Бомбардир Волков открыл глаза, и постепенно сознание вернулось к нему. Придя в себя, он огляделся.
— Братцы, целы ли мортирки? — окрикнул бомбардир пушкарей.
— Целы!
— Ну, пошли им бог удачи! Коли целы — все в порядке! — Он, шатаясь, встал и прошел к орудию. Ласково оглядывая его, он прошептал:
— Милая моя, разве ж мы отдадим тебя супостату!..
Пугачевцы дрались свирепо. И хотя к вечеру полевые команды заняли высоту и захватили сотни две пленных крестьян, генерал уныло опустил голову. Ему подали сани, он молча уселся в них, плотно укрывшись медвежьей полостью, и, сопровождаемый конниками, поехал к занятой высоте. Поднявшись на нее с подпоручиком Пушкаревым, он осмотрелся вокруг. До деревни Першиной оставалось рукой подать.
Но на холме у Першиной снова загремели пушки и зашевелилась пехота. Слева по льду неслась башкирская конница.
Подпоручик посмотрел на генерала:
— Прикажите, ваше превосходительство…
Генерал встревожился. Он пристально посмотрел в сторону Першиной:
— На сегодня хватит… Да, да… Поверните к Челябе…
Он, кряхтя, сел в сани и поехал в крепость. Команды с песнями возвращались в город, гоня впереди себя пленных мужиков.
Стан атамана Грязнова как был, так и остался в деревне Першиной. Сидя на лохматой башкирской лошадке, Грязнов наблюдал за отбитой высотой. Он видел, как генерал вылез из саней и подошел к орудиям. Его сопровождали офицеры.
Рядом в новом дубленом полушубке топтался Перфилька.
— Вон наш вояка! Вон он! — кричал старик, указывая Грязнову на далекие фигурки на холме.
Когда генерал сошел с холма, сел в сани и помчался к Челябе, Перфилька засмеялся презрительно:
— Что, струсил?.. Кто теперича подштанники генералу отмывать будет? Чать, все холопы разбежались…
Атаман улыбнулся, повернул коня и поехал вдоль фронта.
Генерал не спал всю ночь. Только сейчас он понял, что Челяба почти окружена. Два последних дня в город не доставляли провианта.
Утром генерал вызвал к себе бургомистра Боровинского и Свербеева.
Лицо у генерала от бессонницы посерело, глаза потухли. Он держал в руках письмо.
— Вот! — генерал перевел взгляд на пакет. — Вот что мною получено от полковника господина Бибикова. Тамошняя окрестность и сам Екатеринбург от злодейских покушений весьма опасен…
Бургомистр переглянулся со Свербеевым.
— Позвольте, ваше превосходительство, — деликатно напомнил Свербеев. — Екатеринбург, надо полагать, обеспечен воинской силой. Меж тем Челяба…
— Ах, — перебил Свербеева генерал и поморщился, — знаю, что Челяба… но военная коллегия и главнокомандующий войсками озабочены защитой главнейших екатеринбургских заводов. Да-с, господа…
Бургомистр и товарищ воеводы поникли головами: поняли, что Челяба будет оставлена…
7 февраля отряды Деколонга и полевые команды покинули Челябу. По зимнему сибирскому тракту на многие версты растянулись обозы. Ехали со своим скарбом купцы и прочие жители города. Под охраной выезжали возки исетской воеводской канцелярии. Впереди всех в колымаге, зарывшись в подушки и шубы, ехал воевода. Поодаль, в колымаге же, ехали воеводские дамы. Тобольская рота подпоручика Пушкарева держалась вблизи воеводских возков. За ротой шло более тысячи «временного казачества», шли рекруты, шли отставные офицеры.
Стояла суровая зима, дороги перемело сугробами, под полозьями скрипел морозный снег. С полуночной стороны дул леденящий ветер. Над обозами кружилось воронье.
Генерал Деколонг ехал, окруженный конниками, впереди своего войска.
Возле форпоста Карачельского, деревень Сухоборской и Зайковой на отступающих напали пугачевские отряды. Еле отбились. Деколонг, пройдя полдня по тракту, свернул на торные дороги и пошел обходным путем, избегая врага.
Старший приказчик Кыштымского завода Иван Селезень, пробираясь на лесные курени, наткнулся на ватажку вооруженных башкир и еле унес ноги. Выручил его добрый конь, оставивший ватажку далеко позади. Башкиры осыпали демидовского приказчика стрелами.
Без передышки, единым махом домчал Селезень до Кыштыма и тотчас приказал крепить заплоты, усилил караулы. Ночью на далеком лесном окоеме занялось багровое зарево. По всем приметам, горели демидовские курени. Оно так и вышло. На ранней заре в завод прибежали углежоги и принесли недобрую весть: башкиры великим скопищем напали на курени, развалили поленницы, пожгли их и разогнали жигарей, а куренного повесили на крепком сосновом суку. Башкирский удалец, тот самый, который привел ватажку, распахнул свой бешмет, выдернул из штанов очкур, подъехал на коне к дереву и сделал петлю. Испробовал ее; крепка ли? Потом проворно соскочил с коня и наказал куренному лезть в седло. Куренной охотно вспрыгнул в седло, думал убежать. Да не тут-то было! Башкиры крепко ухватили коня за повод, а старшой проворно накинул петлю демидовскому уставщику и крикнул:
— Ай-яй, давай!..
Конь захрапел, взметнулся прочь, и повисший куренной забился в последней смертной судороге.
— У, нехристи, что творят! Погоди, скличем из Челябы ратных людей, враз угомоним разбойников! — пригрозил Селезень.
Но в полдень примчался новый демидовский приказчик из дальней деревни и со страхом рассказал:
— Поднялась вся Башкир-орда, вместе с пугачами идет на заводы, будут рушить их, а русских гнать из лесов и с земель. А кто не убежит — баб в полон, а мужикам — смерть! И ведет башкир батырь Салават Юлай, безмерной храбрости человек.
От этой вести помрачнел приказчик, погнал гонца в Челябу. Тем временем нежданно-негаданно в завод прибыли два всадника. Впереди ехал казак на черном коне. Лихо подбоченившись, он важно восседал в седле. Одет был конник в добрый синий чекмень, в косматой шапке с алым верхом. Позади казака на соловой кобыле трусил не то мужик, не то баба в нагольном тулупе.
«Это еще кого бог послал в такую годину?» — недовольно подумал приказчик и с любопытством вгляделся в приезжих.
— Батюшки-светы! — взвыл Селезень: признал он в удалом казаке беглого Митьку Перстня, а в его сотоварище попа Савву. — Эй, расстрига-поп, зачем пожаловал? А ты, варнак, по кандалам заскучал?
Митька Перстень и ухом не повел, держа путь прямо к домнам, где хлопотали работные.
Чуя беду, приказчик бросился ему наперерез, хватил вороного за повод. Что было силы он закричал стражникам, стоявшим у заплота:
— Что зенки лупите? Залетели вороги в западню! Вяжи их!
Демидовские стражники бросились к вершникам.
— Прочь с дороги! — закричал на них Перстень. — Не видишь, что ли? Мы посланцы царя Петра Федоровича, везем сюда государев манифест.
— Вишь ты, что за посланцы такие от покойного царя! Воры это, вяжи их! — заорал приказчик и, схватив Перстня за полу, потащил его с коня.
Сытые мордастые стражники накинулись на конников, с боем стащили их, мигом обезоружили.
— Ну-ка, в подтюремок сих посланцев! — насмехаясь, подбодрил стражников Селезень. — Пусть там очухаются да признают, кто они!
Стражники силком увлекли Перстня и отца Савву к подтюремку и втолкнули их в узилище. Загремел запор.
— Вот и все. Отгулялись! — вздохнул поп. — Неужто погибать нам от руки сего супостата?
— Рано запечаловался, поп! Повремени! — отозвался Перстень. — Ложись на земельку, кулак под голову да подреми.
Оба прилегли рядышком, обогревая друг друга дыханием, и, утомленные дальней дорогой, забылись в тяжкой полудреме.
Над горами засинел вечер. С низкого пухлого неба припорашивал мягкий снежок. Мокрая ворона перелетела через тын, важно шагая, наследила на пороше тонкий узор и, взмахнув крылом, улетела прочь. Ничем не нарушимая тишина простерлась кругом. Только в полутемных каменных цехах, утонувших в сугробах, редко и глухо ударял молот.
И откуда только прознал мастерко Голубок про незваных гостей? Он тихонько пробрался к набатному колоколу и стал изо всей силы звонить. Мгновенно проснулись снежные просторы, отозвались лиловые дали, в литейных всполошились работные.
Из конторы выскочил взбешенный Селезень и накинулся на Голубка:
— Ты что, сдурел, старый филин? Пошто булгачишь народ? Прочь отсюда!
Мастерко, не выпуская веревки, закричал приказчику:
— Беги, ирод, пока можно! Это ты сдурел, демидовский пес, а я ведаю, что роблю!
Лихо сдвинув треух на затылок, дедка сердито пригрозил:
— Пошто царских посланцев похватал и в подтюремок заточил? Аль жизнь надоела?
Он громче ударил в колокол. В ответ на всполох встревоженно загудело эхо в горах, зашумели леса, призывно, по-волчьи, завыли злые тазы — сторожевые псы.
Со всех концов посада бежали работные, их женки, малые любопытные ребята. Кто с ломом, кто с кувалдой, кто с топором и просто с дрекольем — все неслись к площади…
Взглянув на бегущую толпу, приказчик ужаснулся, почуял беду. «Бегут от башкирцев обороняться, а прознают истину, возьмутся и за мою душу», — с трепетом подумал он, опасливо огляделся и побежал прочь от мастерка.
