное тело. В одном месте русичи загнали степняков на мелководье, рубят их мечами, навалили грудой, так что на отмели образовался островок из мёртвых тел.
Сразу две стрелы угодили в Ельшу. Из последних сил воткнул он древко знамени в топкий ил и упал рядом.
Толкаясь, русичи устремились в реку, ища спасения на Том берегу. Кто сбрасывал с себя кольчугу, кто шлем, кто сапоги. В спешке и толкучке ратники повалили собственный стяг.
Вышеслав бросился было поднимать знамя, но 0меля удержал его:
— Да куда ж ты, чудак! Нету более дружины, теперь каждый за себя.
Вышеслав в растерянности огляделся вокруг.
Лишь немногие из русичей продолжали биться с половцами. Большинство же, бросив оружие, плыли на другую сторону, борясь с течением. По плывущим били из луков половцы. Стрелы так и чиркали по воде.
Омеля дёрнул Вышеслава за рукав:
— Давай за мной. Чего встал?
Вышеслав тупо подчинился, шаг за шагом погружаясь в мутный речной поток Рядом проплыл чей-то перевёрнутый шлем. Сзади не утихали вопли половцев и звон мечей.
Вышеслав оглянулся и увидел Всеволода на бугре, меч в его руке так и сверкал, отпугивая половцев, которые кружили вокруг него, словно стая волков вокруг вожака-оленя. Дружинников рядом со Всеволодом было совсем немного.
Оступившись, Вышеслав хлебнул воды и закашлялся. Он выронил меч, и тот сразу ушёл на дно. Вышеслав хотел было нырнуть, но Омеля потащил его за собой, ругаясь сквозь зубы.
Единственное, что успел сделать Вышеслав перед тем, как дно ушло у него из-под ног, это сбросить шлем с головы. Цепляясь за Омелю, он старался плыть, но сапоги и кольчуга тянули вниз, на глубину. Вынырнув раза два, Вышеслав опять глотнул воды, постарался перевернуться на спину и не смог — до того обессилел. Он закрыл глаза, чувствуя, что погружается в коричневый мрак, мышцы напряглись до предела. И в этот миг рука Омели выдернула Вышеслава на поверхность.
Загребая одной рукой, Омеля дышал шумно, как бык. Он плыл наперекор течению, вздымая буруны, и тащил за собой обессилевшего Вышеслава.
Лишь немногие из русичей доплыли до спасительных камышей. Доплыл и Омеля.
Таща на себе Вышеслава через камышовые заросли, Омеля добродушно ворчал:
— Плаваешь ты, брат, как топор без топорища. Иль ты половецкого злата себе в сапоги напихал? Коль так, то мы, стало быть, и живы, и богаты!
И Омеля расхохотался, довольный своей шуткой.
Глава восемнадцатая
ГОРИСЛАВА
В Путивле вот уже третий месяц все жили ожиданием известий от Игорева войска.
В конце июня как-то утром в ворота города вошли двое усталых путников, ведя в поводу столь же усталых коней.
Воротный страж узнал обоих.
— Да это никак ты, Вышеслав! И сын Ясновита с тобой! Откель это вы? И где войско наше?
Вышеслав снял шапку и устало перекрестился на кресты деревянного собора, видневшиеся над тесовыми крышами домов.
Он тоже узнал стражника, поэтому обратился к нему по имени:
— Здрав будь, Бермята. Тяжкую весть принесли мы с Борисом. Рать Игорева полегла костьми в поле половецком, кто не погиб, тот в полон угодил. Нам вот пособил Господь ноги унести.
Хромоногий Бермята, вместо одной ноги у него была деревяшка, заохал:
— Ох горе горькое! Вот беда-то! Как же теперь быть-то, а?
— Вышеслав ободряюще похлопал стражника по плечу:
— И в Новгороде, и в Рыльске, и в Курске та же печаль, друг Бермята. Но жить надо и землю свою стеречь от поганых, кои не замедлят к нам из Степи натянуть.
— Как же мы одолеем нехристей, боярин?! — воскликнул Бермята. — В Путивле остались, почитай, старики, юнцы да я, хромоногий. Возьмут нас поганые голыми руками!
— Не возьмут, — сердито вымолвил спутник Вышеслава. Он хоть и был безус, но держался независимо. — Смердов и холопов вооружим, но не сдадим Путивля!
— Эй, боярин, смердов теперь и силком в город не затянешь, они скорее в лесах схоронятся, — промолвил Бермята, глядя вслед двум дружинникам, направлявшимся к княжескому терему.
Ефросинья и Ефимия обе залились слезами, узнав от Вышеслава о печальной участи Игорева войска. Причём Ефросинья больше скорбела о сыне, нежели о муже.
Выплакав первые, самые горькие слёзы, Ефимия принялась утешать княгиню, которая была беременна:
— Тебе о дитяти своём думать надо, милая моя. Твоя печаль и на нём отразиться может. Князь твой жив, и слава богу! И Владимир живой. Плен — не смерть, беда поправимая. Знать бы мне, что мой Радим в плену, и на сердце было бы легче.
О судьбе огнищанина Вышеслав ничего не знал, поэтому ничем не мог порадовать Ефимию.
Вскоре по всему Путивлю послышались плач и стенания женщин.
Город наполнился вдовьим горем. Люди на торгу не куплю-продажу вели, а тревогами делились. Мол, сгинули князья с дружинами в степях и оставили города свои без защиты.
Церковные колокола поминали павших воинов скорбным звоном.
Вышеслав собрал в тереме старцев градских, имовитых купцов, весь местный церковный причт. Повелел старостам концов городских собирать всех мужчин от четырнадцати до шестидесяти пяти лет в общегородской полк Купцам было велено поставить продовольствие для войска и дать денег на оружие. Священникам Вышеслав наказал служить молебен во всех храмах Путивля по убиенным воинам Христовым, а также призывать народ вооружаться на поганых. В окрестные сёла Вышеслав разослал бирючей, зовя смердов в войско.
