Потеряв интерес к рыбам, Джим растянулся в прибрежном тростнике и принялся изучать в журнале рекламные объявления. Артиллерийская канонада приобрела другой, более глубокий оттенок звука. Пушки в Сиккавэе и Хуньджяо били теперь куда громче: соперничающие между собой армии националистов все плотнее сжимали кольцо вокруг Шанхая. Он съест «Спам», а потом сделает последнюю попытку пробраться в Шанхай. Он прекрасно понимал, что Бейси и его банда даже и не думали возвращаться к «бьюику» и оставили его на илистой отмели специально, чтобы отвлечь внимание китайцев, которые в противном случае могли увязаться за ними по пятам и нагнать их где-нибудь у реки.
Рядом в тростниках, одобряя принятое решение, дважды кивнула чья-то голова. Джим затаил дыхание, досасывая последний, уже обкатанный во рту кусочек шоколада. Столь неожиданное понимание со стороны чужого человека встревожило его. Должно быть, тот умеет читать мысли. Человеческая фигура лежала на прибрежном откосе в камышах всего в нескольких футах от Джима, по самые колени в воде. Словно бы нарочно для того, чтобы подбодрить Джима, голова кивнула еще раз. Джим вытянул руку и раздвинул стебли травы, чтобы получше рассмотреть лицо. Круглые щеки, мягкий нос, заострившийся от лишений военного детства: перед ним был подросток-азиат, сын какого-нибудь местного крестьянина, который пришел на канал порыбачить. Мальчик лежал на спине, окруженный глухой стеной камыша и бурьяна, так, словно делил на двоих с Джимом большую кровать под балдахином, и тихо прислушивался к каким-то своим мыслям.
Джим сел и занес над головой руку со свернутым в трубку журналом. Он ждал, что вот-вот сквозь мушиное жужжание из бурьяна послышится звук шагов. Но низина была пуста, и только мухи жадно жрали прозрачный осенний воздух. Фигура едва заметно пошевелилась, подмяв еще несколько стеблей. Мальчик окончательно разомлел на солнце, и у него не было сил даже на то, чтобы не дать собственному телу сползти в ручей.
Со всеми предосторожностями, накрепко вбитыми в него долгими годами войны, Джим сперва встал на колени, потом поднялся на ноги и перешагнул через камыш. Потом, дав себе как следует успокоиться, он еще раз внимательно посмотрел на лениво раскинувшуюся фигуру.
Перед ним, в замаранном кровью комбинезоне с нашивками особого штурмового отряда, лежало тело того самого молодого японского летчика.
Джим окончательно пал духом. Примяв траву руками, он освободил себе немного места рядом с японцем. Пилот лежал в своем комбинезоне, неловко подвернув одну руку под спину. Его сбросили с откоса в сторону канала, и когда он упал, ноги тоже подвернулись под туловище. Правое колено уже коснулось воды, и та начала пропитывать штанину на бедре. Джим поднял голову и увидел след из примятого тростника там, где катилось тело: стебли медленно выпрямлялись, вытягиваясь к солнцу.
Он смотрел на летчика и в первый раз в жизни радовался мухам, которые тучей вились между ним и этим трупом. Лицо у японца выглядело теперь куда более детским, чем его запомнил Джим, как будто смерть вернула этого мальчика в его истинный возраст, в раннюю юность, проведенную в глухой японской деревушке. Губы над неровными зубами слегка разошлись, как будто в ожидании кусочка рыбы, который мать подхватит палочками и сунет ему в рот.
Ошарашенный видом этого мертвого летчика, Джим сидел и смотрел, как колени японца понемногу сползают в воду. Он сел на корточки и принялся перелистывать страницы «Лайф», пытаясь сосредоточиться на фотографиях Черчилля и Эйзенхауэра. Он столько времени возлагал все свои надежды на этого молодого пилота, в бессмысленной мечте о том, как они вдвоем улетят отсюда прочь, оставив за спиной Лунхуа, Шанхай и войну вообще — навсегда. Чтобы выжить в войне, ему был позарез необходим этот летчик, придуманный брат-близнец, собственное отражение, в которое он смотрелся сквозь ограду из колючей проволоки. Если этот японец умер, значит, и он тоже умер, хотя бы отчасти. Он забыл об одной простой истине, которую с самого рождения знали миллионы китайцев: что жизнь каждого из них равнозначна смерти и может таковой обернуться в любой момент, и что думать иначе — значит, обманывать себя.
Джим сидел и слушал грохот канонады в Хуньджяо и Сиккавэе, и как ходит и жужжит кругами над головой гоминьдановский самолет-корректировщик. Через летное поле донесся звук ружейной перестрелки, это Бейси и его бандиты пытаются прорваться на стадион. Мертвые вовсю играли в свои опасные игры.
Решив не обращать на них внимания, Джим постарался с головой уйти в журнал, но с лежащих дальше по течению трупов налетели мухи и очень скоро обнаружили тело молодого пилота. Джим встал и положил японцу руки на плечи. Подхватив его под мышки, он вытянул ноги летчика из воды, а потом перетащил его на узкий участок относительно ровной земли.
Несмотря на пухлое лицо, пилот почти ничего не весил. Его исхудавшее тело было легким, как тела тех детишек из Лунхуа, с которыми Джим боролся, когда был молодым. Комбинезон на поясе и штанины насквозь пропитались кровью. Его проткнули сзади штыком, в поясницу, а потом еще и еще, в ягодицы и в бедра, и сбросили с откоса к другим, уже лежащим у реки японцам.
Присев возле тела на корточки, Джим щелкнул ключом консервной банки и начал скатывать крышку. Если съесть содержимое, то банку можно будет использовать для того, чтобы вырыть японцу могилу. А схоронив летчика, он отправится пешком в Шанхай, не обращая внимания на те игры, в которые играют мертвецы. Если он встретит там родителей, то скажет им, что началась Третья мировая война, и пусть они поскорей возвращаются в свой лагерь в Сучжоу.
Разогретый на солнце студень рубленого мяса комьями набух под скользкой слизью растаявшего жира. Джим вымыл в канале одну руку и отрезал краем крышки небольшой кусочек. Он поднял, было, мясо ко рту, но тут же выплюнул его прямо в реку. Эта скользкая плоть еще не умерла, как будто ее только что отрезали от тела живого зверя. Кишки и легкие животного дышали в банке, а сердце гнало сквозь них кровь. Джим отрезал еще один кусок и положил его в рот. Он чувствовал губами биение пульса и страх этой твари в тот миг, когда ее зарезали.
Он вынул кусок изо рта и внимательно посмотрел на маслянистую мякоть. Живая плоть не предназначена для того, чтобы кормить ею мертвых. Эта пища сама пожрет того, кто попытается ее съесть. Джим выплюнул последнюю прилипшую к губам крупинку в траву возле японца. Наклонившись над трупом, он потрогал указательным пальцем побелевшие губы, готовясь втиснуть между ними кусочек ветчины.
Щербатые зубы летчика сомкнулись у него на пальце, прорезав кожу. Джим выронил банку с мясом, которая укатилась по траве в воду. Он выдрал руку из сомкнутых челюстей, уверенный, что этот японский труп сейчас встанет и сожрет его дочиста. Не ведая, что творит, Джим ударил летчика по лицу, а потом вскочил и принялся кричать на него сквозь плотное облако налетевшей мухоты.
Рот летчика открылся в беззвучной гримасе. Его глаза, так и не войдя в фокус, уставились в горячее полуденное небо, но когда на зрачок села муха и жадно присосалась к нему, веко дрогнуло. Один из штыковых уколов в спину вышел насквозь, и теперь из дырочки в комбинезоне, на животе, потекла свежая кровь. Узкие плечи заерзали по примятой траве, пытаясь оживить безвольно лежащие руки.
Джим во все глаза глядел на мертвого летчика, пытаясь постичь смысл происшедшего чуда. Дотронувшись до японца, он вернул его к жизни; раздвинув ему зубы, он расчистил в смерти крохотное оконце и дал душе вернуться.
Сев на сырой склон, Джим вытянул ноги и вытер руки о рваные штаны. У самого лица летали мухи и кусали краешки губ, но он не обращал на них внимания. Он вспомнил, как задал однажды миссис Филипс и миссис Пилмор вопрос насчет воскресения Лазаря, и как они в ответ настаивали на том, что никакого чуда тут нет, а есть самое что ни на есть ординарное явление. Доктор Рэнсом каждый день воскрешал людей из мертвых — через массаж сердца.
Джим воззрился на собственные руки, отказываясь верить в их чудодейственную силу. Он поднял ладони на свет, дав солнцу согреть кожу. Впервые с начала войны в нем всколыхнулась бурная волна надежды. Если он смог поднять из мертвых японского летчика, значит, сможет поднять и себя самого, и миллионы китайцев, которые погибли на войне и продолжают гибнуть в боях за Шанхай, ради добычи столь же призрачной, как и сокровища с олимпийского стадиона. Он поднимет Бейси, когда того убьют охраняющие стадион гоминьдановцы, но остальных членов банды поднимать не станет, и уж ни при каких раскладах ни лейтенанта Прайса, ни капитана Сунга. Он воскресит отца и мать, доктора Рэнсома и миссис Винсент, и британских заключенных из больнички в Лунхуа. Он воскресит японских авиаторов, которые разбросаны по канавам вокруг аэродрома, и, конечно, достаточное количество техников и инженерного персонала, чтобы привести в рабочее состояние целую эскадрилью самолетов.
