С новыми словами он знакомил учащихся с помощью картинок, мимики и жестов, так что смысл становился понятен. Каждый новый урок строился на основе уже изученных слов с добавлениями определенного количества новых. Так постепенно рос наш словарный запас и расширялись возможности выражения. При этом учащийся не чувствует трудности, язык как будто изучается сам собой.
Однажды, недели через две после начала занятий, я вернулась из ульпана и нашла свою дочь сидящей на ступеньках лестницы возле квартиры.
– Что случилось? – спросила я ее.
– Я сбежала, – ответила она, – не могу жить там. Мальчишки пристают, девчонки держатся отчужденно… Я ни с кем там не подружилась. Пусть делают со мной что хотят, туда я не вернусь.
– А где твой чемодан? Где твои вещи?
– Все осталось там. Я ведь не освободилась официально. Если бы я попросила, они не дали бы мне уйти. Говорю тебе, я сбежала!
Я пошла к директору и рассказала ему, что произошло. Сказала, что не намерена заставлять свою дочь жить в интернате против ее воли. Если ей нельзя учиться здесь, то и я вынуждена буду покинуть центр.
Директор проявил понимание и разрешил Аде остаться и учиться в одном классе со мной. Мне пришлось пропустить день занятий: на следующий день я поехала в Алоней Ицхак за вещами Ады.
Теперь мы вместе сидели в классе, и я могу сказать без ложной скромности, что мы были в числе лучших учащихся.
Когда я набралась достаточной смелости, чтобы начать говорить на иврите, у меня возникла проблема: иврит не имеет вежливой формы обращения. В языках, которыми я владею – русском, немецком, латышском, идише – существует вежливая форма личного местоимения «вы» наряду с простой формой «ты». Люди, говорящие на иврите или английском, не поймут, насколько это существенно для говорящих на одном из этих языков. Бывает, что знакомые на протяжении многих лет обращаются друг к другу на «вы», не могут преодолеть барьер, указывающий на некоторую отчужденность. Существует даже специальная церемония перехода с вежливой формы обращения на простую, она называется «выпить на брудершафт». Люди, решившие, что они достигли достаточной степени близости, скрещивают руки с бокалами вина и тем самым как бы заключают братство – брудершафт по-немецки.
Представьте себе мое смущение, когда я должна обращаться к пожилому уважаемому учителю «ты», как будто он ребенок или родственник. Вначале я просто не могла заставить себя выговорить слово «ата»[7] – местоимение первого лица на иврите. Когда учитель обращался ко мне с вопросом, я отвечала закрученными фразами в попытках обойтись без личного местоимения. Он обратил внимание на мои ухищрения и сказал с улыбкой: «Почему бы тебе не сказать просто «ата»?» Как владеющий немецким языком, он понял мою проблему и объяснил мне, что на иврите нет другой формы обращения: «Даже к главе правительства обращаются со словом «ата»!» Через некоторое время я привыкла. Намного позже я узнала, что все-таки существует другая форма обращения: к судье никогда не обращаются со словом «ата», а говорят в третьем лице или пользуются словами «ваша честь».
С нами занималась еще одна учительница – молодая девушка-солдатка, которая учила нас в основном грамматике. Она рассказала, что занятия с нами – это часть ее военной службы. Две вещи удивили меня: первая – что девушки служат в армии; вторая – что армия посылает солдаток заниматься обучением новых олим. У армии ведь есть другие, гораздо более важные задачи. Неужели мы настолько важны для государства, что занятия с нами приравниваются к военной службе? На каждом шагу я сталкивалась с непониманием жизни в стране, и мне приходилось изменять всю свою систему понятий и степеней важности, привезенную «оттуда».
После того как решилась проблема с Адой, можно сказать, что я была счастлива в центре абсорбции. Жизнь была легка и удобна, и каждый день доставлял удовольствие. Я не могла понять репатриантов из Румынии и Польши, всегда хмурых и озабоченных, жаловавшихся на каждую мелочь и часто пропускавших занятия, так как они сразу начали искать работу. Не скажу, что у меня не было забот о будущем, но всему свое время. Теперь мы учимся, а учиться я всегда любила. О нас заботятся во всех отношениях. В центре абсорбции был даже клуб, где время от времени проводились вечера развлечений и уроки народных танцев. Были организованы экскурсии по символическим ценам; мы побывали в Иерусалиме, Хайфе, Тверии и в районе Мертвого моря.
Однажды нам предложили посетить концерт классической музыки в кибуце Ягур. Автобус центра абсорбции должен был доставить нас туда.
По опыту жизни в Риге я привыкла считать, что для посещения концертов женщины одеваются в вечерние платья. В магазине одежды в поселке Гиват ха-Море я видела длинное черное платье со вставкой из серебристого люрекса на груди. Это платье казалось мне верхом элегантности, и всякий раз, проходя мимо магазина, я любовалась им. Теперь, когда объявили о концерте, я решила, что в честь такого события куплю его. Ада выбрала себе голубой брючный костюм. Принаряженные – я в длинном платье и Ада в новом костюме – мы спустились вниз и присоединились к группе олим, ожидавших прибытия автобуса.
К моему великому удивлению, ни одна из женщин не была в вечернем платье, а мужчины не были в костюмах. Все были в джинсах! Кибуцники в Ягуре тоже были одеты очень просто. Я чувствовала себя нелепо в своем длинном черном платье, мне хотелось провалиться сквозь землю. К чести окружающих я должна сказать, что не слышала ни слова насмешки. Напротив, даже удостоилась комплиментов.
В то время, в начале 70-х годов, все было просто и скромно – дома, автомашины, одежда. В конечном счете, инцидент в Ягуре пошел мне на пользу: из него я вынесла больше знаний об образе жизни в новой стране, чем из рассказов о первых поселенцах, осушавших болота.
Еще в транзитном лагере Шенау я видела еженедельник на русском языке, который издавался в Израиле и носил название «Наша страна». Меня удивили критические материалы в нем: я привыкла к подцензурной советской прессе, где такие вещи не прошли бы. В наш центр абсорбции еженедельник тоже поступал, наряду с газетами на других языках – румынском, польском, английском. Я с нетерпением ждала дня прибытия еженедельника. У меня возникла мысль о возможности устроиться на работу в нем; роль учительницы никогда не прельщала меня.
Первым моим шагом к сближению с «Нашей страной» было написание стихотворения, которое выражало патриотический пафос, переполнявший меня в то время. Был у меня определенный опыт в писании стихов; я любила свободный стих, верлибр. Готовое в памяти стихотворение, которое называлось (а как иначе?) «Возвращение на родину», я перенесла на бумагу и отослала в редакцию газеты. Поглощенная занятиями, я о нем почти забыла, но в один из дней моя знакомая, единственная репатриантка из Союза, прибежала ко мне со свежим номером еженедельника в руках:
– Тут есть большое стихотворение, подписанное твоим именем! Неужели ты написала его?
Стихотворение действительно было большим, оно занимало почти всю газетную полосу. Я кивнула – да, это мое стихотворение.
Оно зародилось во мне еще в дороге. Меня занимал образ израильского летчика, который вел наш самолет из Вены: может быть, его отец был «балагулой» (извозчиком) из еврейского местечка, а сын чувствует себя за рулем современного самолета как дома.
С одной фразой из того стихотворения я согласна и сегодня: чувству родины нужно учиться. Ощущение родины должно войти в сердце, в кровь, в душу.
Это не просто. Более сорока лет я живу в этой стране – и продолжаю искать свою еврейскую и израильскую идентичность. Этот процесс исканий закончится только тогда, когда мое тело навсегда соединится с этой землей.
Я начала писать статьи в еженедельник на единственную тему, в которой более или менее разбиралась – тему абсорбции. Я писала о хороших сторонах и недостатках системы, о том, что, на мой взгляд, следовало бы улучшить. Все мои статьи были опубликованы. Я получила от редакции письмо с приложением чека – это был гонорар, первые деньги, заработанные в Израиле. Мне удалось купить на эти деньги пару обуви.
Моя знакомая покинула центр абсорбции и переехала с детьми в Хайфу, где получила квартиру. Прибыла новая семья из Союза, в полном составе – муж, жена и дети. Они сразу навестили меня; в первые дни каждый отчаянно ищет людей, говорящих на его языке.
Первое, что женщина из новой семьи сказала мне:
– Почему вы согласились жить в такой маленькой квартирке? Семье из трех человек полагается трехкомнатная квартира!
Я ответила, что эту квартиру предложила мне администрация.
– Что значит – предложила? Вы должны были требовать!
Признаюсь, мне это даже в голову не приходило. Все, что нам дали, да еще безвозмездно, казалось мне верхом щедрости.
Объяснить, что я не приехала сюда с намерением требовать для себя максимальные льготы? Рассказать им о папе, который отказался от бесплатных билетов и от пособия по старости? Они не поймут. Чтобы закончить разговор на эту тему, я сказала только:
