Мне нравился свежий воздух и милые, простые, честные люди. Я чувствовала себя лучше среди таких людей. Но вскоре произошли события, уничтожившие спокойное пребывание в Балморале.
Случилось то, чего я больше всего боялась. Россия захватила турецкие княжества на Дунае, а Турция была другом Англии — слабым, но все же другом.
Мы еще находились в Балморале, когда услышали, что британский флот вошел в Дарданеллы. Это снова была политика канонерок Пальмерстона; и в мое отсутствие Пальмерстон убедил Эбердина предпринять такие действия.
В октябре Турция объявила войну России. Пальмерстон немедленно потребовал, чтобы мы, вместе с нашим союзником Францией, поддержали турок. Лорд Эбердин был за мир, подстрекал всех Пальмерстон. Я разрывалась между ними. Я не верила, что Эбердину удастся убедить русского императора, и все же идея объединения с Пальмерстоном была мне противна.
Однажды Эбердин явился ко мне в гневе на Пальмерстона, который без его ведома поддерживал связь с нашим послом в Константинополе.
— Это же государственная измена, — сказала я. Эбердин пожал плечами. Он был намерен воздержаться от вступления в войну, но не ему с его мягким характером было бороться с Пальмерстоном. Я была на стороне Эбердина.
— Император одержит победу, — сказала я, — и если русские проявят великодушие, а турки благоразумие, всей этой неприятной истории придет конец.
И тут лорд Пальмерстон ушел в отставку. Все сразу же начали выражать свои чувства. Мистер Гладстон считал, что Пальмерстона необходимо вернуть в правительство. Леди Пальмерстон неутомимо доказывала всем, что в такое время стране не обойтись без ее мужа, а лорд Эбердин нервничал. Он думал, что правительство падет, что будет катастрофа, и он не видел, Как они могут выжить, если Пальмерстон не вернется. И он вернулся. Вскоре мы услышали, что Россия потопила турецкий флот.
Пальмерстон стал героем дня. Его пророчества оправдались. Он уже давно предупреждал правительство о грядущих событиях и о том, что нам необходимо было участвовать в военных действиях, но они предпочитали отмахиваться от его предупреждений.
Виновника нашли быстро и единогласно — это был Альберт. Пальмерстон выступал в роли национального героя, Альберт — злодея.
Появились статьи в газетах. На стенах писали лозунги. Люди носили плакаты с требованиями, чтобы он вернулся в Германию. О нем говорили самые ужасные вещи. Я не могла поверить, что выставка и все то, что он сделал хорошего, могло быть так скоро забыто.
Почему мы не выступили в защиту бедной маленькой Турции? Потому что этого не желал Альберт. Немец Альберт! Королева не хотела нашего вступления в войну, потому что каждым ее шагом руководит Альберт. Кто правит страной? Немец Альберт. Кто хочет, чтобы Англия стала достоянием его немецкой родни? Он в родстве с русской императорской семьей; он предатель. Он говорит по-английски как немец; он не похож на англичанина, он чересчур миловидный; он никогда не улыбается; он презирает народ; он самодовольный и ограниченный.
А с другой стороны — веселый, жизнерадостный, блестящий Пэм. В юности он был немного распущенным. Ну и что же? Он же настоящий мужчина. Мужчина, который потешается над жизнью и в то же время наслаждается ею, и при всем том руководит страной так, как должно. Он всегда умел усмирить наших врагов, когда был у власти. Почему? Потому что лорд Пальмерстон считал, что Англия для англичан, и не хотел уступить ее этим наглым, самодовольным, выступающим гусиным шагом немцам. Долой Альберта!
Повсюду появлялись карикатуры и комические стихи. Страна находилась в состоянии истерии. Я плакала от бессильного гнева и возмущалась глупой толпой.
— Как они смеют? — кричала я. — Необходимо принять меры. Я была не единственная, кто так думал.
Мистер Гладстон оказался нам хорошим другом. Он написал статью в «Морнинг пост», которая произвела большое впечатление; вопрос обсуждался в палате, и обвинения против Альберта подверглись осмеянию; многие высказывались о нем очень лестно. Среди них был и мистер Дизраэли. Лорд Джон Рассел произнес великолепную речь, в которой заявил, что всей этой истерии следует положить конец, поскольку все обвинения против Альберта были сущим вздором.
К счастью, это успокоило народ, но в некоторых кругах были опасения покушений на жизнь Альберта. Для меня в таких покушениях не было ничего нового, но я боялась за Альберта.
Когда я открывала парламент, Альберт был со мной, и премьер-министр настоял, чтобы были приняты все меры «предосторожности. Мы ехали под надежной охраной. Премьер-министр оказался прав: толпа приветствовала Пальмерстона и освистывала Альберта и меня. Это так огорчило меня, в особенности когда я вспоминала, как они приветствовали меня, когда я появлялась перед ними маленькой принцессой. Как печально изменилась жизнь!
Лорд Эбердин не хотел воевать, но Пальмерстон угрожал отставкой в случае неприятия более жестких мер, и народ его поддерживал. Быть может, война привлекала их потому, что она шла так далеко, но, во всяком случае, я видела, что страна неизбежно движется в этом направлении.
В феврале наше правительство послало России ультиматум: или они освобождают дунайские территории до конца апреля, или мы объявляем им войну. Они не ответили, и война началась.
Мы могли атаковать Россию только с моря: наш флот под командованием адмирала Нейпера вошел в Балтийское море, а в сентябре мы высадились в Крыму. Там было двадцать четыре тысячи англичан, двадцать две тысячи французов и восемь тысяч турок. Нашей целью было завладеть Севастополем.
С балкона Букингемского дворца я наблюдала, как войска отправлялись на фронт. Я хотела, чтобы они видели меня и знали, что душой я с ними. Потом я поехала в порт проводить их, я хотела, чтобы все они знали, как близко я принимала к сердцу их судьбы.
Как я ненавидела войну! Я могла думать только об этом. Я ненавидела смерть и разрушение и то, что мои подданные вынуждены были находиться среди всего этого. Я с ужасом думала о том, какие страдания переносили наши солдаты: катастрофа при Балаклаве, ненужные победы при Альме и Инкермане, чудовищные эпидемии, косившие армию и убивавшие больше людей, чем пушки.
Я гордилась мисс Флоренс Найтингейл[58], которая со своими сестрами милосердия отправилась на фронт.
Альберт проводил часы за письменным столом; он постоянно придумывал всякие улучшения для армии, которые затем представлялись правительству. И почти все они были приняты. Правительство было слабым; Альберт все больше соглашался с Пальмерстоном. И в свое время случилось неизбежное: Пальмерстон стал во главе правительства. Многие считали, что он единственный мог положить конец этой злополучной войне. И хотя никаких чудес не произошло, события стали развиваться к лучшему. Пальмерстон, энергичный и деятельный, пользовался поддержкой народа. Он и Альберт пришли к согласию по многим вопросам, и моя антипатия к нему ослабела немного.
Вскоре пришло известие о смерти императора Николая. И нам показалось, что это может изменить ход войны.
Но мы ошиблись — война продолжалась без него. Альберт отправился во Францию для встречи с императором. Вернувшись, он привез с собой многочисленные заметки и сказал, что, по его мнению, император довольно ленив. Как бы то ни было, этот визит способствовал улучшению отношений с Францией, и я была уверена, что Альберт произвел прекрасное впечатление.
Император и его супруга сделали нам ответный визит. Мне было очень интересно встретиться с ними. Луи Наполеон был довольно мил, но очень мал ростом, а его супруга была высокая и стройная. Мы представляли собой разительный контраст: я, очень невысокая и, должна признаться, склонная к полноте, и высокая и гибкая Евгения. С другой стороны, высокий Альберт и низенький император — так что внешне мы представляли собой довольно нелепый квартет.
Я пригласила их в Виндзор, который произвел на них большое впечатление, как и на всех, кто там бывал.
Я нашла их очень обаятельными, что явилось для меня сюрпризом, поскольку я ожидала увидеть в императоре выскочку. Он был со мной изысканно любезен, и у него был мягкий нежный голос. Он умел пленять женщин, и я заметила, как он смотрел на наших красавиц при дворе.
Он рассказывал мне, что много лет назад, когда он жил в Англии, то однажды видел, как я проезжала по улице. Это было четырнадцать лет назад.
— Такое величественное и такое трогательное зрелище, — сказал он. — Я никогда не забывал о нем — и о вас. Он был очень мил, и императрица была тоже обворожительна.
Когда им представили детей, Викки была сражена — не столько достоинством императрицы, сколько ее красотой и изысканно элегантным платьем. Императорская чета вела себя с детьми очень естественно, что было очень неожиданно, но приятно видеть в людях их положения. Еще я была довольна тем обстоятельством, что император уделил особое внимание Берти. Берти немедленно отозвался на это внимание. Он так привык, что его затмевала сестра, что он реагировал на внимание императора, как цветок, раскрывающий свои лепестки навстречу редкому солнечному лучу. Он непринужденно говорил с императором, и я была рада, что не было Альберта, который тут же подавил бы его. Я видела, что император с удовольствием отвечал на его вопросы. Берти интересовался французской армией, оружием и формой.
