При нем был револьвер, а в запотевшем кулаке он сжимал ампулу с цианистым калием. Как хотите, но это был его праздник – день Видовдан, День национальной скорби всех сербов.
Первый автомобиль кортежа уже выезжал на Аппель…
* * *
Приодевшись франтом, я тоже затерялся в толпе, разделяя с нею свой восторг верноподданного. Конечно, от меня не укрылось размещение террористов, занявших боевые посты вдоль всего маршрута кортежа. Возле здания Австрийского банка я встретил Данилу Илича, а возле проулка, ведущего к проспекту Франца Иосифа, заметил и Гаврилу Принципа, изнывающего в нетерпении. Мне бросилась в глаза и халатность охраны, явно видимая даже непрофессионалу. Грешным делом, я подумал тогда, что Апис все-таки прав: австрийские власти будто нарочно подставляли Франца Фердинанда под пули, чтобы сделать приятную сенсацию для венской знати…
Мне казалось, что лучше уйти, и я энергично начал пробираться через ликующую толпу, машинально отметив время – десять часов двадцать пять минут. Над моей головой летели букеты цветов, которыми католики и мусульмане забрасывали именно вторую машину в кортеже… Именно в это самое время, отмеченное на моих часах, возникла первая мировая война!
…Роскошный букет будто плыл по воздуху, запущенный издалека сильной рукой, а за ним, словно за ракетой, тянулся хвост дыма. В букете что-то щелкнуло, графиня Хотек вскрикнула, а Франц Фердинанд геройски отбил бомбу в сторону. Кортеж продолжал движение, и бомба лопнула под третьим автомобилем, в котором ехали придворные. Взрыв разметал начинку снаряда, составленную из ржавых гвоздей и мелкой «сечки» свинцовой проволоки. Но удар взрыва оказался очень мощным. Внутрь магазинов вогнулись даже металлические жалюзи, в ближних домах со звоном посыпались стекла из окон, а в толпе встречающих истошно завопили раненые люди…
– Стой! – велел Потиорек шоферу, и кортеж замер.
– Кто пострадал? – обернулся назад эрцгерцог.
Софья Хотек все время хваталась за шею.
– Жива ли графиня Ланьюс? – спрашивала она. – Если жива, пусть подойдет. У меня что-то случилось с шеей… жжет!
Придворная дама из третьей машины не пострадала. Подбежав, она сразу расстегнула кнопки на воротнике платья Хотек и увидела шрам – след от взрыва капсюля бомбы.
– Вам повезло, – сказала Ланьюс, – а вот бедняжка граф Мериции уже без сознания… из головы его – фонтан крови!
Франц Фердинанд обратился к Потиореку:
– Генерал! В хороший городок вы меня завезли… Не знаю, чем отблагодарить вас. Ведь если меня разорвут на сто кусков, убийца получит удобную камеру в тюрьме, а его белградские друзья помогут ему бежать, и тем все кончится…
Третий автомобиль был разворочен взрывом, бомба вырыла под его колесами громадную яму. Потиорек доложил:
– Не волнуйтесь! Преступник уже в наших руках…
Но бомбометатель не сдавался. Он ловко выкручивался из рук полиции и добровольных ее усердников из числа хорватов. Еще рывок – и вот он, перемахнул через парапет набережной Аппель, кинулся «солдатиком» в холодные воды Милячки.
– Держите его… уплывет! – завопил Потиорек.
Все боялись. Из парикмахерской вдруг выскочил цирюльник с расческой, заложенной за ухо, и защелкал ножницами:
– Во имя закона… расступитесь… я умею плавать!
Вслед за парикмахером сиганули в реку и стражи порядка. Настигнутый под мостом, преступник отбивался даже в воде, но все-таки был схвачен и вытащен на мостовую. Здесь его сразу начали зверски избивать. Били и спрашивали имя.
– Неделько Габринович, – сказал он, весь в крови.
Из кармана его пиджака вытащили мокрую газету и развернули ее. Это была газета сербских радикалов – «Народ».
– Ах, ты еще и серб? – и его стали бить снова.
– Да, серб, – кричал Неделько, – и горжусь этим…
Настойчиво продираясь через сумятицу галдящей толпы, чтобы поскорее укрыться в гостинице Гриши Ефтановича, я вдруг увидел Гаврилу Принципа, дежурившего у Латинского моста.
– А где Грабеч? – шепнул я. – Неделько взяли.
– Сейчас я пойду и… застрелю его.
– Чем он виноват?
– Ничем, но он может не выдержать пыток в полиции и всех выдаст. Лучше сразу конец ему. Затем я пущу себе пулю в лоб, чтобы никаких свидетелей не осталось.
– Где Грабеч? – повторил я вопрос.
– А черт его знает… в этой толпе не разберешь…
Я вернулся в отель, уверенный, что все кончилось.
* * *
Нет, не все! Сараевские власти ожидали высоконареченную чету в городской ратуше, и Феким-Эффенди, стоя внизу лестницы, репетировал речь, чтобы приветствовать высокого гостя. Франц Фердинанд сразу перебил его болтовню:
– Хватит, господин бургомистр! Что мне с ваших слов, если на улицах города нас забрасывают бомбами?..
Феким-Эффенди заткнулся. Эрцгерцог сам произнес речь.
– Я надеюсь, – с пафосом заявил он, – ликование жителей Сараево вызвано даже не лицезрением моей особы, а именно тем обстоятельством, что злодейство сербских революционеров не удалось… Дорогие жители, я счастлив быть душой с вами!
Очевидцы заметили, что эрцгерцог был страшно бледен, графиня Хотек тоже белее полотна. Но оба они держались с большим достоинством и хладнокровием. Церемония в ратуше длилась краткие минуты. Начальник полиции настоятельно умолял эрцгерцога прервать поездку по городу, ибо поручиться за безопасность не мог. Об этом же просила мужа и графиня Хотек.
– Нет смысла испытывать судьбу далее. Помните, друг мой, что у нас дети… Не оставим же мы их сиротами!
В эрцгерцоге никогда не угасал пыл «музеомана»:
– Но я же еще не видел городского музея… как можно? Потом я сам буду горько жалеть об этом.
– Тогда, – подсказал Потиорек, – прикажите вооружить полицию палками, и пусть она разгонит всю сволочь с улицы, чтобы жители разбежались по домам и закрылись.
– Не делайте меня смешным, – возразил эрцгерцог. – Я ведь приехал сюда, чтобы люди видели меня. Наконец, я обязан заехать в госпиталь, чтобы навестить раненого графа Мериции!
На том и порешили. Потиорек предупредил шофера ведущей машины, чтобы гнал кортеж на большой скорости:
– Прямо по набережной Аппель. Жми клаксон, чтобы все разбегались. А я поеду с его высочеством на второй машине…
Тронулись. Замычал клаксон, распугивая зевак. Придворный граф Гаррах вскочил на подножку герцогского автомобиля.
– К чему это? Сойдите, – велел ему Франц Фердинанд.
– Нет, – возразил Гаррах, – я должен исполнить свой долг, согласный закрыть вас от пуль даже своим телом…
Кортеж двинулся очень быстро. И вдруг шофер первой ведущей машины круто завернул с набережной в тесный проулок улицы Франца Иосифа, а шофер второй машины, думая, что так и надо, тоже завернул свой автомобиль в проулок. Потиорек, вскочив с сиденья, треснул его по морде:
– Куда? Ведь было сказано, что ехать прямо…
– Слушаюсь, – отозвался шофер, резко затормозив.
Он пытался развернуть автомобиль в узком проулке, выкатив радиатор машины на панель тротуара, и здесь застрял. Народ, увидевший Франца Фердинанда, начал орать:
– Живео наш добрый герцог… живео!
Грянул выстрел. Графиня стала подниматься и упала, обнимая мужа. Принцип, даже не целясь, послал в нее вторую пулю. Третья сразила Франца Фердинанда, успевшего сказать:
– Софи, ты обязана жить… ради наших детей.
Эти слова были сказаны им уже полумертвой жене. Изо рта его хлынула кровь, и они оба застыли, упираясь друг в друга.
– Помогите! – завопил Гаррах. – Убивают!..
– Скорее в конак, – велел Потиорек шоферу…
Началась паника. Публика кинулась бежать, насмерть затоптав одну барышню-хорватку, другие накинулись на стрелявшего, зверски его избивая; Гаврила Принцип, уже лежа на мостовой, принимал удары как должное, восклицая:
– Живео Сербия… живео сербы… живео, живео!
– Бомба! – раздался чей-то возглас.
В стороне, под ногами людей, каталась из стороны в сторону, словно пустая бутылка, «адская машина», которую Принцип не успел швырнуть под колеса автомобиля. Избиваемый, уже почти искалеченный, он раздавил на зубах ампулу с ядом, но его тут же вырвало. Какой-то хорват в белой юбке и черном жилете подскочил к нему, сдирая с лацкана его пиджака трехцветный значок «Великой Сербии»… Хорват кричал:
– Смерть сербам! Всех вырезать сразу…
Лишь теперь полиция очухалась, Потиорек призвал ее:
– Немедленно провести обыски и аресты всех подозрительных в городе… Никого не жалеть! Всех тащите в тюрьму.
В сараевском конаке были созваны по телефону лучшие врачи города, но их попытки оживить эрцгерцога и его жену оказались бесполезны. Духовники провозгласили «глухую исповедь», уже не доходившую до сознания обреченных. Около 11 часов с четвертью врачи констатировали смерть эрцгерцога, а через несколько минут скончалась и графиня Софья Хотек, с которой Ланьюс тут же сняла бриллианты…
